Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

• Название: Рыцари морских глубин
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» — остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники — все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии — Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г. Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

В 11.00 прошёл отметку «1360‑й километр».

Слева деревенька Невальцево. Всего несколько домиков в ней. Люди живут здесь только рыбалкой и охотой. Перекупщики приезжают, за бесценок скупают у них стерлядь, увозят на томский рынок, в рестораны. Обские жители — «алитеты» нашего времени. Кто не читал замечательный роман Семушкина «Алитет уходит в горы», поясню: Алитет — безграмотный чукча–охотник, продававший за гроши пушнину жадным американским купцам, грабившим Чукотку.

В полдень, у знака «1370» оказываюсь в зоне мёртвого течения. Иду на вёслах.

В 15.30 вышел на водораздел у красного буя № 298. Впереди поворот реки влево. Течение становится заметным, что подтверждают смещающиеся на берегу ориентиры.

Иду с парусом под ветер легко и ходко.

Можно и отдохнуть.

Сварил кофе на газовой плитке. Открыл по случаю праздника банку говяжьей тушёнки, и понятное дело, отвинтил пробку заветной фляжки.

— За тебя, Россия! Живи и расцветай!

Танкер «ТН‑691» обогнал меня.

Из судового динамика над всей рекой пронеслось раскатистое, громкое:

— С праздником, речной корсар! С днём России! Счастливого плавания! Семь футов под килем!

И протяжная сирена–приветствие.

Вот это поздравленьице, вам скажу! Кто ещё такой чести сегодня удостоился? Чтобы одного человека на крохотном плотике мощью всех динамиков приветствовало огромное судно!

И гулкое эхо катилось от одного берега к другому: «…ания… ания… илем… илем…».

Жарища. Солнечно. Душно. Много кучевых облаков. Как бы ливень с грозой не начался.

Ближе к вечеру, в ожидании дождя встал на стоянку на 1390‑м километре.

А на реке уже волнение, ветер усиливается. Небо в тёмно–сизых, быстро бегущих облаках.

Куст калины, весь в белом цвету, колышется нарядным ветвями, словно здоровается со мной. Прижимаю к лицу ароматно пахнущие бутоны. Медовый запах лепестков пьянит, кружит голову, будоражит душу, вызывая чувства восторженной радости и нежности к прелестному созданию природы.

— Здавствуй, красавица! Здравствуй, милая! Здравствуй, моя хорошая! Дай поцелую твои лепестки… Если бы ты знала, как долго и трудно я шёл к тебе! Какие цепи пришлось порвать, какие путы и оковы сбросить, чтобы вырваться из клетки бытовизма! Годы пролетели незримою птицей в мечтах о твоей девственной красе, об этом лукоморском береге.

«Радио России» вторит моим словам цыганской песней в исполнении красавицы Рады Рай:

Ветер клонит куст калины
В реке бурная вода.
Ты скажи, скажи, калина
Как попала ты сюда.

И вот я здесь! Вдыхаю чудесное благовоние утонченных природных духов, рядом с которыми французские «Шанель» просто флакон дерьма. А на реке что–то не вообразимое. Высокие, пенистые валы с белыми гребнями катятся мимо, да такие, что скажешь, глядя на них: «И не река это, а бушующее море». Гроза началась. Дождь хлестанул резко, упругими струями ударил по складной палатке, накрытой толстой целлофановой плёнкой, крепко схваченной на сгибах прищепками. Плёнку, брошенную рыбаками возле трухлявого соломенного шалаша, я подобрал, помыл, свернул, и очень она мне сгодилась. Никакой ливень теперь не страшен. В палатке сухо, тепло, уютно и немного грустно от песни:

За глаза твои карие,
За ресницы шикарные,
За тебя, моя женщина
Поднимаю бокал!

Эх, «Россия», «Россия»! Люблю слушать тебя бесконечно. От твоих страстных песен не оторваться, как в жару от чистого, прохладного ручья. Пил бы и пил… Ты не приедаешься как хлеб, но не бередь мне сейчас душу такими за сердце берущими песнями и мелодиями! За кого мне поднять фляжку с остатками ликёра?

Я выключил радио.

Шелест дождя, шум ветра, вспышки молний и отдалённые раскаты грома. Плещут у берега волны. Даже птицы притихли. Никого вокруг. Только необъятные плёсы, колки, камышовые болота и кочкарники, залитые водой.

Не верится, что где–то сейчас, в больших городах массовое гулянье. Озаряют небо каскады ракет, хлопают пробки шампанского. Из автомобилей на площади вываливаются всё новые толпы радостно–возбужденных людей. Визги, смех, веселье. Работают аттракционы. Шумно у киосков с пивом, лимонадом и минералкой. Гудят пчелиными ульями города. Отдыхают. Звенят кружки, бокалы, стаканы. Разлетаются вдребезги разбитые на асфальте бутылки. Вечерний ветер метёт, раздувает горы пакетов, сигаретных пачек, окурков, картонных коробок, бумажных обёрток. Слышатся вопли и ругательства драчунов, перекрываемые громом магнитофонов, слившимся в общую какофонию звуков.

Горожане отдыхают! Гуляет народ! Пьёт за державу великую. За Отечество славное. За Русь–матушку. И пусть себе! В такой день да не выпить?!

За тебя, Россия!

Ветер стихает, и дождь не льёт струями, монотонно шуршит по плёнке, успокаивает, располагает к дрёме, клонит в сон. Я бы заснул, но ликёр и крепкий кофе взбодрили, побудили раскрыть дневник и продолжить записи воспоминаний и размышлений.

…Мы бежим марш–бросок.

От памятника революционным матросам–минёрам, расстрелянным в 1905‑м году. До КПП 51‑го учебного отряда подплава.

Пять километров по заснеженной дороге вокруг бухты Малый Улисс.

Автомат через плечо на ремне, противогаз в сумке, вещмешок за спиной.

Все в мыле, распотевшие, тяжело хакают, бегут рота за ротой.

Трусы у меня сбились, растёрли в паху кожу, вызывая жгучую боль. Бежать невыносимо. Между ног обжигало кипятком.

Я отставал всё больше, расставляя ноги так широко, будто мне забили кол в одно место. Мимо бежали чужие роты, ухая, как разгорячённое стадо быков.

Скоро я остался на дороге один. Зачёт, как известно, делается по последнему участнику забега, и первое место нашей роте с этого конца марш–броска уже обеспечено.

Чёрные фигурки матросов, удаляясь, всё уменьшались в метельном снегопаде.

Горечь постыдного отставания от роты, смешанная с болью от горящей огнём ссадины, повергли меня в уныние, близкое к отчаянию.

Я расправил трусы, отдышался и неспеша заковылял по взбитой сотнями ног забураненной дороге. Мимо проезжал грузовик с продуктовыми мешками, ящиками, бочонками. Притормозил, объезжая глубокую рытвину в колее. Не долго думая, я перебросил себя через задний борт и плюхнулся на брезент, прикрывавший провизию.

Одуреть, как хорошо! Лежу, вытянув отяжелённые усталостью ноги. Еду, из–за бортов выглядываю. Ага! Последняя рота уже близко. Это трюмные машинисты чуть живые волокутся. Почему знаю, что трюмачи? Да вон же секс–символ Гена Терёшкин среди них!

Где–то впереди наша четвёртая…

Пора готовиться к «десантированию» из машины. А так не хочется! Ехать бы и ехать. До самого дембеля. Но вот объезжаем шестую роту, пятую… Поправляю автомат, чтобы удобнее соскочить с заднего борта, но тут глазам предстаёт ящик с консервными банками, сияющими жестяными, жирными боками. Прихватываю пару штук, запихиваю в карманы шинели. И вовремя. Слева по борту пыхтит паровозом красный от натуги Петухов. От мокрых волос инструктора валит пар. Шапку в руке держит. Чуть живой, бедолага! Язык вывалил, хекает с надрывом.

Грузовик обгоняет третью роту, вторую… Всё! Прыгаю…

Как и следовало ожидать, запахал в сугроб, но удачно. Вскочил, отряхнулся, с автомата снег перчаткой смахнул, и не торопясь засеменил, чувствуя, как между ног щиплет, но уже не так больно. Терпимо. Было бы хуже, кабы не оказия с автомобилем. А вот и Петухов догоняет. За ним взмыленная рота курсантов–ракетчиков. Вливаюсь в передние ряды бегущих и вместе с ними финиширую у КПП. Петухов подошёл, хрипло спросил:

— Ты чего так от, готы ото, гвался?

— Не могу медленно бежать, товарищ старший матрос… Увлёкся…

— Спо, гтом занимался на г, гажданке?

— Так точно, первый спортивный разряд по лыжам…

На счёт разряда я не соврал. В десятом классе выполнил норматив. Хорошо бегал «пятёрку». Выступал на районных и областных соревнованиях. Я бы, конечно, и на марш–броске последним не бежал, кабы не «семейники» — флотские трусы.

Добытыми «трофеями» с военного грузовика я поделился с лучшими друзьями Володей Марковым, Петром Молчановым и Володей Прониным. Раздобыли на камбузе буханку хлеба и поздно вечером, уединившись на спортплощадке за штабелем кирпичей, с нетерпением взрезали банки. Их содержимое к нашей неописуемой радости оказалось колбасным фаршем. Мы намазывали его на хлеб, давились жадно такой диковинной вкуснятиной.

— Ты где, корень, надыбал её? — еле прожёвывая кусок, спросил Петруха.

Я рассказал корешкам историю с трусами и грузовиком. Они заржали, а Петруха, вымазывая кусочками хлеба остатки фарша и продолжая роготать, сказал:

— Ну, и прохиндей ты, Гусь! Чего только две банки прихватил?