Сергей Кумыш - Пиня

• Название: Пиня
• Автор: Сергей Кумыш
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2014

Опубликовано в журнале «Сноб» № 10 (75), 2014

---

Гриша очень надеялся, что Онищенко разглядит в нем хоть какую-то поддержку, хотя бы намек. Он не сможет ему помочь, но не бросит, не отвернется. В их отношениях ничего не поменяется. И никто, кроме них троих, ни о чем не узнает. «Обещаю тебе, — думал Гриша. — Это единственное, что я могу тебе обещать».

— Утром, рано, он вызовет тебе такси, которое привезет обратно на КПП. К подъему будешь здесь. Считай, незапланированное увольнение, — Пиня хлопнул Онищенко по плечу, постарался, чтобы получилось непринужденно, почти дружелюбно. — Да, и это, он тебе конверт передаст для меня. Не потеряй. Давай, за бушлатом сходи и пойдем, я тебя провожу.

За все это время Онищенко не сказал ни слова. Он в последний раз посмотрел на Гришу, развернулся и пошел одеваться.

Таким я его вижу в последний раз, подумал Гриша. Глядя на удаляющуюся спину Онищенко, он вдруг со всей ясностью понял: «как с девушкой» это точно не будет. Просто потому, что никакой девушки у Онищенко до сих пор не было. Может быть, он с кем-то встречался, держался за руку, разговаривал, молчал и мило улыбался. Даже целовался, может быть. Но и только. Эта его походка, эта улыбка — они говорят об исключительно детском прошлом. Онищенко и выглядит как подросток, потому что внутри до сих пор такой и есть.

Кто-то его, возможно, ждет, какая-нибудь школьная подружка, с которой они в письмах уже договорились согрешить, когда он вернется. Парень, скорее всего, совершенно иначе представлял себе свой первый раз. В эту секунду Гриша был максимально близок к тому, чтобы все остановить, чего бы ему это ни стоило.

— Ну что, малой, готов? — Пиня положил руку на плечо Онищенко, и они пошли к выходу. Гриша молча смотрел им вслед.

• • •

Когда вернулись в роту, Пиня построил наряд у входа в канцелярию и пошел докладывать дежурному офицеру; вышел назад с журналом и начал перекличку. Офицер остался сидеть за приоткрытой дверью и просто слушал голоса — если Пендерецкий говорит, что все на месте, значит, так оно и есть. А если кто-то и отсутствует, он все равно об этом не узнает. У Пендерецкого талант к мистификациям, он лучше остальных усвоил главное армейское правило: дело не в том, чтобы не совершать определенных вещей, а в том, чтобы на них не попадаться.

Гриша знал, что надо делать. Наклонился к одному из своих бойцов и сказал:

— Когда дойдет до Онищенко, немного изменишь голос и второй раз крикнешь «я».

— А где Онищенко?

— Не твое дело.

Так и произошло. После каждой фамилии в казарме раздавалось громкое «я». Закончив поверку, Пиня закрыл журнал и вернул его в канцелярию. Потом снова появился перед строем.

— Всем пять минут приготовиться к отбою. Потом чтоб никто по казарме не шарился.

Дежурный офицер так и не появился.

Гриша почти сразу лег в кровать. Команда «отбой» на него и некоторых других сержантов не распространялась. Сперва они укладывали роту по кроватям, дожидались относительной тишины, а уж потом укладывались сами, никуда не торопясь. После отбоя часто подолгу сидели в каптерке, разговаривали о всяких пустяках. Пили чай, а иногда не только чай. Курили сигареты, а иногда не только сигареты. Им требовалось время, чтобы прожитый день сошел с них. Без этого заснуть, как правило, не получалось.

Среди солдат существует мнение (Грише и самому так раньше казалось), что сержантская должность — это пропуск в совершенно другой мир. Мир, в котором уже нет выматывающего физического труда, где тебе по большому счету вообще не приходится работать, лишь контролировать работу других, отдавать распоряжения, командовать. Более свободная и насыщенная жизнь.

Жизнь действительно стала насыщенной. Но, как оказалось, совсем не в том смысле, в каком ему представлялось. У него попросту не осталось времени на скуку. Не осталось времени для тоски и посторонних мыслей. Времени не осталось ни на что, только отдавать приказы, принимать отчеты и постоянно контролировать свой взвод, каждого солдата в отдельности.

Раньше он часто замечал, что сержанты, как правило, не завтракают. Пока сам не стал сержантом, он думал, это объясняется тем, что им просто не хочется есть, что жизнь у них более сытая и вопрос своевременного приема пищи отступает на второй план. Всегда можно зайти в каптерку и съесть пряник с чаем, все лучше, чем утренняя каша.

Став сержантом, Гриша тоже почти перестал завтракать. Но сытость тут была ни при чем. Мысли о еде просто перестали приходить по утрам ему в голову. Приходя с ротой на завтрак, оказываясь среди запахов, не самых, возможно, приятных, но, так или иначе, это были запахи еды, он не чувствовал голода, ни малейшего намека на аппетит.

Начало нового дня — это испытание. Может случиться все что угодно. Ему в голову не приходило расслабляться, набивая желудок. Ощущать сытое сонное марево в тот момент, когда день только начался, когда ждешь худшего и все равно оказываешься не готов, если что-нибудь действительно случается, — лучше в таких ситуациях быть голодным, собранным и злым.

Как правило, к обеду Гриша чувствовал, что силы начинают улетучиваться. Но и в обед почти ничего не ел. Вместо каши с мясной подливкой брал только подливку, вязкую лужу на дне тарелки, в которой плавали редкие кусочки мяса. Раньше это казалось ему признаком «крутости», якобы сержанты едят подливку только потому, что есть кашу — ниже их достоинства. Не без этого, конечно, но дело было в другом. Он ел ровно столько, чтобы не валиться с ног и чтобы в тарелке ничего не оставалось. Потом вставал из-за стола, и все начиналось по новой.

Потому они и не ложились допоздна. После команды «отбой» оказывалось, что они не готовы. Что к состоянию покоя, пускай даже относительного, сперва надо привыкнуть. Они засиживались за полночь, как будто ждали, когда их перекрученные часовые механизмы полностью израсходуют завод.

Но в этот раз Гриша лег одновременно со всеми. Заснуть не получалось. Он лежал в темноте, слушая, как стихают ночные разговоры, переходя в храп и сонное покашливание. Слышал, как скрипят кровати под ворочающимися во сне. Слышал далекий шум нестихающего города, долетавший до казармы через забор, через закрытые окна.

• • •

Пиня тоже не спал. Сидел в каптерке, изредка выходил в умывальник курить. Сигареты заканчивались, до утра их больше неоткуда взять. Можно, конечно, сказать дневальному, чтобы поискал по тумбочкам или кого-нибудь разбудил. Но сейчас ему не хотелось никого трогать, не хотелось, чтобы кто-то знал, что он не спит.

Довольно давно, в учебке (хотя так ли уж это было давно?), у него был друг. Не эта шайка, которая крутится вокруг него сейчас то ли из уважения, то ли из страха, а настоящий, живой человек, к которому ничего, кроме привязанности, Пиня не испытывал. Он и Пиней тогда еще не был, они называли друг друга по имени, не успев отвыкнуть от дома. В отношениях не было ни корысти, ни желания кому-то что-то доказывать. Общая цель у них, едва принявших присягу, была одна: пережить изменения, которые наступили в жизни.

И вот однажды, лежа после отбоя на соседних кроватях, они тихо переговаривались. Так тихо, чтобы никто другой не мог услышать. Не потому, что у них были секреты, а чтобы возникла хотя бы иллюзия разговора с глазу на глаз. Пусть даже и говорить было особо не о чем. В армии как нигде начинаешь ценить любую возможность уединения и стараешься использовать ее по полной.

Друга звали Миша.

— Стояк замучил, — сказал он. — Стоит на секунду присесть или прилечь, он тут как тут. Даже не встает, а подпрыгивает. И хрен чем собьешь. Как деревянный.

— Я слышал, в армии добавляют что-то в чай, чтобы трахаться не так сильно хотелось, — сказал Пиня.

— Значит, на меня это не действует.

Как только Пиня впервые надел форму, все привычные желания ослабли. Возможно, сказывался инстинкт самосохранения. Возможно, на него действовал тот самый легендарный чай.

— Нас когда только в часть привезли, еще по гражданке, — продолжал Миша, — в штабе посадили, какого-то бугра сказали ждать, мне вдруг так сильно бабу захотелось. Как будто если я прямо сейчас не присуну, то умру. Не умер. Но с тех пор так и не проходит.

С первого же дня единственным Пининым желанием было как можно скорее адаптироваться. Он даже ел меньше остальных, чтобы побыстрее привыкнуть к голоду и забыть о нем. Когда все начнут тосковать по домашней пище, готовы будут удавиться за пряник и умолять повара положить чуть больше, ему будет вполне хватать обычной порции.

— Уволюсь, всех баб в городе перетрахаю, — не унимался Миша. — Ну, молодых, разумеется.

— Уволишься ты еще не скоро. Может, лучше пока к этой мысли привыкнуть?

— Буду лежать вот таким же летним вечером, только уже не рядом с тобой, а с какой-нибудь красавицей.

Миша не имел в виду ничего плохого. Он всего лишь хотел сказать, что их пребывание здесь, как и дружба, это вынужденная мера. Что, сложись все иначе, они бы вряд ли познакомились. И лучше уж действительно не знакомиться, чем дружить, просто чтобы не сойти с ума.