Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть

• Название: Турецкая романтическая повесть
• Автор: Кемаль Бильбашар
• Издательство: Правда
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

В сборник включены три повести современных турецких писателей: Кемаля Бильбашара «Джемо», Яшара Кемаля «Легенда Горы», Дженгиза Тунджера «Конфискованная земля», рассказывающие о суровой жизни крестьян, о пробуждении их сознания и борьбе за человеческое достоинство, о любви главных героев.

---

А теперь Мастан, по всему видать, явился в Караахметли надолго. Привезли тюки с вещами, жена его приехала, дочка… Вся деревня притихла в тревожном ожидании.

У Мастана была только дочь, а он всю жизнь мечтал о сыне. Он чувствовал себя обделенным, но никогда никому об этом не говорил. Ни жена, ни дочь Мастана до сих пор в деревне не бывали. Караахметлийцы только слышали о них и представляли их себе толстыми, высокомерными, вероломными — как сам Мастан.

Однако выяснилось, что Зюбейде-ханым, жена Мастана, не прочь подружиться с деревенскими женщинами. Но те сторонились ее, держались замкнуто. Только страх и почтение читала она на их лицах.

Люди из рода Мастана считают своим неотъемлемым правом внушать страх и почтение крестьянам Кесикбеля. Таков неписаный закон. И крестьянин делает почтительное лицо, а в сердце таится ненависть, застарелая, глубокая ненависть, которая не только не затухает, а, наоборот, с каждым днем усиливается. И из всех кесикбельцев сильнее других ненавидят Мастана жители деревни Караахметли.

Эта старая и долгая история, однако все знают ее как свои пять пальцев. Дети рождаются с нею, как с руками и ногами. Они впитывают эту ненависть с молоком матери. История этой ненависти — их повивальная бабка. Мать привычно рассказывает ее своей дочери, отец — сыну, и рассказывают в таких подробностях, будто все произошло только вчера.

Название деревни Караахметли пошло от имени — Караахмет. Мастан и власти всеми силами мешали укоренению этого слова. Официально деревня называлась Кайран, но в Кесикбеле никто не называл ее так. Это официальное название крестьяне настолько забыли, что даже удивлялись, когда слышали его от кого-нибудь.

Караахмет был крестьянином. Он жил еще во времена султанов. Сильный, мужественный и справедливый человек, он считался самым умным не только в своей деревне, но и во всем Кесикбеле. Выручал тех, с кем случалась беда. Никого не обижал, со всеми жил в ладу, кроме людей падишаха[65]. За это его особенно любили.

Однажды нагрянули в Кесикбель сборщики податей на лошадях. У крестьян ни денег, ни хлеба. Какое до этого дело нашему пресветлому падишаху! Караахмет выступил вперед:

— Подите скажите ему, что у нас нет ни куруша[66]. Не убивать же людей за это!

Тут Хафыз-ага, самый важный из всадников, сидевший на самой красивой лошади, замахнулся плетью и хлестнул Караахмета по лицу. Тот силен был, как дэв[67], и на земле всегда стоял твердо, словно каменный великан, но такого удара не выдержал — свалился как подкошенный. Потом поднялся, окинул всех взглядом и зашагал прочь.

И полетела стрела из лука — не поймаешь. С винтовкой в руках, на вороном коне ускакал Караахмет через яйлу[68] в горы Сарымахмут, туда, где и орел гнезда не вьет.

С тех пор беспокойная жизнь настала для Хафыза-аги. Только завидит Караахмет кого-нибудь из его свиты, подъезжает и говорит:

— Передай этому негодяю: пусть не смеет обижать крестьян.

Хафыз-ага бесился от ярости, но сделать ничего не мог. Много людей было послано ловить Караахмета. И все как в воду канули. Цена за его голову росла. От пяти золотых дошла до ста.

А к Караахмету стекался народ. Он стал настоящей грозой для Хафыза-аги, для всех знатных вельмож.

Как-то взял Караахмет себе в отряд писаря — Мустафу Мастана из деревни Чакаллар. Во всем Кесикбеле только он да Хафыз-ага умели писать.

Мустафа Мастан быстро втерся храбрецу в доверие. Однажды на рассвете проснулись в отряде — Караахмета нет. Глядь, и Мустафы нет. В душу людей заполз червь сомнения. Кинулись на поиски и нашли возле речки Озюрлюк обезглавленный труп Караахмета. Так и правят с того дня в Кесикбеле те самые сто золотых…

Прокляли крестьяне не только Мастана, но и всю деревню Чакаллар. И чакалларцы отреклись от него. Чтобы разозлить любого из Чакаллара, достаточно назвать его земляком Мастана.

Мастан знает эту историю. Оттого-то он и не оставляет деревню Караахметли в покое, строит людям козни, изводит даже по мелочам. Один раз — это было уже во время его последнего приезда — зайдя в кофейню, он поймал обрывок фразы: «В нашем Караахметли…» Тут и началось:

— Кайран надо говорить! Что еще за Караахметли? Или вам не нравится государственное название?

— Так наши деды говорили, — возразил Салтык. — Стало быть, от аллаха это название.

— Посмотрите на этого голодранца — не нравится ему название, которое дало правительство!

— Так уж мы привыкли. Последний человек тот, кто обычаев не уважает. Деревня — Караахметли, а мы — караахметлийцы.

Мастан, тяжело дыша, схватил парня за грудки.

— А если приедет каймакам[69] и спросит, что это за деревня, как ты ответишь?

— Караахметли.

Мастан стукнул кулаком по столу:

— Спроси у любого, каждый скажет тебе — Кайран!

— Пусть говорит, а мы не признаем.

— Аллах свидетель, с вами до белого каления дойдешь! Раз ты не признаешь названия, которое дало государство, это все равно, что ты не признаешь самого государства, понял?

Салтык пожал плечами.

— Кто едет к нам по делу, тот называет нашу деревню Кайран, а свои — Караахметли. Так уж повелось.

— Я вам покажу Караахметли!

Вся кофейня примолкла. Мастан расстегнул две пуговицы на минтане[70] и начал выколачивать наргиле. Он чувствовал себя победителем.

И тут в разговор ввязался Сейдали. За ним уже давно закрепилась слава опрометчивого человека.

— Ага… — начал он.

Мастан волком взглянул на него.

— Ага, — продолжал Сейдали, — мы говорим Юсен, а в городе говорят Хусейн. Так и с названиями.

Мастан положил наргиле на стол.

— Ты что, в материнской утробе научился говорить Юсен?

— Да уж научился…

— Так же научишься и Кайран говорить. Трудно, что ли? Деньги за это платить не надо.

Сейдали не сразу нашелся. Все понимали — он вступил в неравное единоборство. Хватит ли у него смелости продолжать? Но он не отступал:

— Ага, а почему бы тебе не научиться говорить Караахметли, если уж аллах дал деревне такое название?

Мастан вскочил, будто его иголкой укололи. Лицо залилось краской.

— Разбойника… — завопил он, — разбойника ставите выше меня… Выше государства, каймакама, вали…[71] Выше президента! Еще спрашиваете, почему я против… Это же разбойник! Разве можно его именем называть деревню? Это же позор вам всем на долгие годы! Я вот сообщу каймакаму, узнаете, как идти против государства…

По кофейне прошел ропот возмущения. Что-что, а уж называть Караахмета разбойником — этого никто не мог стерпеть.

— Это ты про кого так говоришь, про Караахмета? — выкрикнул Хасан.

— А ты как думал, дорогой? Не про моего же дядю…

— Упокой аллах его душу! — дружно вздохнули во всех углах.

Мастан забегал по кофейне, запыхтел:

— А еще мусульманами себя считаете! Мо́литесь за упокой души разбойника и злодея! Он разорял и убивал людей. Это такой нечестивец, каких свет не видывал!

— Аллаху лучше знать, Мастан.

— Да что вы понимаете в делах аллаха! — Мастан заахал, качал головой. — Будете в аду гореть, это я вам точно говорю. Караахмет — бунтарь, разбойник, мерзавец!

— Не говори лишнего, Мастан, — тяжело поднялся с места Хасан.

— Ты еще будешь меня учить!

— Не говори лишнего. — Хасан отмахнулся от него, как от мухи. — Караахмет — мой прадед. Я не позволю называть его мерзавцем.

Мастан оторопело уставился на Хасана.

— Он мне не позволит! Мерзавец твой Караахмет, мерзавец и есть!

— Ага, ты мне в отцы годишься. Я чту твой возраст. Не лишай меня почтения к тебе!

— Ты сам из бандитского рода! Где уж от тебя почтения ждать, разбойничье семя!

Хасан схватил со стола пепельницу и запустил ею в Мастана. Тот пригнулся, и она врезалась в картину «Прекрасная Фатьма»[72], висевшую на стене. Крестьяне окружили Хасана, усадили в углу. Мастан стоял и бормотал что-то скороговоркой себе под нос. Опомнившись, Хасан вскочил, ринулся к двери и, рывком распахнув ее, вышел.

— Я тебе покажу, нищий ублюдок! — донеслось ему вслед.

3

Снова нам выпала доля злая,
  Что с нами станется — я не знаю.

Кул Халиль[73]

С того дня прошло около недели. Хасан сидел в кофейне, опершись на обитый железом стол, и не шевелился, словно заснул сидя. Послышался привычный скрип двери. Вошел Мастан, важный, как всегда. Пиджак сзади оттопыривался, и виднелась серебряная рукоятка пистолета.

— Хасан!

Тот даже головы не поднял.

— Что?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— О чем?

— Об ипотеке.

Хасан медленно повернулся к Мастану, внимательно посмотрел на него.

— Мы же условились: после урожая. И ты был согласен.