Ван Мэн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ван Мэн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Творчество Ван Мэна — наиболее яркий в литературе КНР пример активного поиска новой образности, стиля, композиционных приемов. Его прозу отличает умение показать обыденное в нестандартном ракурсе, акцентируя внимание читателя на наиболее острых проблемах общественной жизни.

В сборник вошел новый роман Ван Мэна «Метаморфозы, или Игра в складные картинки», опубликованный в марте 1987 г., а также рассказы, написанные им в последние годы. В конце сборника помещены фрагменты из первого романа писателя, созданного во второй половине 50-х годов и увидевшего свет лишь в 1979 г.

---

После споров с отцом Ни Цзао едва дышал. К счастью, он воспринимал новую жизнь радостно и оптимистически, поэтому не страдал бессонницей, наслушавшись оригинальных, чтобы не сказать, странных теорий «домохозяина», который, по его же словам, был куда хуже, чем лусиневская монашка.

Поспорив с отцом (надо заметить, что инициатором встреч был обычно отец, не обремененный особыми заботами, в отличие от сына, который часто был занят), в минуты, когда они обычно прощались, Ни Учэн в большинстве случаев старался разрядить обстановку. Отец начинал заверять сына, что он с оптимизмом смотрит в будущее. Вооруженные теорией марксизма-ленинизма и идеями Мао Цзэдуна, мы сможем преодолеть все трудности, которые носят временный характер, а также избавиться от всех существующих тревог. Вместе со строительством социализма и с развитием социалистических преобразований трудности исчезнут без следа!

Если судить по внешнему виду отца, то он говорил эти слова вполне искренне, без тени лицемерия, что было вызвано прямо-таки лютой злобой к тому положению, в котором он находился, и чувством удрученности, которое он 414 постоянно испытывал, а также тем, что на протяжении вот уже десяти лет он непрестанно восхвалял марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна. Ни Цзао не понимал, как эти два состояния отца уживаются вместе — постоянное нытье и оптимизм, — однако он не видел оснований не верить отцу. А может быть, отец мечтал вступить в партию, занять высокий пост или получить выгодное место? Нет, у Ни Учэна вряд ли были подобные расчеты.

В 1954 году Ни Учэн объявил, что собирается написать статью с критикой буржуазного прагматизма. Идея отца вызвала у сына большие сомнения. Ну какой же он марксист-ленинец? Один смех! Это же будет выглядеть как насмешка над марксизмом-ленинизмом. Но через две недели статья была написана, и отец отослал ее в какую-то крупную газету, а еще через две недели из редакции пришли гранки, которые Ни Учэн восторженно совал каждому встречному, объясняя, что его статья будет скоро опубликована в большой газете. Это — важнейшее событие всей моей жизни, крутой поворот во всех моих делах! Как только получу гонорар, говорил он каждому, непременно приглашу всех друзей в ресторан. Говоря это, Ни Учэн требовал, чтобы собеседник сказал, в какой именно ресторан он желает пойти: во «Всеобщую гармонию» — «Тунхэцзюй» или в «Башню собрания цветов» — «Цуйхуалоу»? А может быть, в «Пекинскую утку» или «Ароматы моря»? Несколько дней подряд с его лица не сходила улыбка, он вел себя раскованно и свободно, словно парил на крыльях. Он походил на «оперившегося небожителя, взлетающего к небесам».

Правил гранки он по крайней мере дважды и несколько раз сообщал своим приятелям и детям, что через два дня его статья появится в газете. Но вдруг редакция сообщила, что статья не пойдет.

Ни Учэн побледнел. Он был почти убит. Оседлав велосипед, он, истратив на дорогу полтора часа, прикатил к Ни Цзао, который давно жил самостоятельной жизнью. Выкладывая сыну новость, он весь дрожал, его зубы выбивали дробь, а затем у него началось расстройство желудка, и ему не удалось сдержаться… Он обрушился с проклятиями на редакцию газеты, которая его одурачила и осрамила. Ее сотрудники совершили плагиат, украв основные положения статьи. После истории с газетой Ни Учэн сразу как-то сильно постарел…

В 1955 году, во время борьбы против контрреволюционеров, Ни Учэна «вытащили» на свет, и он стал объектом критики как предатель и международный шпион, поскольку общался с иностранцами, в частности с Ши Фуганом. Во время критики он не высказывал своих обид, честно признав, что во время кровопролитной войны — Сопротивления Японии — он своими поступками и высказываниями действительно походил на предателя. Старым участникам войны он открыто заявил, что он национальный ренегат и готов в любую минуту подвергнуть себя «суду отечества». Когда он это говорил, его правая рука непрестанно теребила вторую сверху пуговицу на куртке, что означало его готовность распахнуть ворот и подставить грудь под пулю.

Кампания критики кончилась довольно безболезненно, не дав каких-то особенных результатов. Ему сказали, что его вопрос относится к разряду обычных вопросов «об историческом прошлом», что сильно опечалило и даже возмутило Ни Учэна. При каждом удобном случае он всякий раз вспоминал историю оскопления Сыма Цяня, его «жестокий позор» — это древнее выражение сейчас висело у всех на языке. На собраниях и после собраний, в общественных местах и во время частных бесед он без устали твердил, что «жестокий позор», который ему довелось испытать, никоим образом не может поколебать его веру в Коммунистическую партию Китая, в марксизм-ленинизм и величие идей Мао Цзэдуна. Последние слова он повторял особенно часто, что помогло ему без особых происшествий прожить весь 1957 год. Среди его сослуживцев было несколько человек, которых он сравнивал с А-Кью и Маленьким Дэном, — людей, способных обидеть маленькую монашку. Во время кампании борьбы с правыми в 1957 году этих людей зачислили в категорию «дурных элементов», сделали объектом борьбы. Ни Учэна охватило ликование, наверное такое же, какое испытывали «леваки». Борьба с правыми — это необходимо, борьба с правыми — это прекрасно! Как-то во время последнего этапа кампании Ни Учэну пришлось разговаривать с одним ответственным ганьбу, человеком, известным в сферах политических, который подвергся «организованной критике», благодаря чему приобрел необыкновенный авторитет. Ганьбу сказал ему: ваши революционные устремления… красивы только на словах!

Ни Учэн часто вспоминал эти слова, а вспомнив их, принимался хохотать. Он находил их смешными. Иронизируя на свой счет, он заявлял, что они сильно его позорят.

В 1958 году, во время кампании Большого скачка, Ни Учэн несколько раз порывался участвовать в физическом труде. Он во всеуслышание заявил, что давно созрел для участия в великой, славной и прекрасной трудовой деятельности. При этом ссылался на слова Павлова — о любви к труду умственному и физическому, но больше — физическому. Заодно он привел пример со знаменитым голландским мыслителем Спинозой, который всю свою жизнь обтачивал линзы. Поначалу он искренне восхищался трудовой деятельностью, но, когда дело дошло до настоящей работы, проявил полную неспособность к труду. В деревне он то и дело брал отгулы по болезни, а когда оказывался в поле, то отлынивал от работы, большую часть времени «перекуривая». Понятно, что на него стали коситься. Тогда он принял позу старого революционера со стажем, что он делал довольно неумело, и, растягивая слова, заговорил: «То-ва-ри-щи! Ленин указывал, что тот, кто не умеет отдыхать, тот не умеет и трудиться. Вот вы, да, вы, думаете только об отдыхе, а не о работе». Понятно, что человек, к которому он обращался, сразу же терялся и честно признавался: «И верно, это мой большой недостаток». А Ни Учэн заливался смехом. Но однажды произошел печальный случай, когда его с температурой 39°отправили на рисовое поле полоть сорняки. Проработав минут двадцать, он упал в лужу и весь измазался в глине. Несколько человек бросились к нему на помощь, окружили, но кто-то ехидно бросил, что он это сделал нарочно, он, мол, заляпал грязью славный почин интеллигенции, участвующей в кампании по «перевоспитанию идеологии трудом». После того случая во время собраний, проходивших под знаком «разговора по душам», он всякий раз рассказывал о том, как упал в воду. Он говорил, что история вскрывает определенную закономерность материалистической диалектики, ибо произошло превращение количества (температура человеческого тела) в качество. Одновременно он вспоминал про свои «дурные корни» и заявлял о необходимости, начиная с яслей, давать детям «дополнительные уроки». (Эта изобретенная им формулировка, по его мнению, была более конкретна и действенна, нежели расплывчатый тезис «учеба с самого начала».) При этом он вступил в спор с руководителем трудового отряда, потому что тот посмел его покритиковать, когда Ни Учэн пошел к кому-то из местных крестьян выпивать и есть собачатину. Ни Учэн разволновался: как можно так не понимать вкусов крестьян!

Трудности с продовольствием, возникшие в 1960 году, повергли Ни Учэна в смятение. Он лежал на кровати, оглашая воздух стонами и жалуясь, что скоро умрет от голода. При виде любого предмета, который подходил по размеру для его рта, он начинал страшно таращить глаза. В 1961 году у него снова появилась возможность обедать в дорогом ресторане. Он старался есть там не переставая: ел, и ел, и ел. В конце концов он заработал язву двенадцатиперстной кишки. Ему сделали операцию, после которой он постарел еще больше.

В 1966 году разразилась «культурная революция». Некоторые из тех, кого Ни Учэн считал героями типа А-Кью, руководствуясь «Шестым параграфом Положения об общественной безопасности», заявили, что, поскольку Ни Учэн является контрреволюционером с историческим прошлым, он не имеет права участвовать в революции. Ни Учэн сильно расстроился. От волнения у него обострилась катаракта и поднялось глазное давление. Но он по-прежнему повсюду твердил, что нынешняя революция, мол, самая последовательная и глубокая, что он мечтал о ней, он желал ее, он давно был к ней готов. В ней якобы воплощается гегелевская «абсолютная идея» и «абсолютный дух». Поэтому сейчас важно создавать особый и абсолютный авторитет человека. Между тем буржуазные интеллигенты боятся такой абсолютизации, что является их самым жестоким недостатком. Ни Учэн высказал свое уважение к лидерам «культурной революции», среди которых, само собой, упоминалась и «уважаемая товарищ Цзян Цин». Он произносил это имя с каким-то особым чувством и с огромной почтительностью, но в то же время с осторожностью. Когда он заговорил о своей готовности поддержать необходимость борьбы со старой идеологией, старой культурой, обычаями, привычками — то есть необходимость сломать «четыре старых», — с его голосом начинали происходить странные изменения: голос дрожал, в нем слышались еле сдерживаемые слезы. Ясно, что Ни Учэн был готов вступить с «четырьмя старыми» в решительную схватку, не на жизнь, а на смерть, потому что он, Ни Учэн, «является их самым непримиримым противником». Только Мао Цзэдун и компартия способны бросить великий клич и поднять массы на борьбу против омерзительного наследия прошлого. Что касается меня самого, то я являюсь ярким порождением «четырех старых», я насквозь пропитан затхлыми идеями и нахожусь в их власти. Я страдаю от них, но никак не могу с ними разделаться. Они убивают людей, из-за них Китай «изменил цвет» и стал ревизионистской страной. Они поставили страну на грань гибели. Если в этой борьбе возникнет необходимость моего физического уничтожения, устранения из жизни, я первый подниму обе руки и проголосую «за». Стремясь к гуманности, я стараюсь обрести ее в жизни; я иду на смерть без всякого сожаления. Клянусь до смерти защищать и поддерживать эти принципы. Десять тысяч лет им жизни! Десять по десять тысяч лет!