Василий Снегирёв - Раноставы

• Название: Раноставы
• Автор: Василий Снегирёв
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

В первой книге курганского прозаика, участника зонального совещания молодых писателей Урала 1983 года, речь по преимуществу идет о селе военной и послевоенной поры, о том трагическом, но по-своему замечательном времени, увиденном глазами ребенка. Автор стремится донести до читателя живую колоритную речь своих земляков.

---

Кое-как заглушив волнение, я вошел в квадратную комнату с двумя огромными окнами. Она, по-видимому, была и прихожей, и служебным кабинетом. Спиной ко мне сидел Борис. Его я из тыщи узнаю в любом положении. Сердце осело, и вспыхнула во мне детская шалость. В один прыжок я добрался до Бориса и сжал его кудрявый кочан. Заерзал, заметался вечный спортсмен. Но не тут-то было: недаром я служил на флоте, кое-чему научили.

— Силен, бродяга, — отряхиваясь, сказал друг. — Спортом занимаешься?

— А ты?

— Бывает. Зимой выступал на лыжах, первое место отхватил.

— Растёшь!

— Нет, едва вытянул. Ребята сильные, только техники маловато. Но год-два, и они обставят нас, стариков.

— Старик нашелся! На тебе еще пахать да пахать.

— Есть еще порох в пороховницах, — улыбнулся Борис и потер ладони. — Пошли к редактору.

— Знаешь, я раздумал.

— Смеешься?

— Нисколько. Ты вот о спорте захлебываясь говоришь, а много ли сельчан в районных соревнованиях участвует?

— Из Петропавловки, Любимово…

— Всё?

— Пожалуй.

— Не густо. Считай, что в Лебяжье тоже будет команда.

— Вот и хорошо.

— В редакции не получится.

— В субботу, воскресенье…

— Наездом? Какой толк.

— Было бы желание.

— Обойдетесь без меня.

— Некому работать. Не только сотрудников, даже зама нет. Зашились с газетой. Вот останешься, и спортом займемся. Уговорились?

Борис почти втолкнул меня в кабинет. За столом при раскинутой газете, догадываюсь, сидел редактор. У окна напротив — коротконосый, с раздутыми ноздрями ладный мужчина в сером поношенном костюме. Оба смотрели в упор, изучали: редактор — сквозь очки, мужчина — из-под нависших бровей. Я же смотрел вразбежку: одним глазом на одного, другим на другого. Мужчине под пятьдесят, редактору, если не шестьдесят, то около. Волосы буранно-седые, лицо с глубокими бороздами — попахала на нем жизнь! У второго щеки пегие от красно-сетчатых полосок, похожих на паутину. Его я где-то видел. Не в Лебяжье ли? Так оно и есть. Он часто заглядывал к нам. Особенно в посевную и уборочную кампании. Тогда зачастую райком направлял в колхозы уполномоченных. Фамилию, имя, хоть убей, не помню. Когда Борис представил меня, мужчина улыбнулся.

— Вон ты чей. Значит, Орины Макаровны? Помню, помню.

— Земляки, выходит, — сказал редактор.

— Его мать работала телятницей, он все с ней бегал, помогал пасти. Вот такусенький был. — Зав. сельхозотделом показал пятнистой рукой на кромку стола.

— Принимаем парня, Иван Степанович? — Редактор грузно, по-стариковски вышел из-за стола. — Стихи мы его печатали еще в школьные годы. С журналистской работой, думаю, справится.

Говорил он как будто искренне. Я же загорелся пламенем. Какой из меня журналист?! Я и позднее боялся произносить это слово. Когда спрашивали, кем работаю, отвечал: «В редакции».

Первое задание было проще пареной репы.

— Поезжай домой, — сказал редактор. — Что дорого, о том и напиши.

Я так бы и сделал. По районной сводке в Гладком и Прошкино показатели по надою молока и заготовке кормов были хорошие, по тем временам даже высокие.

Михаил Петрович вскользь заметил:

— Там мы давно не были, некому ехать.

Я прикинул: сначала туда проеду, родственников заодним попроведаю, оттуда нагряну домой. Обе деревни рядом с Лебяжьем, можно пешком все поля обойти.

Редактора обрадовало мое предложение, и он выдал целую серию напутственных советов. Опытному газетчику стоит уточнить по телефону фамилии, цифры, и корреспонденция готова. А что из меня получится?

По приезде, как и задумал, заскочил к сродной маминой сестре, тетке Августе. Она встретила меня слезами и упреками. Мало-помалу успокоилась и, узнав цель приезда, начала выкладывать:

— В первую-то очередь у всех районных — передовики, план, обязательства. Только что о них писать-то? Мы понимаем: без мяса, молока, хлеба какая жизнь! Больше получим, лучше живем. Ленивых у нас нет. Седни один впереди, завтра другой, а послезавтра, глядишь, третий. Стало быть, обо всех надо писать? Мне кажется, о них-то и надо помешкать. Они не осердятся — воспитаны. А вот о тех, кто безобразничает, семью бросает, болтается бездомной собакой, о тех надо писать, чтоб не мешали добрым людям. Так пропесочить, чтоб другим неповадно было. Так-то и Кольша мой — герой! По работе о нем никто худо не скажет. А я ему выволочку дала. Боится теперь на глаза попадаться. Увидит — за полверсты отворачивает. Сопляк, а вытворять научился. Мой-то зеленый, что с него возьмешь, а Блюденову — совсем непростительно. Ишо председателем сельского Совета величатся. Вот кого надо пропечатать. Все променял на карты и водку. Дело-то, конешно, хозяйско: позволят капитал — пируй. Но доверие променять на пакость не позволим. Срамота, стыдоба прямо! Дурней примера в области не сыщешь. Чему молодняк учит? О нем уж обязательно напиши. Да ишо прибавь: мол, скрывается за озером, в Совете редкий гость, стыдно народу шары показывать. Куда придем с таким руководителем? Не кривя скажу, выпрягся, управы на него нет. Время горячо — это правда, недосуг сейчас им заниматься. Ну и держать нет резону. Подскажи начальству, чтоб немедля убрали, опиши хорошенько.

— Ладно, — и засобирался уходить.

— Куда торопишься? На столько-то и не заходил бы! — обиделась тетя Гутя. — Переночуй, места вон скоко: полати пусты, голбец широкий, койка матерушшая. Куда хошь, туда и ложись. Да и у Павла хватит сердцов, если не дождешься.

— Где он? — вспыхнул я. За весь разговор ни разу не обмолвился о дяде Паше.

— На работе.

— Разве не на пенсии?

— Третий уж год! Попросят — не отказывается. Работник-то — слава одна! Толку нет, а туда же нос сует, куда и все.

— Давно его не видел.

— Вот-вот, и повидашь заодно, — обрадовалась старушка. — Снимай бушлат-то, не надоел, что ли?

— Я бы рад, да некогда.

— Знаю, что по делу приехал, но пока Павел не придет, не отпушшу. Обидится он. Ты приезжал в Прошкино?

— Нет.

— Вот! А ему ведь не докажешь. Говорю: «Ты вклепался». Он свое: «Сютка!» — «Нет!» — успариваю. — «В морском бушлате, кто, если не он?» — «Мало ли пришло из армии?» — «Голову даю на отсечение, он!» — «Поди, Петруха Фроськи Дарьиной?» — «Ты меня за кого считашь? Хватит роликов отличить племяша от Петьки». Так и уснул с одной мыслью, что это ты. Не гневай старика, ночуй.

— Я на обратном пути заскочу.

— Куда теперь?

— На урочище, надо доярок застать, пока идет обеденная дойка. Потом в Гладкое.

— Туда зачем?

— Тоже к дояркам.

— У нас мало, что ли?

— Не такие.

— Наши покрасят гладченских. Я даже невесту тебе присмотрела.

— Вы с мамой, наверное, договорились?

— Время-то подошло.

— Бедному жениться — только подпоясаться.

— Не то время. Закатим свадьбу на весь район.

— И не собираюсь.

— Мы это же говорили, но от жизни не спрячешься. Чай, не к матери же спешишь, — с лукавинкой и легким упреком подметила тетка. — То ли мы молодыми не были? Баские не были, а молодые были. И так же всё куда-то спешили, бежали.

Тетка выглянула в окошко.

— Где он? Когда не ждешь, раным-рано паужинать прикондыбат, седни, как назло, нет. Погоди ужо, сейчас сбегаю, он рядом тут.

Тетка засуетилась, стала концы платка затягивать. Руки дрожали, еле поправила платок, а говорила бойко и часто.

— Сичас, сичас…

Скрипнула калитка.

— Знать-то, он! — обрадовалась тетка. — Нельзя и помянуть-то — явился, не запылился.

В сенях проскрипели половицы и прошаркали тяжелые подошвы, в косяках появилась сивая борода. В ней лепестками горели губы. Они враз задрожали и разорвались:

— Каким ветром?

— Попутным.

— Хоть бы весточку дал, а то напужать недолго. — Павел Егорович горячо трепал и тискал меня в объятиях. — Давно из армии?

— Давненько.

— Поздно же надумал дядю попроведать.

— Полно смушшать парня, — принялась защищать меня Августа Ивановна.

Дядя вздернул бороду.

— Тогда потчуй!

— Нагостился гостенек-то.

— Наши так не пляшут. Сколько ждали — и на тебе!

Павел Егорович почесал нос.

— Не мешало бы «разговору» нажить. С утра нос зудит. Не подводит, холера. Точно показывает гостей, как рана погоду. К перемене климата невтерпеж ноет, аж переворачивает.

— Не подговаривайся, тебе нельзя пить. Твое лекарство на шостке. Напарила целый чугунок корней.

— Седни не грех, старуха, по маленькой пропустить.

— Нисколько врачи не велели.

— Садись за стол, что как неродный.

— Спасибо, не хочу.

— Через не хочу садись да расскажи о службе.

— Служба везде одинакова.

— Где служил?

— На Тихом!

— В каких местах?

Я рассказал.

— Елки-моталки! Я ведь там же начинал, а закончил на Западе, в пехоте. В сорок четвертом по ранению вернулся. Всего досыта хлебнул. Война, война! До сих пор в ушах звенит. Мы хоть мужики, нам положено. А вот бабоньки, ребятишки за что страдали и страдают? Вон Стюрка, эвакуированная, на всю жизнь полоумненькой осталась. На глазах у нее мать повесили, маленькую сестренку расстреляли. До теперешней поры за ней мальцы бегают, дразнят. Как-то Зойкиного карапуза поймал и крапивой нажарил. Вроде как приутихли. Лучше не вспоминать, ну его к чомору. Что, старуха, копашься?