Александр Амфитеатров - Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков

• Название: Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков
• Автор: Александр Амфитеатров
• Издательство: Издательская Группа «Азбука-классика»
• Жанр: Культурология
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-0677-2

В Евангелие от Марка написано: «И спросил его (Иисус): как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, ибо нас много» (Марк 5: 9). Сатана, Вельзевул, Люцифер… — дьявол многолик, и борьба с ним ведется на протяжении всего существования рода человеческого. Очередную попытку проследить эволюцию образа черта в религиозном, мифологическом, философском, культурно-историческом пространстве предпринял в 1911 году известный русский прозаик, драматург, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик Александр Амфитеатров (1862–1938) в своем трактате «Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков». Опыт был небезуспешный. Его книгой как справочником при работе над «Мастером и Маргаритой» пользовался великий Булгаков, создавая образы Воланда и его свиты. Рождение, смерть и потомство дьявола, бесовские наваждения, искушения, козни, адские муки, инкубы и суккубы, ведьмы, одержимые, увлечение магией и его последствия, борьба Церкви с чертом и пр. — все это можно найти на страницах публикуемой нами «энциклопедии» в области демонологии.

---

В одной старинной заклинательной формуле мы встречаем моление к Богу об охране земных плодов от червей, мышей, кротов, змей и других нечистых духов (А. Граф). Св. Патрикий,{99} св. Готфрид,{100} св. Бернард{101} и многие другие святые предавали анафеме мух и других вредных насекомых или гадов, избавляя от них дома, города и провинции. Процессы против животных возбуждались не только в Средние века, но и в расцвете Возрождения. В 1474 году в Вазеле формально судили и сожгли дьявола-петуха, который надумался снести яйцо. Вызывались на суд обвиняемыми и свидетелями животные, вызывались и демоны. Еще в XVII веке иезуит Синистрари д’Амено,{102} если только не подложно его сочинение, доказывает, что инкубы и суккубы суть животные особого рода, почему и грех прелюбодеяния с демоном, так интересовавший казуистов Возрождения, он подводит под рубрику скотоложества.

С тою же легкостью, как в животный мир, обращается дьявол в неодушевленные предметы. Св. Григорий Великий сообщает о монахине, которая стала бесноваться оттого, что проглотила дьявола, обратившегося в листик салата. Одного из учеников св. Илария,{103} епископа Галатского, дьявол дразнил в виде аппетитной кисти винограда. Другим он представлялся стаканом вина, слитком золота, туго набитым кошельком, деревом, катящеюся бочкою, кто-то догадался узнать его даже в виде коровьего хвоста. Опять невольно вспоминаются белогорячечные галлюцинации Ивана из «Тише воды, ниже травы»:

«К нам Иван поступил в припадке величайшего уныния и, боясь быть выгнанным, покуда не пил, не переставая, однако же, слышать голоса, проклинавшие его и выходящие откуда-то из графина или с потолка. Иногда неожиданно он совал в щели между половицами папиросу, так как солнечный луч, ударявший в пол, представлялся ему в виде головы, которая говорила: „Нет ли покурить?“».

Джин, кипевший в крови голландских художников едва ли не менее, чем водка в крови этого несчастного Ивана, сделал их величайшими и изобретательнейшими иллюстраторами дьявольской трагикомедии, в которой оживала для галлюцината мертвая природа: деревья, камни, строения, домашняя утварь, кухонная посуда, рабочие инструменты.

Одни фантасты получали сатанические галлюцинации, разбивая свои нервы алкоголем и пороками, другие, наоборот, взвинчивали себя до них аскетическими подвигами. В препятствиях им демон не жалел метаморфоз и доходил в последних до дерзости невероятной, перенося превращения свои из мира вещественного в мир невещественный, принимая на себя вид святых, ангелов света и даже Девы Марии, Христа и Саваофа, симулируя пред каким-либо честолюбивым подвижником, чтобы погубить его грехом гордости, полное видение горных небес. Замечательнейшую легенду в этом роде дает Печерский Патерик.

«Преподобный Исаакий{104} был богатый купец торопецкий. Пожелав жизни иноческой, он роздал все свое имение и пришел в пещеру к преподобному Антонию, прося пострижения. Антоний принял его и постриг. Исаакий наложил на себя тяжелые подвиги: надел власяницу и сверх ее покрылся сырой козлиной кожей, которая на нем высохла, затворился в тесной пещере и молился Богу со слезами. Пища его была просфора, и то через день; воду пил он в меру. Антоний приносил ему то и другое, подавая в малое окошко, куда едва проходила рука. Семь лет провел он в таких подвигах, не выходил из затвора, не ложился на бок, но только сидя засыпал ненадолго. С вечера до полуночи он пел псалмы и клал поклоны. Однажды он сел отдохнуть после ночных поклонов. Внезапно пещера озарилась ярким светом. Взошли два светлых юноши. „Исаакий, — сказали они, — мы ангелы, и вот идет к тебе Христос — поклонись ему“. Обольщенный затворник, не оградив себя крестным знамением, ни сознанием своего недостоинства, поклонился до земли бесовскому действию, как самому Христу. Бесы воскликнули: „Ты наш, Исаакий, пляши с нами!“ Они подхватили его, начали им играть и оставили его полумертвым» (М. Толстой).{105}

Превращений своих демоны достигают тем, что сгущают вокруг себя воздух, принимающий угодную им форму, или же, сперва создав эту форму из какого-либо элемента, они входят в нее, как душа в тело. И наконец, они могли вселиться уже в готовые чужие тела и, овладев ими, пользоваться, пока надо, как собственными. Проникая таким образом в живые тела, они обращали людей и животных в одержимых, бесноватых. Но они могли проникать и в мертвые тела, которые их силою получали всю видимость и деятельность жизни. Данте устами монаха-братоубийцы Альбериго ди Манфреди рассказывает страшную судьбу политических предателей: души их мучатся в Птолемее, третьем отделении ледяного девятого круга, в то время как тела остаются еще некоторое время на земле как бы живые, движимые и управляемые вселившимися в них демонами, и казнимый в аду человек не знает, что они творят от его имени и в его облике.

— Брат Альбериго я, — он мне в ответ, —
С садовником плохим я равен долей:
Ем финики, когда есть фиги след.
— Как? — я воскликнул. — Умер ты давно ли?
— Я плотью мертв иль продолжаю жить, —
Мне он, — мне неизвестно в сей юдоли.
Тем выгоднее в Птолемее быть,
Что грешный дух вселяется в ней раней,
Чем Антропос разрежет жизни нить.
Но чтоб глаза мои ты тем желанней
Очистил, я скажу, что не коснит
За грех измены кара воздаяний;
И демон плоть того животворит,
Кто запятнал себя измены делом,
Доколе срок она не совершит.

Страшную казнь эту считали изобретением Данте, но ему принадлежит только ее психологическое освещение. Мертвец, движущийся дьявольскою силою, — старинный гость демонологических легенд. Цезарий рассказывает мрачную историю, как в некотором монастыре появился клирик, певший удивительно сладким голосом, так что богомольцы, заслушавшись его, забывали о молитве. Но некий святой отшельник, послушав немного, сказал: «Это не человеческое пение, это голос проклятого дьявола!» — и произнес должные заклинания. Дьявол бежал от них из тела, которое он оживлял, а на церковном полу остался холодный труп давно умершего клирика. Фома Кантипратийский знал благочестивую деву, которую, когда она одна молилась в церкви, дьявол пробовал запугать, заставив двигаться покойника, положенного там в ожидании отпевания; но дева, поняв, чьи это штуки, не растерялась, а дала покойнику хорошего тумака по голове, после которого бедняга, конечно, уже не пошевелился. Наивному рассказу этому нетрудно поверить, как далеко не единственному — даже и в новейшие времена — случаю, когда испуганные суеверы пришибали таким образом летаргиков и обморочных. Иаков из Вораджио[9] в «Золотой легенде» своей пересказывает древнее сказание о дьяволе, вселившемся в тело мертвой красавицы с целью соблазнить одного злополучного затворника. В «Небожественной комедии» Зигмунта Красинского,{106} одном из гениальнейших творений европейского романтизма, с поразительною сизою и красочностью изображен этот страшный процесс — переселения злого духа в прах мертвой красоты. В житии св. Гильберта{107} дьявол, вселившись в покойника, снял перевоз через реку — с целью топить всех, кто ему вверялся; в другом житии, св. Одрана,{108} дьявол поддерживал живым труп одного выгодного ему злодея. Богословы допускали возможности подобных случаев, за исключением того, чтобы дьявол осмелился завладеть телом человека, скончавшегося в благости и в совершенном мире с Церковью, а тем паче — мощами. Однако на попытки к тому дьявол дерзал неоднократно. Известно апокрифическое сказание о споре между Михаилом Архангелом и Сатаною из-за тела Моисеева. Оно вскользь упоминается и в Новом Завете.[10] Казуисты Средних веков изъяснили, зачем дьявол добивался овладеть прахом пророка: вселясь в мертвое тело, он создал бы оракул и таким образом увлек бы Израиль на путь волшебства и идолопоклонства. Эта церковная санкция одного из мрачнейших суеверий дорого обошлась многим летаргикам, вроде того, которого пришибла благочестивая дева Фомы Кантипратийского, и значительно содействовала распространению поверья об упырях и вампирах, которое даже в XVIII веке охватывало целые страны с силою почти эпидемическою и, конечно, с самыми печальными, отвратительными и жалкими последствиями. Но о вампиризме как сложном явлении демонской силы, но не демонической личности, будет подробно говорено в особой главе второго тома. С настоящим случаем — с оживлением трупа чрез вселение дьявола — вампиризм только внешне соприкасается кажущимся сходством, внутренний же смысл и генезис обоих поверий весьма различны.

Какие бы привлекательные и даже святые образы ни принимал на себя дьявол, он, однако, не мог и в них избыть своего дьявольства. Даже облачась в образ прекраснейшей девушки, ангела либо самой Девы Марии, самого Христа, он выделял какие-то особые дьявольские флюиды, влияние которых тревожило и пугало человеческую природу, и сквозь восхищение и благоговейный восторг к оптическому обману визионер чувствовал, сам себя не понимая, внутри души своей только необъяснимый страх, смятение и отвращение. Чувство Маргариты в присутствии изящнейшего адского князя, кавалера Мефистофеля: