Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

— Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси грешнаго, но общника мя быти святынь Твоих сподобил еси. Благодарю Тя, яко мене недостойнаго причаститися пречистых Твоих и небесных Даров сподобил еси.

Назовите меня эгоистом, думающим только о себе, бродягой, старым придурком — кем хотите! Мне всё равно. Собаки лают — караван идёт. И любимое «Радио России» услаждает слух созвучной моей душе песней:

На маленьком плоту
Сквозь бури, дождь и грозы,
Взяв только сны и грёзы,
И детскую мечту,
Я тихо уплыву…
Ну и пусть
Будет нелёгким мой путь,
Тянут ко дну боль и грусть,
Прежних ошибок груз.
Я не от тех бегу,
Кто беды мне пророчит.
Им сытней и проще
На твёрдом берегу,
Им не дано понять,
Что вдруг со мною стало,
Что вдаль меня позвало,
Успокоит что меня.
Нить в прошлое порву.
И дальше будь, что будет –
Из монотонных будней
Я тихо уплыву
На маленьком плоту,
Лишь в дом проникнет полночь,
Мир, новых красок полный,
Я, быть может, обрету…

Словно, специально для меня, для таких же романтических отшельников написал эти слова Юрий Лоза. Спасибо, «Радио России»! Спасибо, Юра за прекрасную песню! Она — в тему! В самое моё нутро! В «десятку»!

Вообще–то, если взглянуть на глобус, поверхность нашей планеты на две трети покрыта морями и океанами. Земляне просто обязаны быть земноводными, любить воду и морскую стихию.

Десятилетним мальчишкой я впервые влез в дощатую плоскодонку, просмоленную чёрным гудроном. Эту неказистую лодку отец сам смастерил для утиной охоты. Не помню, чтобы он увозил её на пруды. Много работал в лесу, на строительстве нашего дома. Часто пил с мужиками, так что лодка годами лежала в сарае. Весной низина за нашей усадьбой наполнялась талой водой, превращаясь в мелкое, длинное озеро. Мальчишки–немцы помогали мне дотащить лодку до воды. Обрезком доски вместо весла я выгребался на середину водоема и визжал от восторга.

В двенадцатилетнем возрасте вместе с двоюродным братом Петькой Цыганковым сколотил из фанеры какое–то подобие модели корабля. Мы даже название ему дали: «Броненосец Потёмкин». Сажали на «броненосец» кота и отправляли в плавание на то самое озеро талой воды. Деревянное, грубо сколоченное плавсредство с мяукающим пассажиром на борту, подгоняемое ветерком, благополучно доплывало до берега. Кот, задрав хвост, пускался наутёк, а мы покатывались со смеху.

Сделал резиномоторную модель бронекатера. Заготовки и чертежи для него получил через Посылторг. Хорошая была модель, красивая, в школу на выставку отдал её. Там и осталась.

Для таких занятий времени не доставало. Придя из школы, наскоро пообедав, одевался потеплее, выходил во двор и брался за лопату, лом, метлу. Лишь только принимался за работу, приходили немецкие друзья: братья Артур и Витька Кольмай. Немцы в ту пору жили в Боровлянке не то, что бедно — влачили жалкое существование. В землянках, в лачугах вместе с курами, телятами, овцами. Грязь, холод, голод, болезни — непременные атрибуты нищенской жизни сопутствовали им в те годы. Высланные в начале войны из Поволжья, как неблагонадежные, немецкие семьи были брошены на произвол судьбы на совершенно голые места в Сибири, Казахстане, на Дальнем Востоке. До конца пятидесятых годов за ними присматривали комендатуры. Сосланные немцы не имели паспортов и гражданства. Не могли без разрешения коменданта отлучаться за пределы места жительства. Со временем эти трудолюбивые, добросовестные люди, аккуратные и законопослушные, уравненные со всеми в правах, стали надёжной опорой во многих колхозах и совхозах. Отстроили хорошие дома, завели хозяйства, обособились немецкими улицами, сёлами, районами. Традиционно немецкие усадьбы отличаются чистотой и порядком в своих домовладениях. Когда немцам разрешили выезд в Германию, большинство из них не поехали на родину предков. Приросли корнями к России, к тем местам, где, не жалея сил, проливали пот на полях и огородах, на лугах и в окрестных лесах. Они полюбили сибирскую землю, обрусели. Немецкая молодежь, большей частью, не зная родного языка, без акцента говорит по–русски. Лишь фамилии напоминают сегодня о немецком происхождении. У многих немцев сейчас есть то, чего нет у многих русских: коттеджи, дорогие автомобили, богатая недвижимость, счета в банках и важные государственные должности. А тогда…

Братья Кольмай у себя дома, кроме картошки, брюквы и ржаных лепёшек, ничего лучше не ели. Я забегал в дом, набивал карманы пирогами, рафинадом, выносил буханку пшеничного хлеба. Мягкого, душистого, испеченного матерью в русской печи. Нырял в погреб, доставал горшок с маслом, намазывал толстые ломти. Они были голодны, но виду не подавали. Скромно отводили взгляды от горшка с маслом, от комков сахара, выложенных на чистый снег. Терпеливо ждали, деловито перевязывая метлу потужее, набивая на лопату черенок, натачивая топор. Я приглашал их. Они не сразу, а выждав какое–то время, стесняясь, подходили, молча брали бутерброды и сладости, неторопливо ели. Никогда не выпрашивали дать ещё, не вымогали, не хитрили.

Закончив трапезу, братья принимались за работу. Не рядились, кому, что делать, а добросовестно чистили стайки. На санках вывозили в огород навоз. Таскали с речки воду на коромыслах. Гоняли скотину на водопой к проруби, которую сами же и продалбливали, очищали от льда. Пилили и кололи дрова, заносили поленья в дом. Раздавали пойло телятам и овцам. Артур доил корову, я и его брат сгребали во дворе снег, подметали мусор в стайках и конюшне. Раскладывали по яслям сено, намешивали пойло свиньям, насыпали в кормушки зерно курам и гусям. Разумеется, я работал наравне с ними, и я никогда не просил их помогать мне. Братья Кольмай приходили сами, и конечно, я радовался, что не одному мне управляться по хозяйству.

После работы мы растапливали печь, заправляли лампу керосином и варили картошку с мясом. Дома у нас было вдоволь свинины, баранины, говядины, курятины и гусятины. Полно было дичи: зайчатины, мороженых тушек рябчиков и тетеревов. Зажигали керосинку. Я садился за уроки. Артур и Витька школу бросили еще в третьем классе. Они листали мои учебники, смотрели картинки в журналах «Крокодил», играли в шашки. Пили чай со смородиновым вареньем, с пирожками, с ватрушками. Тихо и молча уходили перед возвращением с работы отца и матери.

Не помню, чтобы родители похвалили меня за проделанную работу. Усталые, продрогшие, они находили причину выразить недовольство.

— Генка! Лодырь! Опять забыл воды нагреть для умывания! И бересты не надрал, лучинок не заготовил… Как утром печку растапливать? — кричала мать. — В доме не подмёл. Постель не прибрал. Девчонкам кашу не сварил. Молоко не вскипятил. И чем только занимался, лентяй? Переломился бы из печки золу выгрести, тарелку вымыть за собой? Или картошки из погреба достать?

— Генка! Почему топор не прибрал? — слышался с улицы голос отца. — Наледь на крыльце наказывал сдолбить? Не сделал! Дармоедом растешь, оболтус! Смотри у меня!

Выслушав обидные упрёки с обзывательствами, получив подзатыльники, забирался я на русскую печь. Устраивался на валенках, рукавицах, телогрейках и мечтал. О чём? О море, конечно, о кораблях, о дальних странах и плаваниях. «Вот вернусь в Боровлянку, — думалось мне, — в морской форме, как Мишка Захаров, тогда посмотрим, какой я оболтус! А ещё лучше приехать домой морским офицером! С кортиком! Или в капитанской форме с нашивками на рукавах, с «крабом» на фуражке». Так мечтал я и засыпал под мурлыканье рыжего Васьки и трехшёрстной Мурки. Но это зимой…

Летом начиналась настоящая каторга. Летние, так называемые «каникулы», я ненавидел лютой ненавистью. Лета, мальчишеских деревенских забав, ребячьей свободы я не видел. Утром, лишь только начинало светать, мать поднималась ко мне на чердак по скрипучей лестнице, жалобным, просящим голосом тянула:

— Геночка, сыночек, вставай…

Как противна была эта приторно–ласковая, сострадальческая просьба, как ненавидел я деревенскую необходимость вставать в такую рань и тащиться по росе в лес! Моей обязанностью было взять уздечку и отправиться на поиски пасущейся лошади. Пригнать её и запрячь в телегу. Я надевал набухший от сырости дождевик, обувал сапоги–кирзачи. На голову набрасывал — быстро, чтобы не просыпать, кепку с овсом. Совал в карман краюху хлеба с солью — лакомство для Волги.

На рассвете найти лошадь в лесу легко. Далеко в белесом тумане слышен звон колокольчиков, подвязанных к шеям лошадей. Идёшь на эти мелодичные звуки напрямки через кусты и заросли, через густой осинник или конопляное поле. К слову сказать, в те годы дуриманством — наркоманией — не страдали. Коноплю для курения не тёрли в ладонях. Большие массивы прекрасной масличной культуры плотной стеной преграждали путь. Из конопляных зёрен давили масло, готовили халву, жмых, из стеблей этого полезного растения получали пеньку. А как вкусны жареные зёрна конопли! Преодолеть конопляное поле, не заблудившись среди высоких и пахучих стеблей, особенно, в пасмурную погоду, нелегко. Но есть тракторные борозды. Они выведут на край конопляных джунглей. Однажды, в поисках Волги, чтобы сократить путь, я отважился пройти сквозь такое поле, надеясь на такие борозды, и заблудился. Тракторист напахал их кругами, и я, не видя перед собой ничего, кроме густых зарослей выше моего роста, целый день плутал по полю. Шел по бороздам, пересекал их, но конца и края поля не находил. Усталый, промокший под моросящим дождём, с плачем раздвигал высокие стебли, уже не надеясь выйти из них. Я старался идти прямо, но борозды сбивали меня с взятого направления и я кружил, кружил… Как знать, сколько бы ещё я блудил, если бы не услышал знакомый мне звон колокольчика? В отчаянии я ломанулся сквозь строй высоких и крепких стеблей на этот звук и неожиданно выскочил их них. Передо мной расстилался просторный луг, и в конце его мирно паслась моя буланая монголка. Я привёл её домой уже в сумерках, за что получил хорошую нахлобучку.