Сара Бернар - Моя двойная жизнь

• Название: Моя двойная жизнь
• Автор: Сара Бернар
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-8352-0470-1

Она стала легендой еще при жизни — выдающаяся французская актриса, писательница, художница. Мемуары раскрывают перед читателями мир чувств этой великой женщины, но не обнажают ее душу — в своих воспоминаниях она остается актрисой. Она хотела, чтобы ее знали такой, и ей невозможно не поверить, настолько просто и естественно рассказывает она о своем детстве, о людях, с которыми сводила ее судьба, о театральных впечатлениях… Но по-прежнему, как в любых мемуарах, неуловимой остается грань между реальностью и субъективным ощущением действительных событий.

---

Но человек такое странное существо, что эта крошечная и до нелепости бесполезная штука кажется мне надежной защитой. И я, пугливая, как трясогузка, чувствую себя в безопасности рядом со своим маленьким другом, который, должно быть, покатывается со смеху, глядя на меня из своего укрытия.

Наконец нам сообщили, что товарный поезд, отправленный перед нами, сошел с рельсов, но, к счастью, при этом никто не пострадал. Бандиты из Сент-Луиса всё предусмотрели и подготовили крушение поезда в двух милях от Птит-Монте на случай, если их собрат, спрятавшийся под моим вагоном, не сможет его отцепить. Когда произошло крушение, злоумышленники бросились к поезду (моему поезду, как они полагали) и были окружены группой полицейских. Говорят, бандиты отбивались как черти. Один из них был убит на месте, двое ранены, а остальные взяты под стражу.

Несколько дней спустя главарь шайки был повешен. Это был двадцатипятилетний парень по имени Альберт Виртц, бельгиец по национальности. Я сделала все, чтобы его спасти, ибо чувствовала, что невольно толкнула его на преступление.

Если бы Аббе и Жарретт так не гнались за рекламой и не добавили к моим украшениям другие драгоценности на сумму более полумиллиона франков, этот несчастный, возможно, не вздумал бы их украсть. Кто знает, какие мысли бродили в его юной бедной и, быть может, талантливой голове?

Возможно, проходя мимо витрины ювелирного магазина, он сказал себе: «Здесь украшений на миллион франков, если бы они были моими, я обратил бы их в деньги, вернулся бы в Бельгию и доставил радость моей бедной матушке, которая портит себе глаза за работой при свете лампы, а еще выдал бы замуж сестру». Возможно, он был изобретателем и думал: «Ах, если бы у меня было столько денег, я смог бы самостоятельно внедрить мое изобретение, а не продавать патент какому-нибудь заслуженному мерзавцу за кусок хлеба. Зачем ей столько, этой артистке? Ах, если бы у меня были эти деньги!» Быть может, он даже заплакал от бессильной ярости при виде стольких богатств, принадлежащих одному-единственному человеку! Не исключено, что преступный замысел созрел в чистой, незапятнанной душе…

Кто ответит, куда может завести юношу надежда? Все начинается с прекрасной мечты и кончается бешеным желанием претворить задуманное в жизнь. Красть чужое добро нехорошо, но это не должно караться смертью! Убийство двадцатипятилетнего человека куда более страшное преступление, нежели кража драгоценностей и даже вооруженный разбой. Общество, которое совершает коллективное убийство именем правосудия, заслуживает куда большего презрения, чем несчастный вор или убийца-одиночка!

Да, я оплакивала этого незнакомца, который был негодяем либо героем, а скорее всего, обыкновенным грабителем, но ему было только двадцать пять лет, и он имел право на жизнь.

Я ненавижу смертную казнь! Это дикий и варварский пережиток прошлого, и цивилизованные страны должны устыдиться своих виселиц и гильотин! Каждая человеческая душа способна на жалость и слезу сострадания, и эта слеза может оросить доброе семя, которое даст ростки раскаяния!

Ни за что на свете я не хотела бы оказаться в числе тех, кто осудил преступника на смерть. И не странно ли, что среди них немало добрых людей, которые, вернувшись домой, нежно целуют жену и строго журят малыша, оторвавшего голову кукле?..

Я присутствовала при четырех смертных казнях: один раз в Лондоне, один раз в Испании и дважды в Париже.

В Лондоне я видела казнь через повешение, самую гнусную и лицемерную из всех казней. Смертнику было лет тридцать. У него было мужественное, волевое лицо. На миг мы встретились с ним глазами, и он пожал плечами, окинув меня, зеваку, взглядом, полным презрения. Я почувствовала, насколько возвышеннее строй его мыслей, и подумала, что сам он куда значительнее как личность всех собравшихся на казнь. Быть может, это было вызвано тем, что он стоял у порога великой тайны. Мне даже показалось, что он улыбался, когда ему надевали на голову колпак. Я была так потрясена увиденным, что убежала, не дождавшись конца.

В Мадриде я увидела варварскую казнь через удушение, после чего не могла опомниться от ужаса в течение нескольких недель. Осужденного обвинили в убийстве собственной матери и приговорили к смерти, не представив ни одного вещественного доказательства вины. В тот миг, когда его усадили, чтобы подвергнуть гарроте, несчастный закричал: «Матушка, я иду к тебе, и ты скажешь мне, что они солгали!» Эти слова, произнесенные по-испански дрожащим голосом, перевел мне атташе английского посольства, который присутствовал вместе со мной на казни. В этом душераздирающем крике было столько неподдельной искренности, что невозможно было не поверить в невинность осужденного. Таково же было мнение всех моих спутников.

Две другие казни, на которых я присутствовала, происходили в Париже на площади Рокетт. Во время одной из них казнили молодого студента-медика, который вместе с товарищем убил старую торговку газетами. Это было гнусное и бессмысленное преступление, но человек, совершивший его, был не в своем уме. Наделенный недюжинными способностями, он поступил в институт досрочно, перетрудился и тронулся умом. Его следовало отправить в загородную больницу, вылечить и вернуть науке.

Это была незаурядная личность. Он так и стоит у меня перед глазами, этот бледный несчастный юноша с печальным блуждающим взором. Да-да, я знаю, он зарезал бедную беззащитную старуху, и это ужасно! Но ему было только двадцать три года, и у него было непомерное честолюбие. К тому же, работая в морге, он привык резать руки и ноги, вскрывая трупы женщин, мужчин и детей. Все это, конечно, не оправдывает его чудовищного поступка, но следует учитывать и эти обстоятельства, которые способствовали падению его морали, и без того пошатнувшейся от непосильного труда и нищеты. Я считаю, что люди, навсегда погасившие этот разум, который еще мог бы принести пользу науке и человечеству, совершили преступление против общества.

Последняя казнь, которую мне довелось увидеть, — казнь анархиста Вайяна. Это был энергичный и мягкий человек с очень передовыми идеями, впрочем не более передовыми, чем идеи тех, кто с той поры пришел к власти.

Будучи слишком бедным, чтобы позволить себе роскошь дорогих зрелищ, он часто просил у меня билеты в мой тогдашний театр, «Ренессанс». Ах, бедность — плохая советчица! Сколько же терпения нужно тем, кто страдает от нищеты…

Как-то раз, когда я играла в «Лорензаччо», Вайян зашел ко мне в гримерную.

— О! — сказал он мне. — Этот Флорантэн такой же анархист, как и я, но он убил тирана, а не тиранию! Я буду действовать иначе!

Несколько дней спустя он бросил бомбу в общественном месте, а именно в Палате депутатов. Несчастный оказался не столь ловким, как презираемый им Флорантэн, и никого не убил, причинив вред только себе.

Я попросила, чтобы меня известили о дне его казни. И однажды вечером, в театре, кто-то из приятелей сказал мне, что казнь назначена на понедельник, семь часов утра.

После спектакля я отправилась на улицу Мерлен, что пересекается с улицей Рокетт. Дело было в скоромное воскресенье, и в городе царило оживление. Повсюду пели, смеялись и плясали.

Я не смогла добиться свидания в тюрьме и прождала всю ночь, сидя на снятом мной балконе первого этажа. Промозглая туманная ночь окутала меня своей тоской. Я не ощущала холода, так как кровь бурлила в моих жилах Церковные часы лениво отбивали время: час умер! Да здравствует новый час! До меня доносились неясные, приглушенные звуки шагов и голосов, треск дерева. Утром я поняла, что означал этот странный таинственный шум: посреди площади Рокетт был возведен эшафот.

Какой-то человек пришел потушить ночные фонари. Малокровное небо разливало над нами свой чахоточный свет. Понемногу собралась толпа. Люди сбились в одну кучу. Дороги были перекрыты. Время от времени невозмутимые люди быстро проходили сквозь толпу, показывали удостоверения стражу порядка и скрывались под сводами тюрьмы. Это были журналисты. Я насчитала их более десяти. Затем парижские гвардейцы, которых было вдвое больше обычного, так как опасались налета анархистов, выстроились вдоль мрачного сооружения. По сигналу они обнажили шпаги, и двери тюрьмы отворились. На пороге появился бледный, но энергичный и отважный Вайян. Он прокричал уверенным мужественным голосом: «Да здравствует анархия!» Ответом ему было молчание. Смертника схватили и повалили на доски эшафота. Нож гильотины упал с беззвучным шумом, и мертвое тело опрокинулось. В один миг эшафот был разобран, площадь вычищена, перекрытия сняты, и толпа, хлынувшая на площадь, чтобы вдохнуть запах только что разыгравшейся трагедии, тщетно искала на земле следы пролитой крови.

Женщины, дети и старики копошились на тесной площади, где только что погиб ужаснейшей из смертей человек, радевший за эту чернь, требовавший для нее равных прав, привилегий и свобод!