Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

• Название: Птицы небесные. 3-4 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7877-0099-2

В третьей части книги «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога» повествуется об углубленном поиске монашеского бесстрастия, столь необходимого в духовной жизни, об усилиях уяснить суть этого высокого состояния духа в сравнении с аскетическим опытом монахов Афона, Синая и Египта.

Четвертая часть книги знакомит нас с глубоко сокровенной и таинственной жизнью Афонского монашества, называемой исихазмом или священным безмолвием. О постижении Божественного достоинства всякого человека, о практике священного созерцания, открывающего возможность человеческому духу поверить в свое обожение и стяжать его во всей полноте богоподобия — повествуют главы этой книги.

---

Но Дух Святой неумолчно тихим гласом любви зовет душу через послушание Богу к истинному мученичеству — распятию в себе страстного человека, венчая ее блаженством бессмертия и вечным спасением во Христе.

Монах Симеон поражал меня своей богатырской крепостью: в осенние и зимние холода он тайком от меня ходил в полуразрушенный стылый туалет и мыл голову ледяной водой из-под крана. От такой воды у меня сразу окоченели руки, когда я попытался проделать то же самое.

— Папа, не мой голову холодной водой, пожалуйста! А то заболеешь… Врачей здесь нет, что мы тогда будем делать? — ужасался я, застав его на пронзительном холодном сквозняке с мокрой головой в умывальной комнате.

— А мне приятно, сын! Теплой водой не могу мыть голову…

Виктор спешно построил для старика теплую душевую, поставив в ней дровяную печь, но он упрямо продолжал мыться под холодным краном. В ту же зиму мы перекрыли кровлей умывальную комнату и поставили там окна и двери.

Видом монах Симеон все больше походил на маленького седого ребенка, а чистые серо-голубые глаза, серебряная борода и волосы делали его похожим на древнего Афонского старца. Приехавший к нам в гости московский журналист, не предупрежденный о нашем старичке, рассказывал нам о своей неожиданной встрече в коридоре с каким-то удивительным старцем:

— Отцы, кого это я встретил у вас на третьем этаже? Какой потрясающий человек! Наверное, святой…

Наши беседы с отцом становились все более глубокими. Часто я заставал его в келье сидящим в стареньком кресле с четками в руках или с Евангелием.

— Папа, тебе не скучно одному сидеть? Давай выйдем к братьям! Может, тебе принести книг для чтения побольше?

Я попытался добавить в его жизнь некоторое разнообразие.

— Спасибо, Симон! Я не скучаю. Мне достаточно одного Евангелия. А насчет книг мое мнение ты знаешь: в хороших книгах пятьдесят процентов правды, а в остальных ее вообще нет. Не хочу, чтобы жизнь лопнула, как пузырь на воде! Развлекать меня не нужно…

Пока еще не были готовы балконы, я говорил ему:

— Когда нам сделают балконы, мы с тобой поставим там стасидии и будем рядышком молиться. Там ты сможешь прогуливаться и любоваться красивым видом Афона…

На мои восторженные обещания отец отвечал, покачивая головой:

— Нет, сын, со мной не нужно сидеть. У тебя свои дела, которые нельзя оставлять. У меня есть четки и Евангелие. Этого мне вполне хватает…

Помолчав, он продолжил говорить:

— Если сидишь спокойно и удерживаешь себя от забот, начинаешь понимать, что все повседневные дела — никчемная суета. Если удерживаешь язык от пустословия и пребываешь в молчании, то понимаешь, что все повседневные разговоры — никчемная болтовня. Если отрекаешься от дум о дне насущном, то сразу понимаешь, как много сил люди тратят на то, чтобы дурачить самих себя и других.

Отец прислушался:

— Море-то как шумит…

Мы помолчали. Шум прибоя доносился даже сквозь закрытые окна и двери. Даже воздух в комнате, проникавший с ветром в оконные щели, был слегка солоноват.

— Не беспокойся, сын. Братья ко мне хорошо относятся. Все хорошо, все хорошо. А до балконов мне вряд ли дожить. Как в песне поется: «Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли…»

— Папа, не говори так! Еще поживем… Дай Бог, дорогу к морю сделаем, спускаться туда с тобой будем, там очень красиво…

Не слушая моих слов, он с усмешкой отрицательно качнул головой.

— Спасибо, спасибо, Симон. Теперь, на итоге жизни, прихожу к выводу, что тепло человеческой души дороже всех красот вселенной, а тепло Божией благодати дороже любой человеческой души. Знаешь, сын, когда сполна поймешь жизнь, как она есть, то жить уже неинтересно. Тогда самое время умирать…

Отец взял мою руку и молча пожал ее.

— Мне в тишине сидеть как-то лучше… Когда воздерживаешься от разговоров, душа становится более спокойной. Для меня, кто много говорит, тот будто в барабан стучит. Я очень благодарен Богу, что могу сидеть один, в покое, молиться и читать Евангелие. Поверь, сын, мне больше ничего не нужно. В этом и есть мое счастье, а возможно, это и есть счастье всякой души человеческой. Как Христос сказал человеку: Предоставь мертвым погребать своих мертвецов! (Лк. 9:60). Так и нам нужно сказать это своему уму, чтобы в сердце сделалась великая тишина…

— Папа, ты меня удивляешь! Насчет покоя я согласен, но разве ты познал всю жизнь целиком? Ведь она такая сложная…

С тихой улыбкой монах Симеон смотрел на меня. За его спиной в море угасал закат, окрасив переплет окна алой каймой.

— Тот, кто думает, что все знает, — глупец, и это знает каждый. Тот, кто стремится постоянно узнавать новое, — умный человек.

Но тот, кто умеет не знать ничего, кроме Бога, — мудрый. В чем состоит святость? В том, чтобы познать жизнь целиком? Нет, конечно. Мудрец может не быть святым, но святой обязательно будет мудрым. И послушным. С глупцом тяжело, а с умным — еще хуже. И легко только с тем, кто свят или послушен. Часто это одно и то же. Но легче все же с послушным, — отец чуть улыбнулся. — Поэтому послушание — это и есть святость.

— А почему именно послушание является святостью, папа?

— Послушному все равно — жить или умирать. Скажет ему Господь — жить, он останется жить. Скажет — умирать, умрет без ропота. Поэтому послушные стоят у Бога выше всех — у них нет своей воли…

Отец, как всегда, поражал меня.

Мой друг, отец Пимен, когда мы только переселились на Новую Фиваиду, возгорелся желанием оставить игуменство и поселиться в скиту. Он обратил внимание на ту перемену, которая произошла с монахом Симеоном, и в свои приезды, бывало, беседовал с ним. Как-то архимандрит разговаривал в келье со стариком о жизни. Мне пришлось остаться стоять в дверях.

— Я тоже хотел бы молиться на Афоне, отец Симеон. Мне нравится это место, и Симон держит для меня отличную келью, но не знаю, не знаю, что скажет на это Святейший… А больше всего дела не отпускают! — делился он с отцом своими скорбями.

— А вы оставьте свои дела, пусть другие делают их, у кого есть к ним охота! — советовал отец.

— Нет, нет, отец Симеон! Что без меня станет с монастырем? И Святейшего нельзя оставить без поддержки, — вздыхал игумен.

— Слушайте, отец Пимен, вы хотите сейчас полюбоваться Афоном? — внезапно спросил монах Симеон.

— Хочу, почему бы и нет?

— Давайте зайдем в наш разрушенный умывальник и полюбуемся прекрасным видом из него!

— Но оттуда же мы ничего не увидим! — возразил игумен.

— Вот так и вам дела не дают увидеть Афон, и не только Афон…

Однажды старик услышал, как послушник Илья рассказывает мне о том, что происходит в мире:

— Обстановка в мире ухудшается. На Северном Кавказе война, теперь еще это вторжение Америки в Ирак… Я слышал, что монахи говорят — это начало третьей мировой…

Отец поднял голову от Евангелия и посмотрел на нас:

— Война? Никакой войны не бойтесь. Нужно быть живым в Духе Божием! На войне убивают только трупы…

— Как это понять, отец Симеон? — спросил озадаченный Илья.

— На войне убивают тех, кто до войны уже мертв душой… Повидал я такие дела! Кто жив остался? Те, кто людям, которые рядом, дали жить! Сам погибай, а товарища выручай! Так-то… А остальные, кто хотел убивать и наслаждаться убийствами, уже мертвы судьбами Божиими. Война — это время жатвы душ человеческих: кто к чему призван и что заслужил своими делами. Когда война начинается, у Бога нет выбора, а у людей — оправдания…

В один из прекрасных афонских вечеров я поделился с отцом своими намерениями:

— Папа, у меня появилась идея написать книгу в виде притч, а в ней поместить и твои рассуждения о жизни…

— Идея — это хорошо, а идиотизм — плохо, — ответил он шуткой. — Что такое хорошая идея? Узнать самую суть жизни и правильно рассказать о ней. А что такое идиотизм? Держаться за этот мир, как ненормальный, и всем навязывать свое понимание… Если рождается хорошая идея, то ее никто не может остановить, она сама войдет в сердца людей. А идиотизм может лишь временно тормозить правильные идеи, но больше ничего не умеет. Все идиотские идеи держатся на одном интересе — эгоизме! Пока ничего не знаешь, стремишься узнать больше. Но когда узнаешь саму жизнь, как она есть, тогда уже даже жить неинтересно с ее постоянными обманами. Вот тогда и приходится из нее уходить; игра окончена и ты понимаешь, что только Бог и нужен душе больше всего!

— Папа, а в чем суть жизни? Скажи мне, — упрашивал я отца.

— Узнаешь сам в свое время, сын, когда доживешь до моих лет. Этого словами не объяснить… Поэтому мне эта келья и четки с Евангелием дают больше счастья, чем все людские обещания и красоты жизни, от которых у нас ничего не остается, ничего, сын, не остается. Мы все оставляем людям…