Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

• Название: Птицы небесные. 1-2 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978- 5-7877-0091-6

Братство «Новая Фиваида» на Святой Горе Афон издает рукописи иеромонаха Симона Безкровного (монаха Симеона Афонского) под названием «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога», являющиеся дневниковыми записями прошлых лет. В первой части книги повествуется об удивительной истории жизни самого автора, о трудных путях поиска Бога в различные периоды жизни нашей страны и о становлении в монашеской жизни под руководством выдающегося старца и духовника архимандрита Кирилла (Павлова). Это повествование служит духовным стержнем нелегкого процесса преображения души — начала молитвенной жизни и обретения благодати. Во второй части книги реально показано формирование души в Православии и стяжание непрестанной молитвы, а также, с искренним доверием к читателю, рассказывается о встрече с новой благодатной жизнью во Христе, с ее трудностями, ошибками, неудачами и обретениями. Рукописи во всей возможной полноте раскрывают нам сокровенное общение со старцем и с большой теплотой являют нам его мудрый и святой облик. Кроме этого, вместе с автором мы встречаемся с другими духовными отцами и подвижниками, чьи советы и поддержка помогли ему в трудные моменты его нелегкой жизни.

---

Истинно, дивны Твои дела, Господи, и пречудны неисповедимые чудеса Твои! Ты Сам есть любовь, нерожденная и неистощимая, а человек, создание Твое — рожден и конечен. И все же, по дару Твоему, он может вместить всю безпредельность любви Твоей, ибо дух его Ты сотворил безграничным благодатью Твоей и сделал его божественным милостью мудрости Твоей. Пространство сворачивается в свиток при встрече с любовью Твоей, и время обращается вспять при встрече с безвременной благодатью мудрости Твоей. Только любовь человеческая может устремиться на свидание с Божественной любовью Твоей, Боже, потому что для любви не существует никаких пределов и ограничений. Непрестанная молитва не нуждается ни в чем, кроме Бога. Поэтому она не держится ни за что в этом мире.

За пять прошедших лет я не слышал никакой музыки, кроме пересвиста птиц, грохота водопадов и шума ветра в соснах. В аэропорту мой слух привлекла удивительно красивая мелодия очень известной в то время песни «Twist in my sobriety». С большим трудом я вернул свое внимание, увлекшееся мелодичными звуками этой песни, подействовавшей на меня гипнотически и даже вызвавшей слезы. Отец Ксенофонт с удивлением скосил на меня глаза. Я углубился в себя: «Нет, не отдам слух свой и сердце никаким мелодиям на свете! Мелодия сердца все равно прекраснее всех песен мира сего…» Как только я сказал это себе, молитва как будто вновь ожила и с еще большей силой напомнила о себе, что она жива и хочет жить во мне непрестанно.

Москва ошеломила меня обилием рекламы, дорогих машин, возбужденными лицами, роскошью одних людей и нищетой других, обилием ресторанов и магазинов. Пять лет назад я уехал из коммунистической серой Москвы, украшенной лишь красными полотнищами и партийными призывами, но полной добрых людей, а вернулся в чужую страну, в страну людей с хищными взглядами и холодными лицами. «Холодный расчет» — бросилась в глаза реклама в дороге, отражавшая реальное изменение в сознании людей.

— Батюшка, вы можете разменять доллары и поехать в Лавру на такси! — предложил иеромонах.

— Прости, отче, я намерен возвратить эти деньги отцу Пантелеймону. А за электричку у меня есть чем заплатить.

— Ну как хотите… Благословите мне остаться в Москве. Если я понадоблюсь, позвоните…

Мы распрощались, и я на электричке приехал в Сергиев Посад.

Вид любимой Лавры растрогал меня до слез, но заодно поразил обилием нищих у входа и вдоль стен. На Соловьевской улице, утопающей в цветущей сирени, я с волнением подошел к нашему дому. Калитка оказалась незапертой, значит, отец находился дома. Он не ожидал моего приезда и при виде меня потерял дар речи:

— Сын, мой сын приехал! — радостно повторял он. — Не думал, что доживу до такой радости… А я один теперь живу. Матушка отца Пимена умерла, и я сдаю комнату священникам-заочникам, которые приезжают на экзамены в семинарию, — отец суетился, водя меня по комнатам, волнуясь и натыкаясь на стулья. — Слава Богу, мне их отдел кадров из Лавры присылает, поэтому я для тебя собрал немного денег. Ты бери, не стесняйся!

— Папа, я думал, что ты голодаешь и без денег сидишь, а ты мне сам их предлагаешь… Оставь себе, тебе эти средства нужнее…

— Нет, нет, сын, мне хватит моей пенсии, а эти деньги — твои! Купишь что-нибудь своим монахам. Спасибо наместнику, он тоже иногда помогает то продуктами, то деньгами! Так я и живу…

Он прижался головой к моей груди и замер…

На следующий день я собрался с духом и отправился к наместнику. Я всегда побаивался его неожиданных решений. Он находился у себя, и келейник привел меня к нему в кабинет.

— А, отец Симон! Ну как подвизаешься в горах?

— Спасибо, отец наместник, вашими молитвами! Привез вам в подарок орехи, мед со Псху и свою литургийную просфору, испеченную в горах. Простите, что она такая убогая!

— Вот, вот, «убогая» — значит, у Бога! Благодарю! Присаживайся и рассказывай как живешь!

Келейник принес нам чай. Из моих сумбурных рассказов отцу Феофану больше всего понравились истории о встречах с медведями на горных тропах.

— Это мне по душе, когда со зверем встречаешься глаза в глаза! Сразу видно, кто чего стоит… Спасибо за гостинцы, за рассказы, располагайся в архиерейских покоях! Денежную помощь получишь у казначея, я скажу. С Богом!

Я вышел, радуясь и благодаря Бога за теплый прием у наместника. Батюшку я увидел выходящим из его исповедальной комнаты.

— Отец Симон, дорогой, наконец-то приехал! Приходи ко мне вечером на исповедь.

После трапезы ко мне подошел казначей, пожилой опытный архимандрит:

— Симон, встречаемся в аллее возле Успенского собора. Будь там через полчаса…

В назначенное время я увидел его на дорожке среди лип, прогуливающегося вдоль аллеи. Некоторое время мы шли молча.

— Руку! — неожиданно сказал он.

— Что, батюшка? — не понял я.

— Руку давай!

Я протянул руку. Он молча положил в нее конверт и быстро удалился. В удивлении я смотрел ему вслед, не успев даже поблагодарить. Впоследствии он очень расположился ко мне и в следующие мои приезды часто приглашал меня на совместные литургии в академический храм.

Вечером у дверей отца Кирилла я нашел целую очередь монахов. Новый келейник батюшки предупреждал всех, желающих попасть на исповедь:

— Отцы, каждому на исповедь даю только по две минуты, иначе выведу из кельи! Отец Симон, помни — две минуты! — строго предупредил он меня.

Наконец подошла моя очередь. Батюшка ласково обнял меня и накрыл епитрахилью. После разрешительной молитвы он усадил меня напротив и, с теплотой глядя в глаза, сказал:

— Ну а теперь рассказывай поподробнее…

Дверь приоткрылась, и в нее заглянул келейник. Я вопросительно посмотрел на отца Кирилла. Он улыбнулся:

— Давай, давай, говори, я слушаю…

Наиболее подробно старец расспрашивал о действии Иисусовой молитвы, а на мою горячую благодарность за обещанное единение с ним в духе он, помолчав, заметил:

— Об этом пока никому не рассказывай, храни втайне до времени, пока не укрепишься. Не торопи события. Сумей закрепить то, что даровал тебе Господь еще в юности. Невозможно увидеть Бога и остаться живым, говорится в Священном Писании. А то, что ты тогда жив остался, просто невероятно. Об этом тебе раньше я не хотел говорить — зелен ты был. А теперь скажу: храни себя в смирении, это первое, затем — в мире душевном, это второе, а третье — в рассуждении. Живи осторожно, мудро, «во всяком благочестии и чистоте».

— Батюшка, если по милости Божией, в сердце родилась непрестанная самодвижная молитва, то что дальше делать? Неужели на этом весь духовный путь и заканчивается?

— Нет, дорогой мой, — мягко улыбнулся отец Кирилл. — Это только начало духовного пути, так мне говорили еще Глинские отцы. Тот, кто сподобился такой молитвы, должен суметь ее удержать и утвердиться в ней, не возгордиться, жить в крайнем смирении и простоте… Следуй за святыми отцами, и Господь откроет тебе все, что нужно, в свое время.

— Помолитесь обо мне, батюшка, чтобы я смог выполнить ваше святое слово!

— Бог да укрепит тебя, чадо, Своею благодатью и милостью! А теперь я у тебя поисповедуюсь…

Дверь снова отворилась, и в щель просунулось недовольное лицо иеромонаха. Увидев, что отец Кирилл исповедуется, келейник осторожно затворил ее. Взволнованный необычностью сказанного, я тихо молился, слушая исповедь старца, поразившую меня мудростью его суждений. После исповеди духовник продолжил беседу:

— Расскажи, как дела на Псху и с кем живешь в скиту.

Я поведал о пострижении четверых старичков в монашество в селе и инока Пантелеймона в скиту, а также о приезде иеромонаха, заодно в нескольких словах описав нашу жизнь.

— Бог вас благословит, передай монахам и монахиням от меня поздравления! Только пути у всех все равно будут разные. Иноку по душе Север, если будет проситься, может поехать. Иеромонаху разрешаю строить свою келью. А ты продолжай подвизаться на своей Грибзе.

— Понятно, батюшка. — Я слушал затаив дыхание.

— Хорошо, что к тебе приезжают лаврские отцы. Есть тут желающие поселиться на Псху. Вот, кстати, один хороший иеромонах просится в уединение, поговори с ним. Его зовут отец Филадельф. Познакомься с ним.

— Благословите, батюшка.

Отец Кирилл открыл ящик своего столика и достал конверт:

— Это тебе на обустройство скита и церкви на Псху. А также вручаю и сосуды для литургии, их мне подарили в свое время Глинские старцы. Благословляю на Псху теперь служить литургии, хватит причащать людей запасными Дарами. Старайся приезжать раз в год ко мне, если сможешь. Ты сколько здесь еще пробудешь?

— Несколько дней, отче.

— Приходи ко мне днем, после трапезы, на правило. С Богом!

В который раз я с волнением слушал слова Евангелия, которое проникновенно читал старец своим хрипловатым голосом. При пении «Достойно есть» слезы выступили у меня на глазах: отец Кирилл очень любил петь тропари и кондаки Матери Божией. И еще его любимым пением являлся полиелей «Хвалите имя Господне», где он всегда пел полузакрыв глаза. Братия на правиле тихо подпевала старцу, ведущему пение высоким старческим голоском. Каждый раз чтение и пение отца Кирилла на монашеском правиле создавали ощущение удивительного, исполненного благодати праздника.