Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

• Название: Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

Эдуард Джордж Бульвер-Литтон (1803–1873) – романист, драматург, один из наиболее известных писателей своего времени.

В данную книгу вошли исторический роман «Последние дни Помпей» и один из ранних романов писателя «Пелэм, или Приключения джентльмена» (1828).

В романе «Последние дни Помпей» описываются события, предшествующие извержению Везувия в I в. н. э., похоронившему под пеплом процветающий курортный древнеримский город. Вулканический пепел сохранил в неприкосновенности дома тех, кто жил за две тысячи лет до нас. Красавица-богачка и слепая рабыня, отважный гладиатор и коварный жрец египетской богини – они были совсем такие же, как мы, так же любили, ненавидели, ревновали, защищали свое достоинство. Землетрясение вмешалось в их жизни в самый драматический момент…

Пелэм – это молодой аристократ-денди, завсегдатай великосветских салонов Лондона и Парижа, игорных притонов и кабаков, щеголь, беспечный прожигатель жизни. Лицемерие дается ему легко и просто. Как Чичиков, Генри Пелэм умеет обойти каждого и каждого обмануть своим показным добродушием. Изречения, или житейские правила, которые сочиняет Пелэм, – это смесь пошлого прославления щегольства с мыслями тонкими и верными.

Романом Бульвер-Литтона особенно интересовался в свое время А. С. Пушкин.

Текст романов даётся в сокращении.

---

Пусть читатель сначала представит себе колонны портика, увитые гирляндами цветов; цоколи колонн были красные, а стены вокруг сверкали разнообразными фресками; за раздернутыми занавесями был таблин, который по желанию закрывался стеклянными дверьми, вдвигавшимися в стену. По обе стороны от таблина были небольшие комнаты, в одной из которых хранились драгоценности; все эти комнаты сообщались с длинной крытой галереей, которая обоими концами выходила на террасы, а между террасами, примыкая к средней части галереи, находился зал, где в тот день был приготовлен пиршественный стол. Все эти комнаты, хотя и располагались почти на уровне земли, были на один этаж выше сада, а террасы переходили в открытые, поддерживаемые колоннами галереи, которые опоясывали сад.

Внизу, на уровне сада, были комнаты, уже описанные нами, – почти все они принадлежали Юлии.

Диомед встречал гостей в крытой галерее. Торговец разыгрывал из себя любителя литературы и поэтому питал слабость ко всему греческому; Главку он оказывал особое внимание.

– Ты увидишь, мой друг, – сказал он, взмахивая рукой, – что у меня здесь все в несколько классическом духе, так сказать, на аттический манер. Зал, в котором мы будем пировать, устроен в подражание грекам. Благородный Саллюстий, говорят, что в Риме таких залов нет.

– О! – отвечал Саллюстий с легкой улыбкой. – У вас в Помпеях умеют подбирать и заимствовать все достойное из Греции и Рима. Вот если бы ты, Диомед, подбирал яства так же хорошо, как архитектурные украшения!

– Ты увидишь, увидишь, мой милый Саллюстий, – сказал торговец. – У нас в Помпеях есть вкус, есть и деньги.

– И то и другое меня радует, – отвечал Саллюстий. – А вот и прекрасная Юлия!

Как я уже говорил, главное различие в обычаях у афинян и римлян заключалось в том, что у первых женщины из скромности почти никогда не принимали участия в развлечениях, у вторых же они были частым украшением пиров, но в таких случаях пиры обычно заканчивались рано.

Красавица Юлия вошла в зал в великолепных белых одеждах, расшитых жемчугом и золотыми нитями.

Едва она ответила на приветствия Главка и Саллюстия, как почти одновременно вошли Панса с женой, Лепид, Клодий и римский сенатор; после них появилась вдова Фульвия; за ней – поэт Фульвий, у которого с вдовой не было ничего общего, кроме имени; потом вошел воин из Геркуланума, сопровождаемый своей «тенью», и менее знатные гости. Ионы еще не было.

У древних принято было хвалить все, что попадалось на глаза, поэтому считалось дурным тоном, войдя в дом, сразу же садиться. Обменявшись приветствиями, которые обычно состояли в рукопожатиях, как и у нас, а иногда, при более дружеских отношениях, в объятиях, гости несколько минут осматривали комнаты, любуясь бронзой, картинами, мебелью.

– Какая прекрасная статуя Вакха! – восхитился римский сенатор.

– Да что там, это пустяк! – отозвался Диомед.

– Какие чудесные картины! – сказала Фульвия.

– Пустяк! – отвечал хозяин.

– Красивые светильники! – воскликнул воин.

– Красивые! – подхватила его «тень».

– Пустяк, пустяк! – твердил торговец.

Тем временем Главк отошел к одному из окон галереи, соединявшей террасы, и Юлия последовала за ним.

– Скажи, Главк, неужели у вас в Афинах принято избегать прежних друзей? – спросила она.

– О нет, прекрасная Юлия!

– И все же, думается мне, Главк поступает именно так.

– Главк никогда не избегает друзей! – ответил грек, подчеркивая последнее слово.

– Может ли Юлия считать себя его другом?

– Такой прелестный друг сделал бы честь императору.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала влюбленная Юлия. – А правда ли, что ты обожаешь неаполитанку Иону?

– Разве красота не достойна обожания?

– А, хитрый грек, ты ускользаешь от ответа! Но скажи, Юлия в самом деле может быть твоим другом?

– Я благословлю богов и отмечу белым камешком тот день, когда она окажет мне эту честь.

– Но даже когда ты говоришь это, в глазах твоих беспокойство, ты бледнеешь, невольно отворачиваешься, тебе не терпится поспешить навстречу Ионе.

В этот миг вошла Иона, и Главк действительно выдал свои чувства, что не укрылось от ревнивой красавицы.

– Разве восхищение одной женщиной делает меня не достойным дружбы другой? Неужели и ты поддерживаешь клевету, которую возводят поэты на твой пол?

– Не знаю. Во всяком случае, я постараюсь убедить себя в том, что ты прав. Главк, еще одно слово. Ты женишься на Ионе, это правда?

– Если судьбе будет угодно осчастливить меня.

– Прими же от меня в знак нашей дружбы подарок для твоей невесты… Нет, нет, не отказывайся! Ты знаешь, таков обычай – друзья, поздравляя жениха и невесту, дарят им маленькие подарки.

– Юлия! Я не могу отказаться от знака твоей дружбы. Я приму подарок как доброе знамение от самой Фортуны.

– Если так, то после пира, когда гости уйдут, спустись ко мне в комнату, и ты получишь его из моих рук. Смотри же, не забудь! – сказала Юлия и подошла к жене Пансы, отпустив Главка к Ионе.

Вдова Фульвия и супруга эдила были заняты высоким и серьезным спором.

– О Фульвия! Уверяю тебя, по последним сведениям завитые волосы начинают выходить в Риме из моды. Теперь носят высокие прически, как у Юлии, или в виде шлема, как у меня. Надеюсь, это производит впечатление.

– И никто давным-давно не причесывается на греческий манер, как Иона.

– А, пробор спереди и пучок сзади? Да это просто смешно! Похоже на статую Дианы! И все же Иона хороша, правда?

– Да, мужчины так говорят. Она выходит замуж за афинянина, желаю ей счастья. Но, сдается мне, она не долго будет ему верна. Эти чужеземки не отличаются верностью.

– А, Юлия! – сказала Фульвия, когда дочь торговца подошла к ним. – Ты еще не видела тигра?

– Нет.

– Как же, ведь все дамы ходили на него смотреть. Он такой красавец!

– Надеюсь, для него и для льва найдется какой-нибудь преступник, – отвечала Юлия. – Твой муж, – она повернулась к жене Пансы, – должен действовать решительней.

– Увы, законы у нас слишком мягкие, – отвечала дама с прической шлемом. – Так мало преступлений, и к тому же гладиаторы избаловались! Самые храбрые бестиарии[155] соглашаются сражаться только против кабана или быка, а как доходит дело до льва или тигра, они считают, что это слишком серьезная игра.

– Надо одеть их в женское платье, – сказала Юлия с презрением.

– А видели вы новый дом Фульвия, нашего любимого поэта? – спросила жена Пансы.

– Нет. А он красивый?

– Очень! В лучшем вкусе. Но говорят, моя дорогая, у него там такие неприличные картины! Он не показывает их женщинам. Фу, какой дурной тон!

– Эти поэты всегда со странностями, – сказала вдова. – Но он интересный человек. И какие чудесные стихи пишет! Наша поэзия, к счастью, расцветает, и старый хлам уже просто невозможно читать.

– Совершенно верно, – подтвердила дама с прической шлемом. – Насколько больше силы и энергии в современной поэтической школе!

В это время к дамам подошел воин.

– Когда я вижу такие хорошенькие лица, то готов примириться с тем, что сейчас нет войны, – сказал он.

– Ах! Вы, герои, такие льстецы! – отвечала Фульвия, торопясь принять любезность на свой счет.

– Клянусь этой цепью, которой меня собственноручно наградил император, – сказал воин, играя короткой цепью, висевшей у него на шее как воротник, вместо того чтобы спускаться на грудь по моде мирных людей, – клянусь этой цепью, ты ко мне несправедлива! Я человек прямой, как и подобает солдату.

– А как ты находишь помпейских дам вообще? – спросила Юлия.

– Клянусь Венерой, они прекрасны! Правда, все они ко мне благосклонны, и это удваивает их очарование в моих глазах.

– Мы любим воинов, – улыбнулась жена Пансы.

– Я это знаю. Клянусь Геркулесом, даже неловко быть слишком знаменитым в этих городах. В Геркулануме некоторые залезали на крышу моего атрия, чтобы взглянуть на меня через водосток. Восхищение сограждан приятно, но в конце концов оно становится тягостным.

– Правда твоя, Веспий! – воскликнул поэт, подходя к ним. – Я это чувствую.

– Ты! – сказал величественный воин, оглядывая тщедушного поэта с невыразимым презрением. – А в каком легионе ты служил?

– Ты можешь увидеть мои трофеи на форуме, – молвил поэт, бросая на женщин многозначительный взгляд. – Я был среди соратников самого великого мантуанца[156].

– Я не знаю никакого полководца из Мантуи, – сказал воин сурово. – В какой кампании ты участвовал?

– В Геликонской[157].

– Никогда не слыхал.

– Ах, Веспий, он просто шутит, – улыбнулась Юлия.

– Шутит! Клянусь Марсом, со мной шутки плохи!

– Да ведь сам Марс был влюблен в мать шуток[158], – сказал поэт, немного встревоженный. – Знай же, о Веспий, что я поэт Фульвий. Это я делаю воинов бессмертными.

– Да сохранят нас боги! – шепнул Саллюстий Юлии. – Если Веспия сделать бессмертным, какой образец назойливого хвастуна получат от нас потомки!