Александр Жуков - Высоко в небе лебеди

• Название: Высоко в небе лебеди
• Автор: Александр Жуков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-270-01063-1

Неторопливая интонация, внимание к жизненным реалиям, точным деталям, обстоятельность — вот черты, присущие прозе Александра Жукова. Но в этой приземленной, плотной прозе всегда звучит тонкая романтическая струна.

Как бы глубоко в быту, в житейской суете ни увяз герой Александра Жукова, в душе его всегда живет надежда на что-то высшее, что изменит судьбу, перевернет устоявшийся порядок, по-новому осветит жизнь, наполнит ее высоким смыслом.

---

Анисенко перебрался жить в цех, у него было «свое место» за раздевалкой, тут он отдыхал и спал на тюках мягкой ветоши, шедшей на протирку станков. Он вставал чуть свет и подолгу сидел перед формой, пока даже с закрытыми глазами не стал видеть, как втекает в нее расплавленный металл, как он растекается по многочисленным извилинам и углублениям, а вот что происходит возле злополучного отверстия, Анисенко не понимал; получалось, что в этом месте жидкий металл вроде бы застаивается, как в крохотном омутке. «Если тормозит, значит, остывает, иначе бежал бы своей дорогой», — осенило Анисенко; он подхватился и побежал в инженерный корпус, по дороге глянул на часы, висевшие над подъездом, и досадливо вздохнул: «Еще только полпятого!»

Вымотавшийся за эти дни, он прилег на стол перед конструкторским отделом и прикрыл глаза, еще и еще раз обдумывая свои предложения по доработке всего блока: надо было увеличить диаметр хвостовика и сделать хотя бы два канала, через которые горячий металл потечет, не застаиваясь; тогда во всей форме будет одинаковый температурный режим и отливка пойдут без сучка, без задоринки.

Ведущий конструктор, ему тоже не спалось, растолкал Анисенко в половине седьмого, с полуслова понял, в чем дело, и на дежурном газике отправил домой досыпать, а сам, зная, что Анисенко собирается в отпуск, позвонил в профком и «устроил» ему «горящую» путевку в санаторий.

А тот привык отдыхать или в деревне у родственников жены, или дома, — сидел себе, что-нибудь мастерил; у него на балконе — шкаф для продуктов и шкаф для инструмента, во весь коридор — стенка для одежды и посуды, есть в ней ниша для велосипеда и сушилка для обуви. Поэтому едва Анисенко услышал про путевку, наотрез отказался, а вечером жене сказал не без гордости: «Нечего мне по курортам разъезжать, когда в кухне навесные шкафы не переделаны».

Наталья, как услышала про шкафы, замахала руками: «Хоть на край света уезжай, только бы мне дома чистота и тишина была. А шкафы через годик я новые куплю».

Анисенко обиженно насупился: «Собирай чемодан», и, поскольку от слова своего отступать не любил, на следующее утро зашел в профком и взял путевку.

Наталья смотрела на него и тихонько посмеивалась, зная, что этой поездкой Анисенко больше накажет себя, чем ее; она бывала в домах отдыха и видела, как мужики, похожие на ее мужа, целыми днями слоняются из угла в угол, не зная, к чему руки приложить, и к концу срока изводятся так, что смотреть на них страшно.

В санатории Анисенко не пришлось по душе решительно все, поскольку сестры в белых халатах, строгий режим, процедуры напоминали больницу, да еще и соседа ему поселили беспутного: он работал главным инженером автоколонны и в первый же день заявил, что приехал сюда «единственно затем, чтобы убедиться: какая это отвратительная вещь — язва желудка», «сделать профилактику» и что прошлой осенью он «на будущее лечился от радикулита».

— Жизнь одна, а болезней много, — утром, делая зарядку перед распахнутым окном, с улыбкой говорил он Анисенко. А тот согласно кивал, но чувство неловкости, что занимает чужое место, не покидало; после обеда, как и все, он ложился на кровать и прислушивался к желудку, на четвертый день почувствовал в нем какую-то тяжесть и тут же поделился своими опасениями с соседом, а тот с улыбочкой, не сходившей с губ, заметил: «Столько каши будешь есть, еще и печень откажет. Ты ведь ото всех добавок не отказываешься».

Анисенко качнулся на пружинистой кровати и повеселел, но объяснять соседу, что целую неделю не выходил из цеха, не досыпал, не доедал, не стал; подумал, что «начальству, которое лечится на будущее», этого не понять; со своим положением вскоре пообвыкся, поскольку насмотрелся, как некоторые больные с первого же дня запивали, и пожелтевших, небритых, их выпроваживали восвояси, как «злостных нарушителей режима».

И все было бы хорошо: день занят процедурами, с утра можно посидеть на причале, посмотреть, как мальчишки ловят рыбу, а вот чем занять себя вечером? До кино Анисенко не охотник, торчать в холле вместе со стариками возле телевизора — тоже несолидно; он пошел посмотреть на танцы, но едва остановился у стены, как его тут же стали приглашать. Анисенко в юности-то по танцулькам не бегал, на Наталье женился, как она любила подчеркнуть, с испугу: он зашел на шлифовальный участок посмотреть, как обрабатывают его форму, и локтем случайно зацепил молодую шлифовщицу, когда она, склонившись к станку, осторожно подводила деталь к шлифовальному кругу — веером брызнули желтые искры, и Анисенко почувствовал, как правую его лопатку что-то обожгло, а потом услышал смех.

— Крепко ты ему, Наташка, приложила.

Анисенко обернулся и сверху вниз посмотрел на смешливую черноглазую шлифовщицу.

— Чего уставился? Понравилась, так замуж бери. Только учти, рука у меня тяжелая.

— Ничего, моя спина выдержит, — смутился Анисенко.

И вот теперь, глядя на танцующих, он, то ли с горечью, то ли удивленно подумал, что вся его жизнь прошла у верстака и дома; правда, он ходил с приятелями на футбол, прикладывался к стакану в забегаловках, но, глядя на завсегдатаев пивных ларьков, недоумевал, как это можно торчать тут днями напролет и болтать об одном и том же — о политике, о ценах на базаре, о начальстве, которое «не понимает душу рабочего человека»?

— Еще не выбрал? — к нему небрежной походкой подошел сосед по комнате, одетый в белые брюки и такую же белую тенниску.

Сам не зная почему, Анисенко растерялся и покраснел.

— Уже седьмой день, пора бы… Может, помочь?

— Обойдемся, — грубовато усмехнулся Анисенко и пошел по аллее к озеру.

По бетонной дорожке, тянувшейся по кромке берега, гуляли пары. Анисенко выбрал лавочку в самом конце аллеи, где сидела полная пожилая женщина в накинутой на плечи пушистой кофте; она мельком посмотрела на подсевшего Анисенко и снова погрузилась в свои думы.

Анисенко вытянул ноги, заложил руки за голову — это была его любимая поза, и подумал, что будь он сейчас дома, то наверняка бы примчался к нему старший мастер и упросил выйти на денек-другой, а в цех попадешь, и этот «денек-другой» растянется на неделю; еще ни разу не было, чтобы конец года обошелся без авралов: то разболеются наладчики, и формы на прессах летят одна за другой, то вдруг обнаружится, что на сборочном участке не хватает нужной оснастки.

А вот теперь Анисенко сидел на берегу озера, был недосягаем для разных забот, и, хотя раньше чертыхался, что эти авралы ему «уже в печенках», скучал по ним.

— Вы первый раз тут?

Анисенко не сразу понял, что вопрос адресован ему, рассеянно посмотрел на женщину и ничего не ответил.

— Я видела вас на процедурах, — она повернула к нему округлое лицо, на котором даже сейчас, в полумраке, четко выделялись темные мешки под глазами, — вы все делаете так, словно очень верите в полное исцеление.

— Я тут случайно.

— Понятно, — глуховато засмеялась женщина, — а знаете, со временем привыкаешь, что больна, что у тебя — диета. А в жизни всегда есть свои маленькие радости. У вас обострения чаще всего бывают осенью?

— Сказал же вам, что я тут случайно, — недовольно заметил Анисенко; ему уже порядком надоели рассказы о язвах и гастритах, об изматывающих болях в животе, об изжогах, о которых он малейшего понятия не имел.

— Извините, я так поняла, что вам по случаю удалось достать путевку, — женщина отвернулась.

Анисенко посмотрел в сторону шумевшего невдалеке озера, на чинно прогуливавшиеся по аллее пары, для чего-то ковырнул носком ботинка сыпучий песок и подумал, что, наверное, неприлично сидеть так вот, букой. Молчание затягивалось, и он чувствовал, что пройдет еще минуты две-три, и спрашивать о чем-то будет неприлично, а тут, как назло, кроме вопроса о погоде, ничего подходящего для такого случая в памяти не было.

— Я тут неделю всего походил, а носы у ботинок облупились, — неловко проговорил Анисенко, — камней тут разных много, да и сухость большая, а пересохшую кожу чуть тронь…

Женщина снова глуховато засмеялась.

— Вы бы лучше сказали: давайте скучать вместе.

— К безделию не привык, — не понимая, подшучивают над ним или смеются, насторожился Анисенко.

Женщина скользнула взглядом по его лицу, рукам, напряженно замершим на коленях.

— Меня зовут Лидой, — она протянула пухлую ладонь.

Отступать было некуда; Анисенко подался вперед и слегка пожал ладонь кончиками пальцев: она была холодная, чуть влажная.

— Анисенко.

— И все?

— Андрей Петрович.

— Очень приятно.

«Пора заканчивать, а то…» — Анисенко уперся кулаками в скамейку.

— Вы уже уходите?

Было в голосе женщины что-то теплое, успокаивающее, отчего Анисенко потерялся и неумело соврал:

— Сидишь тут целыми днями, руки от безделья затекают, — и подумал, что так оно и есть, только вот сейчас, в эту минуту, он про них почему-то забыл.