Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

• Название: Холодные ключи
• Автор: Михаэль Эбмайер
• Жанр: Современная проза

Действие романа происходит в Сибири, в Кемеровской области. Прототипом героини явилась шорская певица Чылтыс Таннагашева (Ак Торгу), в которую влюбляется немец, который попал в Кемеровскую область по заданию своего шефа — вручить грамоту дочерней фирме, находящейся в Кемерово… В конце романа герой остается в Сибири в п. Чувашка, где живет Ак Торгу… Человек из европейской культуры приезжает в неведомый для него мир, сталкивается совсем с другой культурой, обычаями, ценностями, и в его сознании происходит некий переворот, полное переосмысление жизни…

---

— Кинэ, — пролепетал он, — your little daughter.[98]

— Кинэ? — она удивлённо посмотрела на него.

— I would love to know Kiné. Your child.[99]

Комната кружилась, и ни разу в жизни у него так не болела голова. А Ак Торгу была как огурчик, торопливо завернула бубен в платок, закинула туда же колотушку. Блейель успел увидеть деревянную перекладину, таинственные подвески и ленточки, свисавшие с неё. Как те ленточки исполнения желаний в ветвях пихты. Знаки удавшихся излечений? Разве тогда не полагается этим утром повязать ещё одну? Слишком поздно, бубен уже упакован, свёрток увязан.

— Ak Torgu. Katja. Please. Will you show me Kiné? Can I meet her? Some day? Please.[100]

Она улыбнулась. Может, кивнула. Он начал благодарить её, она присела и охватила его голову обеими руками. На момент боль утихла. Ему удалось договориться о встрече, в полдень, на площади перед театром. Она поцеловала его в висок и выскользнула из квартиры. Как только дверь за ней захлопнулась, череп взорвался от боли, он еле–еле доковылял до ванной.

В зеркале он увидел, что правый конец пластыря отклеился. Дрожащими руками он отодрал его совсем. Оба пореза заживали хорошо, узкие, чёрно–красные. Как маленькие дамбы, подумал он. Так далеко от моря, как никогда. Его мутило, он залез под душ. Вода долго не нагревалась, но выбраться и подождать снаружи у него не оставалось сил.

Пятна крови на постели он заметил потом. Его задушил страх. Не глупи, Блейель, приструнил он сам себя. Учи слова. То, что ты видишь здесь — значение фразы «у меня месячные». Или айлыг, по–шорски. Одно за другим. Сначала нужно одеться.

Он сделал кофе и изверг его обратно, вернулся в спальню, хотел снять простыню — и обнаружил, что ткань, которую он принимал за простыню, на которой спал последние ночи, в действительности являлась обивкой матраса. Неровная бежевая хлопковая материя, на которой расплылись два тёмно–красных пятна и россыпь более светлых брызг. С трудом он перевернул матрас и сшиб святое семейство со стены, едва не продавив коленом проволочную сетку кровати. С изнанки матрас оказался серый и драный, из него лезла набивка. Блейель снова повесил картину на гвоздь и застонал. Он понял, что забыл найти волчий след.

Артём выглядел ненамного лучше, чем на поле брани во сне. Левая щека опухла и налилась чёрно–фиолетовым, глаз заплыл.

— Боже мой… что же это…

— Ночью тебя это не интересовало.

— Но… извини… я же не знал…

— Да ладно. Всё нормально.

— Что–то не похоже.

— Нет? — Артём улыбнулся, насколько позволила разбитая губа. — Да это только зубы мудрости.

— Но ты хотя бы прикончил Дмитрия Андреевича?

— Матвей, ну что у тебя снова за бредни?

— Артём, мне очень жаль, прости… я…

— А что тебе жаль? Ты живешь у Ворошиной, ты за это платишь, значит, всё путём.

— Ночью, я…

— У тебя не было времени. Не мог открыть. Была середина ночи. Всё в порядке. Кстати, мне уже пора.

Матрас, подумал Блейель. Но не смог.

— Да, мне тоже пора. Я встречаюсь с Ак Торгу перед драмтеатром.

— Да? А зачем ты мне это говоришь?

— Потому что… Артём, правда, если бы я знал…

— Но ты не знал. И это, кстати, неудивительно. Ты же вообще ничего обо мне не знаешь. Ничего. И в этом есть правильность.

— Правильность?

— Что, я не так выразился?

— Ваша Правильность Артём Черемных. Можно использовать как обращение.

— Как скажете, Ваша… Ваша Амурность.

— Артём…

— До свиданья. — И Артём взлетел на пол–лестницы.

— Пака, пака, — пробормотал Блейель, припомнив учебник. По пути на улицу его пронизала горесть, но преобладало радостное предвкушение — скоро он обнимет Ак Торгу; да и голова проходит. И битву он выиграл.

Первого сентября в полдень кемеровская метеослужба зафиксировала плюс тридцать градусов Цельсия в тени, самое тёплое начало осени в истории метеосводок. Матиас Блейель, благоухая русским одеколоном, прошёл по длинному голому коридору, освещённому лампами дневного света, к двери с молочно–матовым стеклом, за которой располагался офис проката автомобилей. На стук никто не ответил, дверь оказалась не заперта. Он прошёл в комнату, где не было ничего, кроме ксерокса, кофейного автомата и огромного биллиардного стола. Не туда забрёл, подумал он и заметил в левом углу ещё одну дверь. Подкравшись к ней, он увидел небольшое бюро и в нём двух женщин за письменным столом. Он потребовал «Жигули», на несколько дней, начиная с сегодняшнего. У них есть «Киа», сказала брюнетка, но он повторил — «Жигули». Видимо, это было принципиально важно. Вскоре к ним присоединился шеф, в рубахе с закатанными рукавами, перманентной улыбкой и холодными глазами. Жигули, сказал иностранец очень решительно.

Формальностями занималась брюнетка, она пролистала его паспорт, но на визу и не взглянула. Подписывая договор, он уже держал в руке банкноты за прокат и залог. Шеф проводил его на улицу и указал на немытую, песочного цвета машинку с обрубленным носом. Грязь ему не мешает, сигнализировал Блейель, главное — чтобы марка была та, и получил ключи.

Иногда логистик (или то, что от него осталось после изгнания) всё–таки мог на что–то сгодиться. Во всей полноте это проявилось, когда перезвонила фрау Майнингер, сотрудница банка. «Непростая трансакция в России, с приватной составляющей», — объяснил он деловым голосом причину, по которой хотел снять по телефону бóльшую часть своих сбережений. Фрау Майнингер предложила воспользоваться интернетом, он спросил: «Из интернет–салона в Сибири? Вы и не представляете, куда нас порой заносит». Да что вы, радостно возразила она, для этого нужно только посмотреть на этикетки со страной–изготовителем на одежде. «Именно», подтвердил он с деловой ухмылкой. Тогда она соединила его с герром Штаудахером, и герр Штаудахер сначала говорил о доверенности и заказном письме, а потом об определённой свободе, которую он, как руководитель филиала, мог себе позволить, когда речь шла о таком заслуженном клиенте. «И, как вернётесь, то, может, порасскажете об этой русской трансакции. Когда речь идёт о рынках будущего, банкиру хочется навострить ушки», — «Конечно, обещаю».

Фрау Ворошиной он оставил на кухонном столе конверт с десятью тысячами рублей. Дни напролёт он оттирал матрас. Пятна побледнели, но и разрослись, а обивка прохудилась. Прежде чем прибегнуть к мылу и средству для мытья посуды, он — был вторник, и ему помогли сто грамм водки — голышом бросился на кровать и присосался смиренным ртом к смоченным чистой водой местам. Но эта попытка растворить и поглотить драгоценную субстанцию не возымела никакого эффекта, если не считать эрекции алчущего. Он купил простыню, бежевую, как и сам матрас, и постелил её перед отъездом. «Новая кровать», прошептал он, поправил святое семейство и ответил на салют Исусика.

Вытянув губы трубочкой, смотря из–под нахмуренных бровей прямо перед собой, он ехал по шоссе на юг, в направлении Новокузнецка, и надеялся, что похож на русского. Обгонять он не решался, только сорокотонку, на прямой дороге, когда три водителя проделали это до него. Каждые несколько минут на обочине стояла полиция.

Снова в краю духов. Смеркалось, и в разбросанном городе Мыски, на месте слияния Кара — Тома и Мрас — Су, он не сразу нашёл нужный поворот, несмотря на вспомогательные средства — рисунок Ак Торгу, который он берёг, как карту сокровищ, объяснения Сони, которые Артём записал и передал ему при молчаливом прощании, и атлас Кемеровской области. Маленькая «Лада» кряхтела на неровной дороге, первые таёжные вершины благожелательно махали водителю на вечернем ветру. Он знал, что если обернётся или посмотрит в зеркало заднего вида, на котором висела соболья лапка, то увидит на заднем сиденье детину, рассевшегося на сиденье, с косичкой, подрагивающей в такт, и поэтому смотрел только перед собой. Всё равно айна ничего не мог ему сделать, по крайней мере, пока он пел «Песню волчицы», а её он пел безостановочно, как только начало смеркаться. Он даже нарочно въехал в огромную выбоину, чтобы мучитель прикусил себе язык. И:

Алындагы темнер
Куйбурчалар анда
Погунуш пулапча
Куль ош кыр салгында

Грянул он высоким, крепким голосом. На дороге в Сибири. Собственными силами и с помощью шаманки. Всё глубже. Его путь только начался.

— When can I see you again? When can I meet Kiné?[101]

— Матиас…

— Please, tell me. I'm very serious.[102]

— Oh. Это сложно. — Она нахмурила лоб с одновременно вопросительной и непроницаемой улыбкой.

— Ak Torgu. Katja. If you want, I can come to Myski. To Chuvashka.[103]

— Чувашка?

— Чувашка, да, да! Здорово! Tell me when. Next — суббота? Saturday?[104]

Улыбаясь, она покачала головой и, тихо вздохнув, повторила, суббота.