Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

• Название: Птицы небесные. 3-4 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7877-0099-2

В третьей части книги «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога» повествуется об углубленном поиске монашеского бесстрастия, столь необходимого в духовной жизни, об усилиях уяснить суть этого высокого состояния духа в сравнении с аскетическим опытом монахов Афона, Синая и Египта.

Четвертая часть книги знакомит нас с глубоко сокровенной и таинственной жизнью Афонского монашества, называемой исихазмом или священным безмолвием. О постижении Божественного достоинства всякого человека, о практике священного созерцания, открывающего возможность человеческому духу поверить в свое обожение и стяжать его во всей полноте богоподобия — повествуют главы этой книги.

---

— Некогда было, Зиновий. В следующий раз принесу…

— Я тебя выгоню отсюда к… — Председатель выругался, не обращая внимания на то, что рядом священник. Евстафий набычился. Его скуластое лицо подернулось бледностью.

— Да ты сам туда катись, куда меня хочешь отправить… Чего ты меня законом пугаешь?

Они стояли друг против друга, нервно дыша и сжимая кулаки. До этого мирно стоявшая лошадь, которую капитан держал за поводья, вдруг повалилась на спину вместе с иконой и нашими мешками, с хрустом давя сухари, которыми они были набиты. Инок начал тянуть животное за уздечку, пытаясь поднять его с земли. Но лошадь каталась на спине, нелепо дергая ногами. Я молился изо всех сил, пытаясь изменить ситуацию.

— Зиновий, под мою ответственность: обещаю вам, что он обязательно принесет паспорт, как только придет на Псху в следующий раз!

Председатель перевел угрожающий взгляд на меня и неожиданно смягчился.

— Ладно, верю. А что это ваш конь тут разлегся? — Он ударил коня сапогом в круп. Тот покорно встал как ни в чем не бывало. — А Уголовный кодекс, Георгий, я лучше твоего знаю: шесть лет в Магадане отсидел, — бросил нам вслед новый глава администрации.

Через село мы прошествовали молча. Уже в лесу до сих пор молчавший Евстафий сказал мне, обернувшись:

— А иконе-то нашей, должно быть, полный каюк.

— Наверно, — печально ответил я, не представляя, как могла уцелеть большая икона под стеклом, если на ней катался на спине здоровенный конь. Дома мы с трепетом развернули узел, ожидая, что из него посыплются осколки стекла и части поломанной иконы. К нашему изумлению, мы обнаружили совершенно целый киот, и даже на стекле не было ни единой трещины.

— Выходит, икона сама себя уберегла. Похоже, она чудотворная… А я думал, что одни щепочки да стеклышки привезем! — задумчиво высказал инок предположение.

Харалампий ожидал меня в радостном возбуждении:

— Батюшка, нашлась отличная полянка под келью! Только само место расчистить надо. Благословите заняться подготовкой к стройке! Я возьму себе кое-какой инструмент?

— С Богом, отец, только не теряй его в лесу. Из Москвы это железо возить непросто! — разрешил я. Евстафий крикнул из кухни:

— Только мои топоры не трогайте! Потеряете, потом век не найдешь…

Он ценил свои инструменты. С топорами у нас действительно бывали недоразумения. Частенько, шаря повсюду в поисках топора или колуна, я расстраивался из-за пустой траты времени. Москвич и вправду был рассеян.

— Харалампий, ты видел топор? Ты же рубил им дрова?

На мой прямой вопрос я получал неопределенный ответ:

— Видел, отче, а где — не помню. Попозже, думаю, найдется…

Верно, спустя несколько месяцев я находил в лесу вытаявшие из-под снега инструменты, забытые незадачливым лесорубом. Харалампий, видя, как я несу из лесной чащи обнаруженные топоры и пилы, обычно приговаривал:

— Надо же, нашлись… Я же говорил, что попозже найдутся!

Инок Евстафий, заметив, что я начал укладывать рюкзак, вызвался помочь мне поднести груз на Гризбу. Но я отклонил его помощь, сославшись на то, что у него полно работы по хозяйству, а наш друг будет занят расчисткой поляны под келью.

— Тогда благословите, я займусь виноградом! Хочу сделать из нашего осеннего урожая для церкви вино кагор.

Это предложение порадовало меня.

— Неужели сможешь? Отец Пимен делал церковное вино, но на него ушло много сахара, которого у нас уже нет.

— Ничего, батюшка, этот сорт «изабелла» даст свой сахар, еще лучше будет — настоящий кагор! — уверенно заявил Евстафий. — А насчет пьянства не беспокойтесь, я полный трезвенник.

— Если так, давай делай, очень интересно! — поддержал я своего друга.

— Только мне придется вино делать в церковном доме, там электричество есть. Для кагора необходимо поддерживать ровную температуру — ни больше, ни меньше, — объяснил он, заботливо осматривая виноградные лозы.

— Ты, отец, заодно паспорт председателю отнеси, зачем себе неприятности на голову собирать?

Капитан почесал затылок:

— Ох, как с ним не хочется встречаться… Ну ладно, раз вы пообещали ему, отнесу свой паспорт.

Под бойкий пересвист синичек легко и ходко шлось по давно знакомой тропе. Наверху стояло безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра в верхушках высоких пихт, крепко вросших в скалы узловатыми корнями. Я увлекся поиском выхода из верхней кельи в альпийские луга. Кустарниковые дебри сменились папортниковыми полянами с причудливо перекрученными стволами сосен. Гул водопадов Грибзы стал слабее.

В лицо повеял привольный воздух с широких лугов верховьев реки. Выбравшись в зеленую речную пойму, радующую глаза пестротой луговых ромашек, я поставил палатку на галечниковой отмели. На противоположной стороне реки, спокойно текущей в низких травных берегах, примерно в километре от моей палатки, стоял балаган Шишина, откуда вился сизый дымок. Я посмотрел в бинокль: из-под темного навеса, где горел очаг, кто-то целился в меня в окуляр оптического прицела винтовки. Пока я закреплял палаточные растяжки камнями, хлынул сплошной стеной летний ливень, не оставив на мне ни одной сухой нитки. Я забрался, в свое хрупкое жилище и выкинул мокрый подрясник наружу. От сильной усталости глубокий сон прервал мои молитвы.

Ранние крики разбудили меня на заре. Лесничий выгонял коров на луга. На солнце у балагана ярким блеском блестели молочные ведра, рядом с ними возвышалось недостроенное строение сеновала. Я выжал мокрый подрясник и, разложив его на речных камнях для просушки, отправился к Шишину, накинув на плечи куртку и взяв рюкзак. Под навесом хозяин заливал кислое молоко в большой закопченный котел — варил сыр.

— Ага, отец Симон пожаловал! Ну что, замели следы? Умудряюсь, как вы проходите по таким стремнинам? Вчера абхаз у меня ночевал, разглядывал вас в оптический прицел. «Не диверсант ли палатку ставит?» — очень беспокоился. «Почему диверсант?» — спрашиваю. «С бородой, — говорит, — и весь в зеленом!» — «Это наш батюшка!» — успокоил я своего гостя. А он не верит: «Разве батюшки из такой пропасти приходят?» Лесничий добродушно рассмеялся. «Наш, — говорю ему, — приходит!» Куда собрались?

— Хочу прогуляться по хребту вдоль Бзыби, посмотреть на Сванетию с этой стороны, Василий Ананьевич!

Я знал, что тропа начиналась недалеко от балагана и уходила среди сосен высоко вверх, на длинный пологий кряж.

— Вот незадача! — поскреб бороду Шишин. — А мы же ее заминировали еще в войну! Мины как стояли, так и стоят. Очень опасно, отец Симон…

Заметив мое огорчение, лесничий смягчился.

— Слушайте внимательно, я вам все объясню. Первое опасное место на тропе там, где стоит наклоненная пихта. Обойдите ее стороной. А второе место не пропустите: как поднимитесь на самый верх, увидите ложбиночку, тогда сразу уходите в сторону, место узкое и все заминировано. А дальше уже ничего нет, можно спокойно идти, если только сваны свои мины не поставили… Запомнили?

— Запомнил, Василий Ананьевич, спасибо.

Мне показалось, что в этом описании нет никаких трудностей.

— Ну, в таком случае перекусите на дорогу свежим сырком! Гриша, ставь чайник!

Из балагана выбежал розовощекий малыш лет шести и бойко принялся хлопотать у костра. В нем я узнал того мальчугана, который щипался с Ваней на исповеди в молитвенном доме. Пока мы с лесничим пили чай и закусывали сыром, отмахиваясь от надоедливых мух, мальчик взобрался на стропила сеновала и звонким голоском затянул детскую песенку, закончив ее заразительным смехом. Утреннее солнце обливало его лучами со спины, и казалось, что взлохмаченная голова его сияет в светлом ореоле каштановых волос. Мгновение как будто остановилось и стало вечностью. В этом милом озорнике я вдруг увидел самого себя в далеком розовом детстве…

* * *

Там, на стропилах,
Мальчик смеется,
Весь в ореоле
Солнечном!
И все это
Вместе —
Июлем зовется,
Синим,
Безоблачным!

И мухи стеклянные
В воздухе носятся,
В солнечной сини
Отечества,
И мальчик смеется,
Как будто
Из космоса, —
Маленький бог
Человеческий…

— Хороший пацан растет, — заметил мой давний знакомый, видя что я с улыбкой смотрю на мальчика. — Внучок мой, попросился ко мне на лето.

— А как жизнь, Василий Ананьевич? После войны полегче стало? — Дым от костра назойливо лез в глаза, и приходилось прищуриваться, отмахиваясь от него рукой.

— Вроде полегче, а с другой стороны, — не совсем, — покачивая головой, в раздумье произнес собеседник. — Куда все катится, не пойму… В стране все наперекос, и нам от этого, конечно, несладко! Были грузины, кажется, ладили с ними неплохо… Они сами жили и другим жить давали. Был Советский Союз, и был порядок! А сейчас… — Шишин горестно махнул рукой. — Одни искушения! Даже вот, чего раньше отродясь не было, убийства… У всех автоматы дороже людей стали. Никого не тронь. Так вот и живем, словно не люди, а бесы. А от бесов, как от дыма, не отмахнешься руками, батюшка! Помолитесь о нас, грешных, путаница в души пришла, словно Бог забыл людей…