Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

• Название: Холодные ключи
• Автор: Михаэль Эбмайер
• Жанр: Современная проза

Действие романа происходит в Сибири, в Кемеровской области. Прототипом героини явилась шорская певица Чылтыс Таннагашева (Ак Торгу), в которую влюбляется немец, который попал в Кемеровскую область по заданию своего шефа — вручить грамоту дочерней фирме, находящейся в Кемерово… В конце романа герой остается в Сибири в п. Чувашка, где живет Ак Торгу… Человек из европейской культуры приезжает в неведомый для него мир, сталкивается совсем с другой культурой, обычаями, ценностями, и в его сознании происходит некий переворот, полное переосмысление жизни…

---

В гостинице женщина–портье помахала проштампованным листком. Его регистрация. У гостя слипались глаза, но Артём был в великолепном расположении духа.

— Я ей сказал, что ты ночевал у меня. Теперь она думает, что ты голубой. — Он выдержал паузу, Блейель непонимающе на него посмотрел.

— Нет, ерунда, она вообще не думает. У неё есть работа, так зачем ей думать. Точно как моя сестрица. Так я попрошу её продлить на следующие три дня, идёт?

Блейель сглотнул.

— Может, сразу возьмем неделю?

— Ты же в среду улетаешь.

— В среду. Ну да. Тогда как хочешь.

Артём на минутку повернулся к женщине, потом всё вроде уладилось.

— Теперь ложись и высыпайся хорошенько, ага?

— Да. Хорошо.

— До завтра.

Переводчик фамильярно потрепал его по плечу (как пьянчужку, подумал Блейель) и пружинистым шагом вышел в сумерки. А Блейель поднялся на два пролёта вверх. И, как пьянчужка, держался за перила, закрыв глаза. В его голове снова звучал рокочущий потусторонний голос певицы. Так чётко, что захотелось подпеть. Но чужестранные слова рассыпались, как только он набрал в грудь воздуху. И единственное, что он слышал — стук своего сердца.

Он быстро заснул, невзирая на зудящие волдыри от комариных укусов, и видел невнятные сны. Назавтра он помнил одну–единственную сцену. Неясная обстановка, и в ней два Матиаса Блейеля: тот, как он сам себя знал, как он к себе привык. И новый Блейель, колышущаяся тень. Он вышел из–за старого, нежно дохнул ему в затылок и прошептал: «прости, что так запоздал».

Белый Шёлк. Какое слово означает шёлк, Ак или Торгу? Наверное, Торгу. Удивительно, что такие разные по звучанию слова обозначают одно и то же, Ак Торгу и Белый Шёлк.

Как странно. Что же с ним творится?

Её улыбка, пока она подписывала диск. Бисеринки пота на лбу. Она на сцене. Плётка из девичьих волос. Два её голоса. Лютня, на которой она играла, лютня с двумя струнами, как он заметил. Как она взяла его за руку. Её глаза — прочёл ли он в них что–то? Ак Торгу. Ак Торгу.

Так он отрешённо предавался сладким грезам, пока Артём водил его по городу на следующий день. Было воскресенье, Артём всё показывал и рассказывал. К Блейелю то и дело пробивалась какая–то мысль, мучила его — и он изо всех сил старался не допустить её на поверхность, не дать ей обрести форму. Это ему удавалось несколько часов. Они с Артёмом проехались на трамвае, пожилая кондукторша отмотала от рулончика билеты, взяв с них по семь рублей, Блейель благодарно ей улыбнулся. Теперь они стояли перед памятником в виде огромного красного хоккейного мяча, поддерживаемого в воздухе тремя не менее огромными светло–серыми клюшками.

— Бэнди, — догадался он. Артём сказал свое «ого» и пояснил:

— За этими невзрачными стенами находится стадион, на котором несколько месяцев назад проходил чемпионат мира. И поскольку это первое событие такого масштаба, свершившееся в наших краях — то есть, после выступления «Deep Purple» в 1996 году, то, конечно, без монумента не обошлось.

— И первый космонавт, вышедший в космос, тоже был родом из Кемерово.

Блейелю показалось, что вместо него говорит небольшой автомат–автопилот.

— О да, товарищ Леонов, — подтвердил Артём. — На стелу с его бюстом мы полюбуемся на улице Весенней.

Они оставили позади хоккейный мяч и двинулись к вокзалу. Мимо проскрежетал ярко–жёлтый трамвай, гость зажмурил глаза и, когда лязг затих, глубоко вздохнул.

— Сменим тему — та певица, вчера, на шорском празднике. Как думаешь, можно ли как–нибудь узнать, когда у неё ближайший концерт?

— Наконец–то. А я‑то ждал, сколько ты ещё продержишься, Матвей Карлович.

Речь снова перенял автопилот.

— А к тебе можно прицепить какого–нибудь «-овича»?

— Викторовича. Но только в незначительной степени.

— Почему в незначительной?

— Ну, вообще–то не хотелось бы говорить о нём ничего плохого. Ведь он даже когда–то замещал руководителя клоунского кружка в Ротенбурге.

— Ротенбурге об дер Таубер?

— Извини за скверное произношение. Я имел в виду Роттенбург с двумя «т», на что Неккаре.

— Вот как.

Блейель напрягся. Ещё чуть–чуть, и мысль пробилась бы на поверхность. Так близко, подумал он. Полста километров от Штутгарта.

— Я даже как–то пытался у него поучиться. К сожалению, безрезультатно, с обеих сторон. Но мы простили друг друга.

Гость вспомнил, как в первый день Артём, держа руки по швам, легко крутанул пируэт на театральной площади, взмахнув ногой над подстриженным кустом.

— Но вернёмся к изначальному вопросу. Я её просто–напросто возьму и спрошу.

— У тебя есть её адрес?

— Электронный.

«И почему это, герр Блейель, вам должно казаться странным или противоестественным, что у неё есть электронный адрес?» — выдал автомат в голове Блейеля.

— Её адрес…

— Ну да, мы же сколько лет знакомы.

Снова пауза, чтобы насладиться недоумением Блейеля.

— Шутка. Я попросил, когда спрашивал, что означает её имя.

Блейель не мог иначе — в нём разгорелась зависть к переводчику. Тот был волен говорить с ней, о чём хотел. А Блейель был абсолютно беспомощен и не мог поговорить с ней сам. С ним произошло самое огромное чудо в жизни — а он не мог и приблизиться к нему без помощника.

Хотя, может быть, она говорит по–английски. Если кто пользуется электронной почтой, то это знак того, что — нет, не надо ложной логики. Никакой это не знак, и деваться некуда. Гадкая мысль выплыла наружу, застив выход.

Ему осталось три дня. Даже меньше — самолёт улетает в среду утром. То, что ещё вчера в это же самое время казалось избавлением, теперь стало моментом казни. Чего можно добиться за три дня? У тебя был шанс, Блейель.

— Так я напишу ей и передам от тебя привет, идёт?

— Идёт, — прошептал он.

Три дня до виселицы. Три дня, которые ещё оставались у него в распоряжении. Можно посмотреть и так. Главное — что он её встретил. Что она есть на свете, и он увидел её. И должен увидеть снова. Это — самое главное. Всё остальное он продумает спокойно, потом. Для раздумий и решений, что теперь делать, три дня — вполне достаточно.

Он радостно задрожал. Он почувствовал, что дрожь сильнее, чем гадкая мысль. Или нет, не дрожь, а волшебство, пронизывающее его.

Через широкий, разбитый Кузнецкий проспект они смотрели на мятно–зелёное здание вокзала.

— Ветка Транссиба, — сказал Блейель.

— Ветка? Ты имеешь в виду тупик? — возразил Артём, и Блейель подумал: какой же он нигилист. Счастье, что как переводчик он работает по другим принципам, нежели гид.

Это немного отвлекло его победоносную, но ужасно нервозную голову. Он подумал о Штутгарте. Как жители говорили о своем городе: какая–то ханжеская, выставленная напоказ гордость, маскирующая глубокие сомнения. Совершенно иначе — нерушимая уверенность уроженцев Мюнхена. Как часто они, не важно, о чём вообще идёт речь, говорят «Мюнхен». Мюнхен, Мюнхен, Мюнхен, как волшебное слово, придающее им силы.

А теперь Кемерово. Оказывается, не только того же размера, но и в остальном тот же случай, как Штутгарт. Сибирский вариант. Артём лез перед гостем из кожи вон, выставляя свой город неинтересным и провинциальным — камня на камне не оставил, и ведь он наверняка не один так думает. И действительно, всё, что Блейель до сих пор увидел, казалось, говорило: «я знаю, во мне нет ничего такого». Конечно, и пафоса хватало — административные здания, плакаты, и с Путиным, и другие. Один плакат Артём перевёл с истеричной интонацией мелкого политика, которому угрожают электрошоком: «Россия гордится тобой, Кузбасс!». На другом пятилетний карапуз обещал возрождающейся нации, что станет шахтёром, как папа. Но сквозь эту показуху Блейель видел застенчивость — недоверчивую, втянувшую голову в плечи. Как будто город недоумевал, как это кто–то, кроме местных жителей, им заинтересовался. А ведь интересоваться есть чем, подумал Блейель. Да, город серый, непритязательный, на пуп земли не похож. Но по соседству с унылым, безнадёжно безобразным, смехотворно помпезным, осыпающимся здесь есть и трогательное, даже красивое. Фонари с завитушками, лихо закрученные светофорные столбы. Элегантно–простые фасады старых домов. Цветущие клумбы на аллеях посреди дорог. В это воскресенье у Блейеля было огромное сердце, и Кемерово точнёхонько в него входило.

Площадь на углу Советского проспекта и улицы Кирова пестрела палатками, пчеловоды из окрестностей предлагали свои товары. Гость подивился на коробку, полную мёртвых пчёл («Может, от ревматизма», — предположил Артём, но хозяина спрашивать не стал) и, полакомившись на нескольких столиках, купил банку мёда сорта «Таёжное разнотравье» — гостинец для герра Фенглера.

Они прошли мимо гостиницы в небольшой парк, который, как узнал Блейель, назывался «парком чудес». Он попытался задушить надежду, что чудесная случайность подарит ему выступление Ак Торгу, прямо здесь и сейчас. И старательно не подавал виду, что уже гулял здесь. Ведь тогда он выбрал «вздремнуть». Тогда, в прошлой жизни.