Александр Амфитеатров - Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков

• Название: Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков
• Автор: Александр Амфитеатров
• Издательство: Издательская Группа «Азбука-классика»
• Жанр: Культурология
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-0677-2

В Евангелие от Марка написано: «И спросил его (Иисус): как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, ибо нас много» (Марк 5: 9). Сатана, Вельзевул, Люцифер… — дьявол многолик, и борьба с ним ведется на протяжении всего существования рода человеческого. Очередную попытку проследить эволюцию образа черта в религиозном, мифологическом, философском, культурно-историческом пространстве предпринял в 1911 году известный русский прозаик, драматург, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик Александр Амфитеатров (1862–1938) в своем трактате «Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков». Опыт был небезуспешный. Его книгой как справочником при работе над «Мастером и Маргаритой» пользовался великий Булгаков, создавая образы Воланда и его свиты. Рождение, смерть и потомство дьявола, бесовские наваждения, искушения, козни, адские муки, инкубы и суккубы, ведьмы, одержимые, увлечение магией и его последствия, борьба Церкви с чертом и пр. — все это можно найти на страницах публикуемой нами «энциклопедии» в области демонологии.

---

Добрые черти умеют быть полезными и на другие манеры. Благодаря пари одного из них с архангелом Михаилом, кто выстроит церковь красивее, возник в Нормандии храм на Mont St. Michel. Другой был настолько великодушен, что научил св. Бернарда семи стихам из псалмов, повторяя которые ежедневно человек обеспечивает себе рай. Третий, даже без всякой о том просьбы, перенес душу больного рыцаря в Рим и Иерусалим и тем вернул ему здоровье. Все это, конечно, были черти высших степеней, черти-нобили, одаренные могуществом, соответственным их рангу. Добрые черти из адской мелочи по-мелочному и добры. По Цезарию, один черт сторожил виноградник за одну корзину винограда. Известный историк запорожской старины Д. Эварницкий{422} сообщает такую легенду: «Жил когда-то между запорожцами один кузнец, да не такой кузнец, какие теперь повелись, — пьянюги да мошенники, — а кузнец настоящий, честный, трезвый человек, еще старинного завету. И ковал он коней чуть ли не на всю Сечь. Чуть свет, а он уже в кузнице, уже и „гукает“ молотом. Только сколько он ни делал, сколько ни годил себе и казакам, а все бедняком был: ни на нем, ни под ним. В кузнице его всегда висело две картины: на одной срисован был Господь Иисус Христос, а на другой намалеван чертяга с рогами; первая картина прибита была на стене, что прямо против дверей, а вторая — на стене, что над дверьми. Так вот войдет, бывало, кузнец в кузницу, то сейчас же станет лицом к иконе и помолится Богу, а потом обернется назад и плюнет черту, да и плюнет как раз в самую рожу. Вот так он и делал каждый день: Богу помолится, а черту плюнет. Однажды вот приходит к этому кузнецу парняга, здоровый, красовитый, с такими черными усами, что они так и „вылискуются“ у него; а на вид несколько смугловатый. Кузнец пожаловался гостю на плохие заработки, а тот предложил ему бросить кузницу и заняться новым ремеслом: старых людей переделывать на молодых. „Неужели можешь?“ — „Могу!“ — „Научи меня, спасибо тебе!“ — „Э, не хотелось бы мне, но жаль уж очень тебя. Так вот же что: пойдем вместе по свету, посмотришь ты, как я дело делаю, то и себе научишься“. — „Пойдем“. Вот и пошли они. Идут-идут; приходят в одну слободу и сейчас же спрашивают: „А что это, панская слобода?“ — „Панская“. — „А есть тут пан?“ — „Есть!“ — „А что он, старый или молодой?“ — „Да лет с девяносто будет“. — „Ну, вот это и наш; идем к нему“. Сторговались с паном помолодить его за тысячу рублей. Тогда тот молодой парняга взял долбню, „ошелешил“ пана по лбу, изрезал его на куски, покидал те куски в бочку, налил туда воды, насыпал золы, взял весилку да и давай все это мешать весилкою. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом плюнул-дунул да как крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ Тут по этому слову из бочки выскочил такой молодец, что аж любо на него посмотреть, молоденький-молоденький, как будто ему лет семнадцать. Получил парняга тот деньги, часть дал кузнецу, а часть зарыл зачем-то в курган. Так переделали они в молодых еще несколько панов и паней. Вот кузнец видит, что наука того парня не особенно мудра, и говорит сам себе: „Э, кат тебя бери! Я и сам теперь могу то же самое сделать!“ Положились спать. Вот только что наш парняга заснул, а кузнец поднялся да и ушел. Нашел старого пана, охочего помолодеть, и принялся мастерить, как выучился: взял долбню, убил ею пана, изрезал его на кусочки, побросал те кусочки в бочку, налил туда воды, насыпал золы, взял весилку и давай мешать. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом как свистнет, как крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ А оно ничего и не выходит. Он вновь мешает; мешал-мешал, мешал-мешал — пот беднягу прошиб, и снова крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ И снова ничего не выходит. Он и в третий раз, и в третий не выходит. Что тут делать? А дети убитого пана пристают, чтобы кузнец воротил им отца, а не воротит, то в Сибирь зададут. „Погодите, — говорит кузнец, — стар он чересчур, не вскипел!“ Да снова мешает. Вот уже и ночь обняла его; устал бедный кузнец, сел и задумался. Коли кто-то торк его за руку! Оглянулся кузнец, а это парняга тот с блескучими глазами и черными усиками. „Чего это ты, дядько, так зажурился?“ — „Э, голубчик мой сивый, выручь из беды! До веку не забуду!“ Задумался парняга, а кузнец все просит. „Ну, вот что: я тебе помогу, только дай мне один зарок“. — „Какой твоей душе угодно, такой и дам; что же именно тебе нужно?“ — „Да что? Не будешь ты плевать вот на ту картину, которая висит у тебя в кузнице над дверьми?“ — „Да это та, что черт на ней намалеван?“ — „Та самая!..“ Понял тогда кузнец, что у него за товарищ и какая у него наука… Ну, что же было делать? „Не буду, до веку не буду!“ С тех пор перестал кузнец плевать черту в рожу, с тех пор люди и пословицу сложили: „Бога не забывай, да и черта не обижай“. Это сделалось между запорожцами, а от них уже и к нам перешло…»

Еще страннее просто доброго черта черт, который верует, молится, исполняет религиозные обряды. В «Житии св. Иоанна Гвальберта»{423} повествуется о черте, который, войдя в тело одной старушки, пел гимны, псалмы, «Кирие элейсон» и прочее. В лубочной истории о Фаусте последний ведет с Мефистофелем длинный богословский разговор. Демон весьма обстоятельно и правдиво рассуждает о красоте, в которую облечен был на небе его повелитель Люцифер и которой лишился он за гордость свою, в падении мятежных ангелов: об искушениях людей дьяволами; об аде и его ужасных муках.

«Фауст. Если бы ты был не Дьявол, но человек, что бы ты сделал, чтобы угодить Богу и быть любимым людьми?

Мефистофель (усмехаясь). Если бы я был человеком, тебе подобным, я преклонился бы пред Богом и молился бы ему до последнего моего издыхания, и делал бы все, что от меня зависит, чтобы не оскорбить Его и не вызвать Его негодования. Соблюдал бы Его учение и закон. Призывал бы, восхвалял бы, чтил бы только Его и чрез то заслужил бы после смерти вечное блаженство».

Есть чудесный малороссийский рассказ о чертяке, который, влюбившись в одну молоденькую девушку, попавшую в ведьмы не по собственной охоте, а по наследственности от матери, не только помогает этой бедняжке разведьмиться, но и продает себя в жертву за нее мстительным своим товарищам… Таким образом, народному черту оказывается доступною даже высшая ступень христианской любви и готовность положить душу свою за други своя. Мало того, бывают черти, которые добрыми своими качествами превосходят людей, и зрелище человеческой подлости и жестокости приводит их в искреннейшее негодование и ужас. Так, в народной английской сказке, рассказанной Диккенсом,{424} Сатана вышел из себя от грубости, тупости и нелюдимости безжалостного могильщика Грубба. Чрезвычайно любопытна в этом отношении фламандская легенда о «Притворщике Матвее», злодее-монахе, удивившем ад безграничною подлостью своего лицемерия. Есть литовская сказка о бесе, который никак не мог поссорить крепко любящих друг друга супругов. Старая баба взялась устроить ему это за пару башмаков и разожгла между мужем и женою ненависть и подозрения в один день. «Черт все это видел и глазам не верил; после взял он длинный шест: нацепил на один конец обещанные лапти и пару башмаков и подал их старухе издали. „Я ни за что не пойду к тебе ближе, — сказал нечистый, — не то, пожалуй, ты и меня обморочишь; ведь ты куда хитрей и лукавее меня“. Отдал ей башмаки и лапти, бросил шест и быстро исчез, словно выстрел из ружья. Рассказ этот известен и между нашим простонародьем» (Афанасьев). Бесчисленны рассказы о чертях, страдающих от злых жен, которые то выживают их злобою своею из ада на землю, то заставляют бежать с земли в ад.

Но самый добропорядочный, милый и любезный из чертей, когда-либо вылезавший из ада на свет, конечно, Астарот в поэме Луиджи Пульчи{425} (1432–1484) «Morgante Maggiore». Добрый маг Маладжиджи предчувствует предательство изменника Ганелона и гибель, грозящую Роланду и другим паладинам в Ронсевале. Тогда он вызывает Астарота, чтобы узнать, где находится Ринальдо и Ричиардетто. Астарот рассказывает длинную историю их похождений в Азии и Африке. Затем, в обмене беседы, у него срывается с языка обмолвка, будто Бог Сын не знает всего того, что ведомо Богу Отцу. Маладжиджи озадачен и спрашивает почему. Тогда дьявол произносит новую, длинную-предлинную речь, в которой очень учено и вполне ортодоксально рассуждает о Троице, о Сотворении мира, о падении ангелов. Маладжиджи замечает, что кара падших ангелов не очень-то согласуется с нескончаемою благостью Божией. Это возражение приводит демона в бешеное негодование: неправда! Бог всегда был одинаково благ и справедлив ко всем своим тварям. Падшим не на кого жаловаться, кроме себя самих. Затем Астарот, прихватив с собою черта Фарфарелло (Мотылек), отправляется в Египет за Ринальдо и Ричиардетто. На возвратном пути он оказывает им тысячи любезностей, превосходно питает их и успешно борется с коварством другого беса, Скварчаферро (Разрыв-трава), посланного враждебным волшебником. Занимает Ринальдо описанием многих странных животных Африки и Азии и, подобно тому как раньше пред Маладжиджи, разъясняет рыцарю наиболее темные догматы веры, причем настаивает, что