Геннадий Гусаченко - Покаяние

• Название: Покаяние
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» — остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники — все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии — Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г. Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Капитан и гарпунёр словно сговорились не прекращать охоту на «умного» кита. Кашалот чёрной горой всплывал метрах в ста то с левого борта, то с правого, то вдруг появлялся позади нас, шумно выдыхал фонтан и погружался. Временами казалось, что не мы его гоняем, а он заставляет нас крутиться, изматывает наши силы, испытывает терпение. Выходил почти рядом, но пока гарпунёр под крики с мостика: «Миша, бей на вскидку!» разворачивал пушку, «умник давал хвоста». Курганович дважды выстрелил по скользившей в воде чёрной спине кита, но оба раза промахнулся. Ему изменило самообладание и не хватило выдержки. Его раздражала неторопливость своего помощника, перезарязавшего пушку, и после каждого промаха Курганович был готов схватить гарпун и шарахнуть им по пушке.

Настырное стремление убить старого кашалота ни к чему не привело: в последний раз он всплыл на большом расстоянии. Постепенно удаляясь, «умный» кашалот–дедушка скрылся в лучах вечернего солнца, подкрашенный малиновым закатом. Курганович, ни на кого не глядя, и придерживаясь за поручни переходного мостика, прошагал в свою каюту. Светка, виляя хвостом, прыгала перед ним.

— Всё! Море на замок! Дым в трубу, дрова — в исходное! Останемся здесь до утра… Лечь в дрейф! — приказал капитан Обжиров, уходя с мостика. Быть может, он не терял надежду отыскать завтра упрямого кита…

«Зоркий» в этот день добыл четырнадцать кашалотов. Подошедшие позже «Гневный» и «Властный» — по девять. «Звёздный» и «Зовущий» взяли по семь китов. Остальные китобойцы тоже — кто два, кто три. Мы — ни одного.

Можно было представить изумление руководства флотилии, когда, капитан, сославшись на неисправность руля, который лишь к вечеру «починили», доложил о нулевом результате дневной охоты. И это при отличной погоде, при огромном скоплении китов! «Робкий» он и есть «Робкий»! — сказали на плавбазе.

К ночи небо стало мглистым и непроницаемо тёмным. Разыгрался шторм.

Ураганный ветер гнал огромные волны, срывал с них пенные верхушки, набрасывался на судно страшными, неукротимыми порывами, швырял брызги в лицо рулевому. Удары днища о воду сотрясали всё судно. Гигантские волны то поднимали его, то отхлынув, швыряли в раскрывшуюся бездну.

Повисая на вершине вала, китобоец резко кренится, падает в провал между водяными холмами.

Грохот падающего с полки незакреплённого по забывчивости радиоприёмника, звон разбиваемой стеклянной банки с болгарским вишнёвым компотом, стук пепельницы о края стола.

В такт качке раскачивается занавеска.

Прерывисто–попеременно жужжит в корме рулевое устройство: «жжжж…» — перо влево, «жжжж…» — вправо.

На мостике, в бледном свете топового огня, закутавшись в плащ, одиноким призраком маячит у руля Федя Филинов, стараясь удержать «Робкого» носом к волне.

Я знаю, что сейчас Федя, глядя на бушующий во мраке океан, отпускает тираду крепких морских слов, разъедающих моряку душу, если он будет держать их при себе, а злость разрывает её, рвётся наружу.

Могу даже поспорить на банку компота, что не ошибусь, если скажу, что смысл его ругани сводится к тому, что был славный день, предоставлялась возможность хорошо заработать.

Но этот чёртов кит!

Дался он капитану и гарпунёру! Сколько было кругом других, покладистых, непуганых…

И ещё этот проклятый шторм! Где их завтра найдёшь в такой кутерьме?!

И ещё я знаю, что, наругавшись, Федя запоёт свою любимую:

Пусть волны бушуют и ветер кружит,
И пенный вздымается вал,
Моряк не тужи и упорно держи
Железной рукою штурвал.

Привязавшись ремнём к койке, засунув между собой и переборкой подушку, чтобы не перекатываться с боку на бок, я с нарастающим беспокойством прислушивался к завыванию бешеного ветра в вантах, заглушающего уханье волн, перекатывающихся через низкую носовую палубу.

Ураган не утихал, и сморённый монотонно–ухающим гулом моря за стальной переборкой, отделяющей меня от бесноватой стихии и мрака глубин, я впал в глубокий и беспробудный сон.

Кораблекрушение

Сумерки становятся всё темнее и темнее. Не то поздний вечер… Не то предрассветная ночь… Свистящий ветер раскачивает вершины деревьев. Косматые тени мечутся вокруг меня, придавленного непонятной тяжестью. Хочется встать — не встанешь. Хочешь пошевелить рукой или ногой — не пошевелишь. Что–то давит на грудь. Грязь и холод кругом. И мрак. Ледяными струями льёт дождь. И крутящийся смерч порывисто силится оторвать меня от вязкой болотной тины, утащить в непроглядную чернь. Я противлюсь, внутренне напрягаюсь, но неумолимо сползаю вниз к неровному краю глинистого обрыва. Ещё немного и провалюсь в бездонную яму, откуда слышны дикие визги, хрюканье и завыванье. Какой–то плешивый мужичок прыгает возле меня, трясёт козлиной бородкой и хохочет.

— Помоги! — кричу. — Дай руку… Я не удержусь и провалюсь в пропасть… Разве не видишь? Ну, прошу тебя!

В ответ придурковатый мужичонка заржал жеребёнком в приступе необузданной радости. Потрёпанный френчик на нём, галифе рваные и сапоги стоптанные. Небритое худощавое лицо, бородёнка козлиная, очки над хитро бегающими глазками… Кого–то он мне напоминает… Силюсь вспомнить… Вот ещё один лысенький, тоже с бородкой клинышком, из–под кепочки рожки торчат, приплясывает рядом… И уже целая свора безумцев вокруг меня. Что им надо?! Ведь все они умерли! Покойники давно. И этот генерал с оторванным погоном. И какой–то лысый депутат Госдумы, я его по телевизору видел, в телогреечке скачет, из рукавов вата торчит. Губернатор покойный, то ли магаданский, то ли тверской, в шерсти весь. Другие тоже кто в чём. Магнат нефтяный, всё в политику лез, в валенках дырявых и в кальсонах бегает, когтистыми лапами их поддерживает, чтобы не спадывали. Хихикают, кривляются, зубы скалят, волосатыми руками на меня показывают:

— Вот он! Вот он утопленник! Он желал, чтобы мы задрали его, чтобы с квасом съели! Мы здесь! Ха–ха–ха! Готовы выполнить просьбу… — орали одни.

— Он ещё не отдал Богу душу, и она ещё не на Его весах, — кричали другие.

— Да куда денется?! Грешник он! К нам, к чертям пошлют… То–то потешимся!

Бесноватые твари лаяли, блеяли, ржали, хрюкали, блеяли, мычали, кудахтали, гоготали, даже по–индюшачьи клёхтали, но, к своему удивлению, я хорошо понимал их скотский язык. Гадостные, отвратительные вурдалаки, похожие на гуманоидов существа носились вокруг меня, и я к неописуемому ужасу увидел, что и не носы у них, а свинячьи рыла, и на лохматых ногах вовсе не сапоги, не калоши, не валенки, а копыта. И ещё много уродливых не то человечков, не то зверушек каких–то откуда ни возьмись обступили меня в дикой пляске. И уже трещат ветки куста, за которые я ухватился, и корни его обнажились под тяжестью моей. Совсем, совсем близко исходящая сизым дымком смрадящая яма, и сейчас, сейчас оборвутся ветки, и я свалюсь в пропасть. Отвратительные создания кошмарного сна или бредового видения носились передо мной, трясли страшными мордами, размахивали коровьими хвостами, вертели поросячьими хвостиками.

— Свят! Свят! Свят! Згинь нечистая сила! — закричал я и в порыве страха трижды перекрестился…

Необузданный ветер стих. Розовый рассвет озарил светло–голубое небесное поле, по которому курчавыми барашками бежали лёгкие белые облачка, и золотые лучи восходящего солнца струились искрящимся потоком.

Я очнулся, обласканный теплотой необыкновенно приятного утра и ощутил необъяснимую лёгкость и неосязаемость тела, словно парящего во времени и пространстве. Такое чувство, что и нет меня вовсе. И всё вижу я, тенью пролетая над рекой, над лесом. Вон плот мой, забитый в плавни, лодка одна сдутая… Рюкзаки плавают в ней… Рядом тополь толстый, корявый… Котелок возле него полоскается в воде. Вижу болотистый плёс, украшенный камышовыми шишками, за ним поросль тонкого ивняка и полоска берега. Мужик совершенно голый валяется на гладком мокром песке… Умер? А может пьяный… Или просто спит… На его ноги неслышно накатываются маленькие тёплые волны, омывают бережно и нежно: так мать купает в ванночке младенца. И приятно мужику. Он глаза открыл, смотрит на мир удивлённо–растерянно… Белый лебедь кружит, плавно крылами машет. Вот снизился, стал невидимым за стеной камыша, отделявшего болото от реки. Кажется, сегодня я его уже видел. Вдруг начинаю понимать, что этот мужик я и есть. Но почему вижу себя как будто со стороны? Странно… И почему я здесь? Где плот? Ах, да… Он там, за тополем. Откуда знаю? Никогда не был там… И это место мне тоже не знакомо. Не проплывал я здесь. Ничего не пойму… Однако, надо возвращаться к плоту. Не к тому ли тополю, что возвышается на дальнем мысу? Далековато до него… Ну и сон дурацкий приснился… Черти, лешие… Как это я спал? Голый на мокром песке?!