Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

• Название: Г. М. Пулэм, эсквайр
• Автор: Джон Марквэнд
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

Роман Марквэнда «Г. М. Пулэм, эсквайр» (1941) представляет собой жизнеописание некоего мистера Пулэма, показанное на фоне больших событий эпохи первой мировой войны, временного бума послевоенного периода в США, мирового экономического кризиса 1929–1933 годов и начавшейся второй мировой войны. История Гарри Пулэма — это история жизни, прожитой впустую. И как ни пытается Пулэм убедить читателя в том, что он доволен своей судьбою, в романе явно сквозит подтекст, говорящий о том, что все это благополучие — мнимое…

Книга Марквэнда написана легко, просто и занимательно. Профессиональное мастерство чувствуется и в хорошо продуманной композиции. Автор мастерски рисует портреты своих героев, с тонким юмором описывает перипетии их жизни, сцены семейных неурядиц, светские визиты и т. д. Стиль романа отличается естественностью, легкостью. Живой диалог, два-три перехода легко движут роман, создают динамизм в развитии сюжета.

---

Такое воспитание могло дать двоякий результат: либо вы привыкали достойно нести свой жребий (подобно джентльмену, как любил выражаться Шкипер), либо начинали громко роптать, рискуя прослыть «нытиком» и заслужить целую кучу всяких других прозвищ. Вы могли стать социалистом, как это в конце концов случилось с бобом Кэрролом, или превратиться в отщепенца и бродить, затаив ненависть ко всему и якшаясь со всякими странными личностями. Иногда, когда меня обижали так жестоко, что, казалось, и жить больше не стоит, я все же таил от других свои чувства и даже избегал спрашивать себя, зачем понадобилось другим так поступать со мной. Именно в этом была причина многих моих поступков в ту зиму.

Ночным поездом я уехал домой и на следующее утро зашел в контору «Смит и Уилдинг». Пока мистер Уилдинг снимал шляпу и галоши, я сообщил ему, что побывал в Нью-Йорке и больше туда не вернусь.

— Да? — спросил мистер Уилдинг. — Значит, ты кончил со всем этим?

Я много раз задавал себе вопрос, как далеко распространяется его осведомленность.

— Да, кончил. — Впервые я мог разговаривать с ним вполне непринужденно, потому что мне было совершенно безразлично, что произойдет со мной в то утро. — Но я не хочу торговать акциями.

— Мальчик мой! Никто не хочет торговать акциями, но ведь жить-то на что-то надо.

— А вы знаете, чего бы я хотел, если бы был вашим клиентом? Иметь здесь человека, способного дать беспристрастный совет по поводу моих капиталовложений.

У вас ведь нет отдела, который регулярно следил бы за котировкой ценных бумаг ваших клиентов.

— Да, — ответил мистер Уилдинг, — такого отдела у нас нет. Зайди ко мне сегодня в половине четвертого…

Если бы мне не довелось поработать некоторое время в конторе мистера Балларда и выслушивать так часто прожекты Биля Кинга, подобная идея никогда бы не пришла мне в голову, однако очень часто именно второстепенные на первый взгляд обстоятельства наталкивают вас на большие дела. Отправляясь в то утро на переговоры с мистером Уилдингом, я никогда и не слыхал о такой должности, как консультант по капиталовложениям, но уже к концу недели совладельцы фирмы обсуждали мое предложение. Я испытал даже какое-то удовлетворение, когда выяснилось, что моя новая работа будет очень тяжелой, — она отвлекала меня от всяких других мыслей. Я стал завсегдатаем клуба для игры в сквош, записался в число участников соревнований и во второй половине дня регулярно проводил за игрой не меньше часа, нарочно изматывая себя, чтобы вечером вернуться домой усталым и ни о чем не думать. Все свободное время я старался проводить вне дома, только чтобы не оставаться наедине с собой.

Говорят, что со временем все забывается. Я не верю в это, но согласен, что постепенно все пережитое в прошлом тускнеет, отодвигается, уступая место заботам о настоящем. Всю ту зиму я убегал даже от тени Мэрвин Майлс, но как только на минуту останавливался, она тут же догоняла меня. Просыпаясь по ночам, я обнаруживал, что думаю о ней. Это были самые тяжелые для меня времена: мне некому было излить свою душу, а отвлечь меня ничто не могло. Я казался самому себе живым трупом. Я побывал в клубе «Зефир» на зимнем обеде, провел уикэнд в загородном доме Мотфордов и не переставал удивляться, как гладко проходит жизнь у других людей. С тех пор я всегда верю, что нет ничего хуже, чем погружаться с головой в свои собственные переживания.

Во время уикэнда, проведенного вместе с Кэй в Конкорде, в загородном доме Мотфордов, куда они наезжали осенью и весной, я, по существу, впервые заинтересовался переживаниями другого человека. Мне казалось, что Кэй, возможно, мучается теми же муками, что и я, однако если ей и было тяжело, она ничем себя не выдавала. Кэй выглядела так, будто с ней случилось или вот-вот случится что-то необыкновенное. В субботу вечером мы обедали в гостях, в воскресенье утром катались на коньках, а во второй половине дня долго гуляли. У нас с ней было одно общее: мы не хотели разговаривать о себе. Большую часть времени мы беседовали о наших друзьях — кто и по ком сходит с ума, считаю ли я такую-то привлекательной, и так далее, и тому подобное; потом мы заговорили о большевизме и социальных проблемах, причем наши представления о них были тогда такими же смутными, как и сейчас, во всяком случае у меня; затем разговор перешел на болезнь президента Вильсона и на будущего президента Гардинга. Когда речь зашла о Европе, а откровенно признался, что ничего не понимаю в военных долгах и совершенно не представляю себе, во имя чего мы воевали.

— Сюда, Раф! — крикнула Кэй. — Сюда, Типси! — Отправляясь на прогулку, Кэй всегда брала своих собак и думала преимущественно о них.

— Я приглашала Биля Кинга на этот уикэнд, но он очень занят. Биль всегда страшно занят, правда?

— Правда. Работы у него хоть отбавляй.

— Типси! Сюда! Он всегда такой живой, правда?

— Кто? Типси?

— Нет, Биль Кинг.

— Да, так и брызжет новыми идеями.

— А как много он знает! Он считает, что девушки тоже люди. Сюда, Тип!

Мы гуляли по заснеженному лесу; воздух был сырым и холодным, как и тогда, в Уэствуде. Я старался следить за нитью нашей беседы о Биле и не думать о Мэрвин Майлс.

— Когда вы разговариваете с ним, то кажется, что он знает о вас все-все, — продолжала Кэй.

— Да, действительно. Но в большинстве случаев он занят только самим собой.

Кэй быстро шла вперед, высоко подняв голову и выпрямившись, но, услыхав мои слова, остановилась; замерли и ее собаки. Я снова невольно подумал, что она и в самом деле рождена для зимы, и спрашивал себя, понимает ли она, как идет ей костюм из коричневого твида.

— Гарри… — начала было Кэй, но отвлеклась, чтобы окликнуть собак, и только после этого продолжала — Гарри, вам не кажется, что Биль за что-то на меня сердится? Я приглашала его на наш ежегодный бал, но он не мог приехать. Когда я была в Нью-Йорке, я написала ему, однако он не ответил.

— Биль всегда такой. На письма он обычно не отвечает, но при встрече вы обнаруживаете, что он ничуть не изменился.

— Нам пора возвращаться. Сюда, Раф! Сюда, Типси! Собаки вдоволь набегались.

Не знаю почему, но я неожиданно подумал, отчего эта девушка, разорвавшая свою помолвку, выглядит куда интереснее, чем прежде.

В тот вечер, вернувшись домой, я написал Билю Кингу письмо, что собирался сделать уже давным-давно. Я не хотел встречаться с ним, опасаясь, что он заговорит о Мэрвин Майлс, и в то же время мне хотелось услышать о ней.

«Я только что был в Конкорде, — писал я. — Кэй говорит, что она приглашала тебя. Возможно, ты прав, когда утверждаешь, будто она хорошенькая. Если сможешь приехать, мы пригласим и ее».

Прошло немало времени, прежде чем Биль ответил. Он написал, что очень занят и приехать не может. О Кэй он не упоминал.

Сейчас, вспоминая о прошлом, я нахожу, что зима 1920 года, когда я пытался не думать о Мэрвин Майлс, ничем не отличается от всех остальных зим. Дома то и дело возникали какие-нибудь незначительные, но досадные осложнения: то неприятный разговор с поденщиком из-за топки или из-за мостовой; то Мери забыла закрыть на ночь окно в ванной и там замерзла труба; то вдруг вместо Роджера Приста к сестре стал наведываться какой-то другой вздыхатель; то мать пригласили вступить в новый читательский клуб и она отказалась… Кажется нелепым, что, вспоминая о переживаниях тех дней, я должен перебирать в памяти такие пустяки.

Больше всего мне помогали тогда встречи с Джо Бингэмом. Почти ежедневно во второй половине дня мы вместе играли в сквош, и Джо, перед тем как отправиться домой, обычно заходил ненадолго к нам. Меня восхищала откровенность его переживаний и та легкость, с которой он говорил об их проявлениях, словно речь шла о благополучно перенесенной хирургической операции или железнодорожной аварии. Его, видимо, больше всего задевало, что девушка, проявлявшая к нему интерес, разочаровалась в нем раньше, чем он сам охладел к ней.

— Знаешь, что я думаю? — сказал как-то Джо. — По-моему, Кэй просто неуравновешенная особа. Я все больше склоняюсь к мысли, что наш разрыв к лучшему.

— Вот именно.

— А знаешь, Гарри, я ведь только с тобой так откровенен. Всем другим я доказываю, что Кэй чудесная девушка. Говоря между нами, она могла бы сделать все постепенно, а не швырять мне свое решение в физиономию, когда я совсем этого-не ждал.

— Но ты-то, Джо, разве не видел, что дело идет к тому?

— Нет, не видел. Все шло хорошо. Да что там! Вспомни хотя бы тот день, когда мы катались на санках. Все было чудесно, если не считать, что у Кэй болела голова.

— Не стоит вспоминать, Джо.

Я находил утешение, наблюдая за работой его мысли, но больше всего меня поражала его способность быстро забывать свои переживания. Через месяц-другой я увидел Джо гуляющим по Эспланаде с Маделейн Буш.