Эдвард Бульвер-Литтон - Король англосаксов

• Название: Король англосаксов
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Проза

«Май 1052 года отличался хорошей погодой. Немногие юноши и девушки проспали утро первого дня этого месяца: еще задолго до восхода солнца кинулись они в луга и леса, чтобы нарвать цветов и нарубить березок. В то время возле деревни Шеринг и за торнейским островом (на котором только что строился вестминстерский дворец) находилось много сочных лугов, а по сторонам большой кентской дороги, над рвами, прорезавшими эту местность во всех направлениях, шумели густые леса, которые в этот день оглашались звуками рожков и флейт, смехом, песнями и треском падавших под ударами топора молодых берез.

Сколько прелестных лиц наклонялось в это утро к свежей зеленой траве, чтобы умыться майскою росою. Нагрузив телеги своею добычею и украсив рога волов, запряженных вместо лошадей, цветочными гирляндами, громадная процессия направилась обратно в город…»

---

– Чем же он может оправдаться? В чем может он обвинить свободного англичанина?

– Родственник его, Альфред, был ослеплен, подвергнут пытке и убит, как говорят, по приказу Годвина, твоего отца. Сверх того вся свита принца была просто зарезана, будто стадо баранов… и в этом тоже обвиняют твоего отца, дядя!

– Это адская клевета! – вспылил Гарольд. – И я уже не раз доказывал герцогу, что отец не повинен в этом кровавом деле!

– Ты доказывал!.. Гм! Да может ли ягненок доказать волку что-нибудь, если тот не захочет принимать доказательства? Тысячу раз слышал я, что гибель Альфреда и его свиты должна быть отомщена. Стоит им только возобновить старое обвинение и напомнить Эдуарду, при каких странных обстоятельствах умер Годвин, и тогда Исповедник простит Вильгельму его месть над тобой… Но предположим лучшее, предположим, что ты будешь осужден не на смерть, а на вечное заключение, и что Эдуард явился бы в Нормандию со всем своим доблестным войском, чтобы освободить тебя… знаешь, что герцог сделал недавно с несколькими аманатами при подобном условии? Он на виду у неприятельской армии ослепил их всех. Неужели же ты думаешь, что он поступит с нами более снисходительно?.. Ну, ты знаешь опасность, которой подвергаешься, действуя открыто, ты ее не избегнешь, а поэтому следует прибегать к лицемерию, – давай ложные обещания, уверяй в вечной дружбе, прикройся, одним словом, лисьей шкурой, хотя бы на то время, пока ты не порвал этих крепких сетей.

– Оставь, оставь меня! – крикнул с гневом Гарольд. – Впрочем, мне нужно знать, чего хочет от меня этот лживый Вильгельм? Ты не сказал мне этого!

Гакон подошел к двери, отпер ее и, убедившись, что за ней не подслушивают, запер снова.

– Ему нужно добиться, через твое содействие, английского престола! шепнул он тихо графу. Гарольд вскочил стремительно.

– Английского престола, – повторил он бледнея. – Оставь меня, Гакон! Мне надобно теперь остаться одному… Уходи поскорее!

Глава VI

После ухода Гакона Гарольд дал полную волю нахлынувшим на него чувствам, а они были так сильны и вместе с тем так противоречивы, что прошло несколько часов, прежде чем он смог обдумать хладнокровно свое положение.

Один из великих историков Италии говорит, что простой, правдолюбивый германец делался в обществе итальянцев хитрым и пронырливым донельзя. Относительно своих земляков он придерживался характеризующей его честности и откровенности, но вооружался против итальянца, которым был обманут, величайшим притворством. Он радовался от души, если ему удавалось перехитрить хитреца, и когда его упрекали в этом, то он наивно отвечал: «Разве можно поступать с вами честно? – ведь вы тогда отнимете последний кусок хлеба!»

Подобное превращение произошло в ту ужасную ночь и с Гарольдом. Преисполнившись негодования, он решил следовать совету Гакона и бороться с Вильгельмом его же оружием. Он оправдывал свое решение и тем, что от его притворства зависело, при данных обстоятельствах, благо Англии, а не только его собственная будущность. Во имя же родины он готов был прибегать даже к бесчестным средствам. Если Вильгельм думал завладеть английским троном, то очень естественно, что Гарольд был для него самым важным препятствием. Король Эдуард был сильно болен, а человек больной готов поддаться влиянию всякого. На это-то, вероятно, и рассчитывал герцог устранив Гарольда, он отправился бы в Англию и непременно добился бы того, чтобы король назначил его своим наследником.

Когда Гарольд на следующее утро снова присоединился к остальной компании, он поздоровался с герцогом как можно любезнее и веселее, одна бледность его лица еще свидетельствовала о страшной душевной борьбе, которую он вынес ночью.

Выехав из замка, Гарольд с Вильгельмом разговорились о проезжаемой ими местности, которая, находясь вдалеке от больших городов, представляла вид крайнего запустения. Попадавшиеся им навстречу крестьяне были оборваны и исхудали донельзя, а хижины их походили на самые неряшливые собачьи конуры, чем на человеческие жилища. Гарольд заметил, что во взорах этих несчастных, забитых людей выражалась самая горькая ненависть к рыцарям, которым они между тем отвешивали низкие, подобострастные поклоны. Норманнская знать относилась к ним с величайшим презрением, в Нормандии поступали далеко не так, как в Англии, где общественное мнение строго осуждало дурное обращение с крестьянами и сеорлями, так как все сознавали, что рабство противоречит духу религии. Саксонское духовенство все-таки более или менее симпатизировало простонародью, между тем как ученые норманнские священники и монахи удалились по мере возможности от черни. Таны тоже относились с участием к своим подчиненным, заботились, чтобы они не нуждались в необходимом, и слушались увещаний священнослужителей.

Все саксонские хроники свидетельствуют об этом гуманном обращении туземных вельмож с простолюдинами. Самый последний сеорль жил в надежде на получение свободы и какого-нибудь угодья от своего господина. Норманны же ставили своих крестьян ниже всякого лесного зверя. Это презрение довершало сходство норманнов со спартанцами.

Неудивительно, что при подобных условиях норманнская чернь опустилась в нравственном отношении до того, что стала отрицать все, отличающее человека от бессмысленного скота.

– Как эти собаки вытаращились на нас? – воскликнул Одо, указывая на стоявших у дороги крестьян. – Их можно только кнутом научить уму-разуму… Неужели, граф Гарольд, и ваши сеорли все также тупоумны?

– Нет, но зато они и живут в порядочных жилищах и одеваются прилично, – ответил Гарольд. – Вообще о них там заботятся насколько можно.

– Ну, а правда, что каждый саксонский крестьянин может, если только захочет, сделаться дворянином?

– Может, у нас ежегодно бывают подобные случаи. Чуть ли не четвертая часть наших танов происходит от землепашцев или ремесленников.

– Каждое государство имеет свои законы, – начал Вильгельм примирительным тоном, – и мудрый, добродетельный государь никогда не изменяет их. Мне очень жаль, Гарольд, что тебе пришлось увидеть больное место моего герцогства! Сознаю, что положение наших крестьян требует реформ, но во время моего детства они раз взбунтовались так, что пришлось употребить самые крутые меры для их усмирения, поэтому обоюдное недоверие господ и крестьян, вызванное тем печальным происшествием, должно сперва улечься. Тогда только можно будет приступить к преобразованию, о чем я и Ланфранк давно уже думаем. Мы и теперь позволяем многим из крестьян переселяться в большие города, где они могут заниматься ремеслами и торговлей, развитие которых больше всего способствует процветанию государства. Если наши поля опустели, то хоть города увеличиваются и богатеют с каждым днем.

Гарольд поклонился и погрузился в размышления. Пришлось ему разочароваться еще в одном отношении: цивилизация, которой он так удивлялся, простиралась только на высшие классы норманнов.

Вдали уж виднелись башни Байе, когда герцог приказал остановиться на берегу речки, под тенью дубов и кленов. Для него и Гарольда была устроена палатка, в которой они отдохнули немного и позавтракали. Встав из-за стола, Вильгельм взял графа под руку и пошел с ним вдоль берега, пока не увидел перед собой совершенно уединенное, прелестное местечко, вроде тех мирных уголков, которые избирались для жительства отшельниками. У самой реки находилась дерновая скамья, на которую герцог предложил сесть Гарольду и сел сам рядом с ним. Он рассеянно начал черпать воду горстью и снова лить ее обратно в руку, на поверхности которой от этого образовывались круги, постепенно расширявшиеся и потом исчезавшие в общей массе воды.

– Гарольд, – начал наконец герцог, – ты, вероятно, думал, что я просто из каприза не ответил на твое нетерпеливое желание вернуться на родину. Но у меня есть одно дело, очень важное для нас обоих, о котором нам предварительно следует поговорить. Когда-то, много лет тому назад, на этом самом месте сидели двое юношей, то были твой король Эдуард и я. Король, находясь в самом мирном настроении, под влиянием прелести этого уединенного местечка и благовеста, издали доносившегося до нас, выразил желание навеки остаться отшельником. Тогда у него было очень мало надежды вступить на престол Альфреда. Я же обладал более воинственным духом и, заботясь о благе Эдуарда столько же, сколько о своем собственном, старался отвлечь его от мысли о храме и обещал, что употреблю все находящиеся к моим услугам средства, чтобы при случае помочь ему завладеть английской короной, на которую он имел право по своему рождению… Ты слушаешь меня, дорогой Гарольд?

– Как же, герцог! Я слушаю не только ушами, но и всем сердцем.