Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 1

• Название: Избранные произведения в трех томах. Том 1
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

---

Что такое необыкновенное содержит в себе простенький сюжет?

Не стесняясь любопытствующих взглядов соседей по трамваю, Половников раскрыл альбом. Да, ничего особенного! Высокие голые березы с черными пятнами грачиных гнезд, красный кирпич новостройки, какие–то бетонные трубы… Обычный строительный пейзаж. И среди него, на переднем плане, согнутая широкая спина человека. Человек отесывает топором длинное сосновое бревно, придавая ему квадратное сечение балки. Рядом, на другом бревне, сидит девочка в полосатом платьице и, подперев щеку рукой, смотрит со стороны на плотника.

Десятки строительств перевидал за послевоенные годы Половников, и даже точно таких же: березы с грачами, кирпичные этажи, каменщики, плотники… Было так на Белевском поле, и за Московской заставой, и в Автове, и на правом берегу Невы. Но нигде на бревнах не сидела непонятно зачем появившаяся здесь праздная девчонка, которая задумчиво следит за работой плотника.

Строительная площадка, плотник — и девочка… Как хотите, это очень и очень странно; может быть, если не с внешней стороны, то, во всяком случае, с внутренней. А Половников принадлежал к тем художникам, которых прежде всего привлекает внутреннее содержание изображаемого. С войны он, рядовой артиллерист, принес в академию связку рисунков, многие из которых были сделаны на обратной стороне обоев куском угля, подобранного на пожарищах. Они были поспешны и несовершенны, эти рисунки, но приемная комиссия единогласно решила: принять Половникова. «Молодой человек раскрыл передо мной душу русского солдата, — сказал тогда известный всей стране академик. — Я увидел в этих рисунках войну изнутри, во всей ее правде».

Какая–то большая внутренняя правда, казалось Половникову, была скрыта и в этой внешней несовместимости плотника и девочки в полосатом платьице.

Трамвай уже пересек Каменный остров, прогромыхал по деревянному мосту через Невку, еще минута, разворот на кольце — и перед Половниковым вновь предстало то, что изображено было в его альбоме. Те же березы с грачами, те же бревна, груды кирпича, ящики с растворами. И даже плотник на том же месте продолжал отесывать длинную балку, придавая сосновому стволу квадратное сечение. Ничто как будто не изменилось на строительной площадке. Но Половников стоял и растерянно смотрел на широкую спину плотника, коротко и сильно взмахивающего топором, на женщин, размешивающих известковый раствор, на поднятый вверх кузов самосвала, из которого на мягкую весеннюю землю, звеня, сыпались кирпичи, — и чем больше смотрел, тем сумрачней становился его взгляд. Он не находил того, что привлекало его в альбомном наброске. И совсем не потому, что на березах треснули почки, отчего тонкие ветви стали похожи на легкие струйки зеленого дыма, и не потому, конечно, что уменьшился штабель бревен возле плотника, — бревна превратились в стропила и решетчато белели над третьим этажом возведенного дома.

В другое время Половников только порадовался бы тому, что произошло за неделю на строительной площадке. Но теперь ничего этого он даже не замечал, теперь здесь не было главного: не было девочки на бревнах. Картина потускнела и если не превратилась в будничную, то, во всяком случае, стала такой, каких можно найти в большом городе очень много. Это был оперативный кадр для фоторепортера, но художник не мог здесь сказать своего слова. Так же, как не мог он сказать своего слова, когда орудийный расчет в полном составе спокойно стоял возле пушки, накрытой брезентом. Зато сколько взволнованных слов, торопливо накиданных углем на грубой бумаге, находилось у него там, где артиллеристы, изо всех сил налегая на ободья колес, тащили свою пушку через болотные гати или, сбросив просоленные от пота гимнастерки, в дыму, копоти, черные, осатанелые, в бешеном темпе вели огонь по контратакующим вражеским танкам!..

Чтобы получилась картина, чтобы было искусство, всегда нужен огонь.

Девочка в полосатом платьице никак не походила на огонь, но если бы у нее оказалась какая–то внутренняя связь с этой стройкой, с этим деловитым, молчаливым плотником, она бы согрела все полотно, осветила бы его светом большой человечности. Из–за нее, из–за девочки, Половников и приехал в Новую Деревню, а не на Белевское поле и не за Московскую заставу, где тоже строят вовсю. Но девочки не было.

На березах кричали грачи, и от возни тяжелых птиц на землю летели сухие ветки. Одна такая веточка с прошлогодним желтым листом, как пропеллер, косо скользнув по ветру, зацепилась за альбом. Половников снял ее пальцами и опустился на смолистое бревно. Вопрос для него был решен: в новодеревенский сюжет проникнуть не удалось. Можно, конечно, взять да и самому посадить рядом с плотником девочку — сидела же она здесь прошлый раз, — но что это будет означать? Не понятно. Даже названия такой картине не найти. «Любопытствующая школьница»? «В гостях у дедушки»? «Ах, как интересно, дядя плотник!»? Половников невесело усмехнулся. Уж если брать для большого полотна из того, что у него в альбоме, то брать или корабли в порту, или встречу тракторов: и эффектно, и сильно, и темы значительны, и подписи к ним складываются сами собой.

Половников раскрыл альбом. Ветер, внезапно ударивший с Невки, вспучил, перекинул страницу. Опять возникли перед глазами Половникова грузные гусеничные тракторы у распахнутых ворот и возле них затерянный в толпе, оробевший колесный тягач. Так и просится надпись: «Вчера и сегодня». Половников, не закрывая, отложил альбом в сторону; ветер продолжал рыться в нем, шелестя шершавой бумагой, осыпая и тракторы, и корабли, и строительные леса звонкой чешуей березовых сережек.

Плотник, до этого ни разу не обернувшийся, точно почуял за спиной присутствие постороннего, оставил в бревне топор, разогнулся и подошел к Половникову, сед рядом с ним.

Половников увидел длинное безбородое лицо с глубокими складками, редкие бровки торчком, внимательный взгляд светлых глаз, в которых таилась хитрая смешинка старого мастерового.

— Рисуете? — Внимательные глаза заглянули в альбом Половникова. Ветер услужливо перекинул еще несколько страниц, и плотник, видимо, узнал себя. — А здорово это у вас! — Он вглядывался в рисунок. — Похоже. Хоть не приходилось зрить себя со спины, а вот вижу: я, как есть. И шапка, и пиджак, и ноги клешнями. А Варвара–то, Варвара, ищь полосатенькая!..

— Варвара? — Половников не взял, а почти выхватил альбом из рук плотника. — Вы знаете эту девочку?

— Выходит, маленько знаю. Только какая девочка! Десятый класс кончает. Барышня!

Плотник вытащил из кармана длинный, как чулок, кисет, расшитый голубым и синим бисером, похожий на те кошельки, которые в старину носили городские модницы, извлек из него сложенную во много раз газету, оторвал уголок и стал скручивать громадную конусную трубу; потом послюнил ее, повертел в пальцах и переломил на середине.

Заметив вопрошающий взгляд Половникова, пояснил:

— Закуриваю редко, зато как сяду, накурюсь вдосталь.

Половникова нисколько не интересовали размеры самокрутки плотника; у старшины своей батареи он видывал еще более могучие цигарки — каповские, как называл их сам старшина, то есть соответствовавшие масштабам орудий корпусного полка. Половников ожидал, не скажет ли плотник еще что–нибудь о Варваре. Но тот неторопливо запустил руку в кисет, зачерпнул на дне горсть махорки, и, когда высыпал ее в раструб своей козьей ножки, на желтой, покрытой мозолями его ладони остался почерневший серебряный рубль.

— Талисман? — спросил Половников, так и не зная, с чего начать разговор о девочке в полосатом.

— Талисман? — подумав, ответил плотник. — Талисман — это, выходит, что? Лядунка. То ли принесет она тебе счастье, то ли нет. Не видал, в общем, чтобы толк какой бывал от лядунки. Одно невежество. А это; — он подкинул на ладони монету, — память. — И снова рубль, скользнув по грубым пальцам, скрылся на дне кисета.

Плотник затянул кисет шнурком, но не спрятал его в карман, положил на колено, прикурил цигарку, ладонями оградив огонь от ветра, выпустил густое облако дыма и проследил глазами, как быстро расслоилось и растаяло оно в майском воздухе. Поднятый вслед дыму, взгляд его остановился на грачиных гнездовьях.

— Тоже, сказать, строители, — кивнул он в сторону черных птиц. — По правде если, завидовал я им весной сорок второго. В Ленинграде в ту пору только они одни и строили. Гляну через окно в парк — строят, черти! Руки по топору заскучают… Ранен был трудно, в самый локоть. Думал, уж и не работник. А как вышло? Как раз этот кисет. — Переложил он с колена на колено свое щегольское хранилище для махорки. — Сегодня, допустим, получил его, а на другой день снаряд в землянку бацнул. — Плотник весело помотал головой, из глубины его зрачков метнулись быстрые смешинки. — Вот тебе и талисман!