Иван Дроздов - Покоренный "атаман"

• Название: Покоренный "атаман"
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Донбасс»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1967

«Покоренный «Атаман» — роман из современной жизни. Автор показывает различных людей — тут и знаменитый ученый, возглавляющий лабораторию в институте, и молодой инженер, создающий электронную машину для горных предприятий. Возникают острые коллизии борьбы, сталкиваются идеи, характеры, судьбы. Одна из сюжетных линий — личные отношения двух молодых людей, инженера Андрея Самарина и молодой артистки Марии Березкиной. Но поскольку эти люди стоят на первой линии борьбы за лучшие идеалы, то их личные отношения перерастают в общественные, характеризующие собой новые черты советского человека. Роман многоплановый. Действие развертывается и в горняцком городе и в Москве, в стенах института и в шахтной лаве. Много страниц посвящено театру, жизни артистов.

Донецк. "Издательство Донбасс". 1968 г.

---

Подошел к телефону, позвонил:

— Соловей? Роман Кириллович!.. Вы уже в Москве! Я так и думал, что вы сегодня приедете. Жду не дождусь тебя, Роман Кириллович. Там, на море, все спехом, раторопях, я как следует и поблагодарить тебя не успел…

Каиров как бы незаметно перешел на «ты», и беседа полилась живее.

— Одолжил ты меня, ох, как одолжил. Мне и во сне е снилась такая поддержка… Заболел, говоришь, академик?.. Приболел немного?.. Жаль, очень жаль. При случае привет ему передай и всякие теплые слова скажи — от всего шахтерского края передай, чтоб не хворал. Расскажи, как любят его у нас. В нашем институте так и говорят: «Петр Петрович знает уголь, как никто другой. И книги его на столе у каждого, без них мы — и шагу. Ты ему и это скажи. Поаккуратней, чтоб не грубо, а скажи непременно, все ему передай. А? Что в Степнянске? Ну, это, братец мой, разговор не телефонный. А? Плохо слышу тебя. В гости, говоришь? Обязательно приду. Привет Софье Григорьевне.

Вечером часу в восьмом Каиров переступил порог старинного дома на Советской площади, почти напротив Моссовета. Коридоры тут широкие, лестницы дворовые — на «Волге» можно въехать. Каиров оглядывал стены, потолки и мысленно завидовал Соловью: «Черт, е живет!.. В центре столицы, в княжеских хоромах!..» Двери соловьевской квартиры двойные, со стариной резьбой по мореному дубу. Над нишей почтового ящика — металлическая пластинка. На ней золотом выписано: «Р. К. Соловей».

Каирова ждали.

— Шахтер приехал!.. Соня, слышишь?..

Борис Ильич снял шляпу и примеривал, куда бы ее повесить.

— Выбирай любую, — показал Соловей на вешалки. — Будь как дома… Да не снимай, пожалуйста, туфель! Вот проклятая привычка провинциала! Ты слышишь, Соня! У них там, в Степнянске, обязательно надо снимать туфли в коридоре. Что за дурацкая привычка! Ну проходи же, пожалуйста!

Роман Кириллович был в хорошем расположении духа, он суетился возле гостя, показывал ему то вешалку, то зеркало, открывал перед ним двери своей большой квартиры. Впрочем, и коридор тут был под стать комнатам: у стены стояла зеленая современная тахта, на стенах разноцветные бра, на журнальном столике красовался модный с блестящими округлостями телефон. Но пробраться к нему было нелегко — весь коридор завален какими–то вещами, словно хозяева собирались переезжать. В том углу, где был телефон, громоздилась гора игрушек. На ее вершину взобрался серый плюшевый зайчик. Оттопырив длинное ухо, он уставился одним глазом в зеркало, а другим любопытно оглядывал входящего.

— А знаешь, кто жил здесь до революции? Нет, ты не знаешь, кто жил тут до революции. И не узнаешь, хотя ты и ученый муж. Представь себе, здесь жил флигель–адъютант царя Николая! Потомок князей Нарышкиных. Кстати, приказавший долго жить артист тоже какой–то ветвью уходил в нарышкинский род.

Соловей уставил на Каирова разноцветные глаза — один глаз у него черный, другой коричневый. Рома был на четыре года моложе Каирова, но казался старше гостя. Впрочем, волосы у Соловья были роскошные. Они лежали волнами и лоснились на солнце иссиня–черным блеском.

— Соня! — кричал Соловей, заглядывая через приоткрытую дверь в дальнюю комнату. — Да посмотри же ты на нашего шахтера!..

— Здравствуйте, Борис Ильич! Простите, что не могу выйти. Мишечку кормлю.

Приглядевшись хорошенько, Каиров увидел в кухне жену Соловья — Софью Григорьевну. Она притянула к себе мальчугана лет семи, раскрыла ему пальцами рот и вталкивала в него кусок мяса. Мальчик крутил головой, вырывался, но Софья Григорьевна была непреклонна. Мать кормила сына на свой вкус и лад: пока не съешь положенного, не отступит.

— Не жрет ничего, паршивец! — пояснил Соловей, пододвигая Каирову кресло. — Ну что там, в Степнянске, рубают уголек?..

— Рубали до нас и будут рубать после нас, — философски заметил Каиров. — Это вы, москвичи, хотели было обойтись без уголька. Свертывать добычу приказали. Да чуть было головы себе не свернули.

— На нефть и газ ставку делали, — сказал Соловей.

— Да потом спохватились: без уголька–то все равно не обойтись.

— Ладно, ладно ворчать на москвичей. Расскажи лучшe, как поживаешь в своем Степнянске.

Роман Кириллович, или Рома, как иные называют Соловья, редкого человека величает на «вы». Такой почести он удостаивает Петра Петровича, академика, председателя Государственного комитета, у которого вот же пятнадцать лет состоит в помощниках, или если встретится ему очень важная персона. Со всеми остальными он как бы накоротке — на «ты» и запросто. Такая фамильярность идет у Соловья от сознания своей нужности и незаменимости.

Петр Петрович и часа не может обойтись без помощника. У Петра Петровича побаливает сердце. Иногда «прихватывает». Нажми академик кнопку, лежащую на столе, и в кабинет войдет Соловей. В протянутую руку он вложит валидол, валокардин — все, что нужно.

Петр Петрович зовет Соловья Ромой. Рома знает, где лежат сигареты, какую воду прописали врачи Петру Петровичу, сколько академик должен сидеть в кресле, а сколько бывать на ногах. Рома позвонит в любой город, вызовет на провод директора института, начальника комбината — любого нужного человека.

Рома знает адреса и телефоны всех крупных людей, связанных с электронной промышленностью. Его шеф — одна из главных величин в электронике, он же, Роман Соловей, — тень шефа, его руки и ноги. Отнимите завтра у Петра Петровича Рому, и академик останется как без рук. Не без головы, конечно, а без рук. Зато и хлопот у Соловья полон рот. Кажется, простое дело: жена академика. А для Ромы это целая проблема. На нее он тратит больше сил, чем на самого Петра Петровича. В день раз пять позвонит. «Не надо ли чего, Варвара Акимовна?..», «Не достать ли билетик в театр?..», «А в магазин «Русалка» привезли чешские гарнитуры. Не подать ли машину?..». А если, не дай бог, заболеет Варвара Акимовна, тогда Роману Кирилловичу и ночью нет покоя. То он врачей на квартиру свозит, то лекарства — и все воркует, воркует. Варвара Акимовна не то что часа, а и минуты не может прожить без Ромы.

— Скоро академиком станешь, — сказал Соловей Каирову, — тогда уж не знаю, допустишь ли к ручке или подумаешь?..

Роман давно знает Каирова, он помогал и впредь будет помогать своему приятелю, но, чем больше возвышается при его содействии Каиров, тем больше завидует ему Соловей и глубже ненавидит его.

— Какой дальше рубеж наметил? — спрашивал Соловей, как бы говоря: неспроста же ты пришел ко мне.

— Нет, Роман, никаких рубежей я больше не намечаю. Хватит мне достигнутых. Удержаться бы на этих.

— Ага! — воскликнул Соловей. — Запахло жареным. Жмут, что ли?..

— Да нет, не жмут. Кажется, все в порядке. Но ты ведь, Рома, сам знаешь, как нелегко его, черта, из–под земли доставать. Уголь, что бешеный верблюд: на нем спокойно не усидишь. Тут все время головы летят.

— Не трусь, Борис! Пока Ромка имеет силу, в обиду не дадим. Любому черту рога обломаем.

Каирову понравились эти слова. Он знал, что продиктованы они не одним только бахвальством, нет, и Соловей, и Кайров понимали, что во всех сферах жизни бурно протекает процесс очищения; жуликам, конъюнктурщикам, карьеристам все тяжелее прятать свое лицо.

И в этих условиях люди, подобные Соловью, приобретают особенно важное значение. Формально они ничем не командуют. Они выступают тайно, исподтишка, но обязательно от имени людей, которые им доверились. За свою жизнь Соловей, в отличие от Каирова, не получил никаких званий и отличий. Но, состоя все время при больших людях, занимая подчас незаметные посты в канцеляриях, он никогда не забывал ближних и при случае тянул их наверх.

Приемы таких людей разнообразны: вот звонит Соловей нужному человеку и говорит примерно так: «Андрей Никанорович, милый наш Андрей Никанорович, а вчера мы тебя вспоминали. Нет же, дорогой, нет — вспоминали добрым словом. Сам Петр Петрович твою фамилию назвал… А? Откуда он знает?.. Значит, говорил кто–нибудь, рассказывал. Добрые вести, брат, ветер по свету носит».

Ну, а потом Соловей приступает к делу: бросает на удобренную почву зернышко. Смотришь, свой человечек и пристроен.

А диссертацию через ученый совет пробить, звание через комиссию протолкнуть, а проекты, ссуды, премии, пенсии — тысячи дел! И все делается от имени Петра Петровича, академика и председателя комитета. Все с позиции государственной, верховной.

Беседа друзей текла плавно и радушно. Из кухни вышла Софья Григорьевна, вывела за ручку Мишу. Мальчик упирался бычком и смотрел на Каирова равнодушно, как на стену. Миша держался за руку матери, терся о тыльную сторону ладони пухлым личиком. Он был толст и румян, словно размалеванная матрешка. Клетчатая курточка едва сходилась на его туго надутом животике.

— Поедешь со мной в Степнянск? — спросил Каиров, ткнув пальцем в живот мальчика.