Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

• Название: Г. М. Пулэм, эсквайр
• Автор: Джон Марквэнд
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

Роман Марквэнда «Г. М. Пулэм, эсквайр» (1941) представляет собой жизнеописание некоего мистера Пулэма, показанное на фоне больших событий эпохи первой мировой войны, временного бума послевоенного периода в США, мирового экономического кризиса 1929–1933 годов и начавшейся второй мировой войны. История Гарри Пулэма — это история жизни, прожитой впустую. И как ни пытается Пулэм убедить читателя в том, что он доволен своей судьбою, в романе явно сквозит подтекст, говорящий о том, что все это благополучие — мнимое…

Книга Марквэнда написана легко, просто и занимательно. Профессиональное мастерство чувствуется и в хорошо продуманной композиции. Автор мастерски рисует портреты своих героев, с тонким юмором описывает перипетии их жизни, сцены семейных неурядиц, светские визиты и т. д. Стиль романа отличается естественностью, легкостью. Живой диалог, два-три перехода легко движут роман, создают динамизм в развитии сюжета.

---

— Я ничем не могу тебе помочь, что бы ты ни чувствовал, как и ты ничем не можешь помочь мне, что бы я ни чувствовал. Видимо, оба мы, Гарри, не слишком умны. Нам остается лишь жить, как умеем и как можем. Спокойной ночи.

— Вы не сердитесь на меня?

— Нет. Что пользы от разговоров? Я никогда не был силен в спорах. — Он протянул мне руку, и я пожал ее.

Теперь-то я понимаю, отчего так нехорошо получилось с моей поездкой в Норт-Харбор. Я не хотел там оставаться потому, что любил Мэрвин Майлс.

17. Когда любимая любит вас

Я появился в конторе Балларда в девять часов утра в понедельник. Едва я заслышал перестук пишущих машинок и увидел погруженных в работу коллег, как уикэнд и все остальное, связанное с Норт-Харбором, показалось мне дурным сном. Несмотря на ранний час, стояла страшная жара; в открытое окно вливался знойный воздух и доносился шум улицы, но я ничего не замечал, мне казалось, что я спал и только теперь проснулся. За столами Биля Кинга и Мэрвин никого не было. У меня мелькнула надежда, что Мэрвин придет раньше Биля, а когда так и случилось, я понял, как сильно хотел увидеть ее. Я и сам не догадывался об этом, пока она не сняла свою соломенную шляпку и свет не упал на ее волосы.

— Здравствуйте, Мэрвин.

— Здравствуйте, — ответила она, и мы оба рассмеялись. — Ну вот вы и приехали.

— Кажется, вы не ошибаетесь.

— А вы совсем не изменились, хотя я думала, что увижу вас каким-то другим. Хорошо провели время?

Не знаю, почему все преследовали меня этим вопросом.

— Где Биль?

— Его угнали в Чикаго повидаться с представителями фирмы, распространяющей нашу рекламу. Но давайте оставим Биля в покое. Нам предстоит в девять пятнадцать встретиться с Кауфманом. Что они с вами там делали?.

— Кто они?

— Да все — камердинер и все остальные. Он вынимал ваши вещи? Сказал он что-нибудь о них?

— Нет.

— Не сказал? Но ведь мог же он сказать, что я хорошо уложила их в чемодан.

— Не будем говорить о камердинере.

— А я хочу говорить о нем. Когда-нибудь у меня будет свой камердинер, и мне нужно знать, как они работают. Гарри, вы скучали по мне?

— Да.

— Ну хорошо. А теперь пойдемте к Кауфману, только не забывайте, что по утрам в понедельник у него обычно плохое настроение. Возьмите бумаги и карандашей. Пошли.

— Мэрвин, я хочу вам кое-что сказать.

— Так говорите быстрее.

Она стояла, склонившись над своим столом и собирая карандаши и копирку, и все казалось мне таким естественным, таким простым. Я слышал стук машинок в конторе и автомобильные гудки на улице. Единственный раз в жизни мне было все ясно. Точь-в-точь как на экзаменах, когда смотришь в билет и знаешь, что тебе известны ответы на все вопросы. Или как в гольфе, когда делаешь удар и знаешь, что он наверняка достигнет цели. Мне приходилось читать о подобных случаях, но этот был совершенно не похож на те, о которых я читал.

— Что вы рассматриваете? — спросила Мэрвин.

— Мэрвин… — заговорил было я.

— Что с вами? Может быть, жара сказывается?

— Да сейчас-то жарко, а вот в Норт-Харборе пришлось спать под одеялами. Видно, никогда не получается так, как предполагаешь!

— Боже, о чем вы?

— Не знаю сам. Мэрвин, я люблю вас.

Мэрвин быстро повернулась, и в первую минуту, заметив ее нахмуренный лоб, я подумал, что девушка рассердилась.

— Что, что?! Откуда вы взяли?

— Не знаю. Вот сейчас я увидел вас и почувствовал желание сказать все.

— Дорогой мой! — воскликнула Мэрвин и замолчала. — Ну вот и хорошо, — наконец сказала она. — Я тоже люблю вас, но сейчас не время объясняться: нас ждет Кауфман.

О том периоде моей жизни можно было бы рассказать много такого, чего, как мне тогда казалось, я никогда не забуду, однако сейчас я обнаруживаю, что не могу припомнить все подробности. Я твердо уверен, что они остались в каком-то уголке моей памяти, как твердо мы были уверены на прошлой неделе, что убранный на лето серебряный сливочник обязательно найдется, поскольку поденщик не мог проникнуть в буфет, а горничные, конечно, не взяли бы его. Несомненно, он должен найтись. Вот так же думаю я и о тех забытых днях, но память пока упорно молчит о них. Впервые в жизни я сказал девушке, что люблю ее, и впервые любимая девушка ответила, что любит меня. В те дни, мне помнится, была популярна песенка на эту тему.

Я знаю, что был счастлив, очень счастлив, и все же для полноты моего счастья чего-то не хватало. Я не мог с уверенностью сказать, что Мэрвин ответила мне серьезно, — она упорно не возвращалась к нашему разговору, а тот день выдался у нас таким хлопотливым, что наш недавний разговор отошел куда-то на задний план. Все время, пока мы обсуждали эмульгирующие свойства мыла, я мысленно упивался словами Мэрвин, что она любит меня. Мое предложение мистеру Кауфману провести эксперимент в домашних условиях для демонстрации особых свойств Коуза было воспринято как неоценимый вклад, и мистер Баллард соизволил уделить ему самое серьезное внимание. Припоминаю, что, продолжая размышлять о своей любви к Мэрвин Майлс, я то и дело был вынужден отвлекаться, чтобы взглянуть на рекламу с изображением моющихся людей или интимных прозрачных принадлежностей туалета.

Все то утро и весь день мы работали с мистером Кауфманом над черновиками рекламных плакатов. С лица мистера Кауфмана градом катился пот, что не вызывало удивления, ибо контора напоминала турецкую баню, однако жара только подхлестывала его. Он сидел, вытирал лоб и, просматривая рулоны набросков, рвал один черновик за другим.

— С основной мыслью нельзя не согласиться, — кивнул он, — но беда в том, что я не вижу тут ничего интимного.

— Интимного? — переспросил я, насколько мне сейчас помнится.

— Да, самого интимного, — ответил мистер Кауфман и шлепнул ладонью по столу. — Мы не можем начинать кампанию по продаже мыла, если в ней не будет чего-то такого, что говорило бы о самых интимных человеческих отношениях. Мисс Майлс, вы понимаете, к чему я клоню?

— Да, я понимаю, к чему вы клоните.

— Так вот, за тем я вас и позвал, — продолжал мистер Кауфман. — Я наблюдал, как миссис Кауфман обращается с мылом. В этом есть нечто интимное.

Мэрвин взглянула на меня и уставилась в окно. Я впервые услышал о миссис Кауфман и спросил себя, любит ли она его. Уж если я женюсь, то, конечно, никогда не стану упоминать жену в разговорах о мыле. Если я женюсь… Мысль об этом впервые пришла мне в голову. Если я люблю Мэрвин, а она любит меня, мы поженимся.

— Элегантность, — услышал я голос Мэрвин, — вот, очевидно, то, что вы имеете в виду.

— Элегантность… — раздумчиво произнес мистер Кауфман. — Вот у нас уже что-то получается. Одну минуту. Я узнаю, у себя ли мистер Баллард.

Подпрыгивающей походкой он поспешно вышел из кабинета, и впервые за весь день мы остались с Мэрвин с глазу на глаз.

— Мэрвин, — сказал я, — возможно, я не понял, когда вы ответили…

— Нет, вы поняли. А что, по-вашему, чувствовала я с тех пор, как впервые увидела вас? Вот возвращается Кауфман. Ну, не ужасен ли он?

— Все в порядке, — сообщил мистер Кауфман. — Мы идем сейчас к мистеру Балларду.

Мистер Баллард сидел за своим столом, соединив кончики пальцев.

— Мисс Майлс, — начал он. — Я слыхал, что вы нашли слово. Повторите. Я не хочу, чтобы мистер Кауфман испортил его.

— Как это так испортил? — вскинул брови мистер Кауфман.

— Подожди, Уолтер, ты же помнишь, что получилось с тем смазочным маслом. Иногда ты ухитряешься портить слова. Ты калечишь ту самую ткань, что мы ткем.

— Перестаньте, Д. Т., прошу вас. Вы же не с клиентом разговариваете. Мы пытаемся что-то сделать с этим мылом, и заказчики вопят, требуя образец рекламы.

— Уолтер, а что такое реклама? Слова. Причем все они находятся в строгом равновесии.

— Боже мой! Да не говорите вы глупостей, Д. Т.! Вы же сейчас никому и ничего не продаете.

— Так какое это слово, мисс Майлс? — спросил мистер Баллард.

— Элегантность.

— Минуточку. Все должны помолчать. Ни единого слова.

В комнате воцарилось молчание.

— Элегантность… — тихо повторил мистер Баллард. — Не перебивайте меня! Очарование… Прозрачное сияющее очарование… Легкость… Мимолетность… Рассвет… Дымка… Не перебивайте меня!

Мистер Кауфман смотрел в окно ничего не выражающим взглядом; его побагровевшее лицо лоснилось, мокрая рубашка липла к телу. Мэрвин, словно профессиональная медицинская сестра в операционной, смотрела прямо перед собой.

— Элегантность… — снова повторил мистер Баллард. — Ну хорошо. Используйте это слово в рекламе для женщин, но не слишком назойливо. Все остальное должно быть построено вокруг этого слова. Отлично, мисс Майлс!

Мистер Кауфман шумно вздохнул.