Юрий Додолев - Биография

• Название: Биография
• Автор: Юрий Додолев
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00388-0

В новую книгу писателя-фронтовика Юрия Додолева вошла повесть «Биография», давшая название сборнику. Автор верен своей теме — трудной и беспокойной юности военной поры. В основе сюжета повести — судьба оказавшегося в водовороте войны молодого человека, не отличающегося на первый взгляд ни особым мужеством, ни силой духа, во сумевшего сохранить в самых сложных жизненных испытаниях красоту души, верность нравственным идеалам. Опубликованная в журнале «Юность» повесть «Просто жизнь» была доброжелательно встречена читателями и критикой и удостоена премии Союза писателей РСФСР.

Произведения Ю. Додолева широко известны в нашей стране и за рубежом.

---

Я стоял около окна и думал: «Это же предстоит мне». Больше всего я боялся боли. Торакопластика была серьезной операцией, и я спрашивал себя — хватит ли у меня мужества перетерпеть боль?

Солнце в тупичок не проникало. Приблизив лицо к стеклу, можно было увидеть металлическую изгородь, подступавшую почти вплотную к госпиталю — оставался лишь узенький проход. Повсюду растаял снег, а в проходе еще лежали ноздреватые лоскутки. С другой стороны изгороди были два дома, разделенные крепким штакетником. Один из них был похож на обыкновенную избу, второй — квадратный, на каменной кладке — имел две двери: справа и слева. Левую дверь скрывал угол дома — виднелась лишь дорожка, а правая была как на ладони. Площадка перед крыльцом была выложена кирпичами с впадиной посередине. В ней свинцово поблескивала лужица. Три осевшие ступени вели на веранду, огороженную барьером с узорчато пробитыми в нем отверстиями, гладкими перилами. Одним концом крыша веранды примыкала к дому, другой конец покоился на массивной балке, поддерживаемой четырьмя прочными гладко отесанными столбами пятигранной формы. В глубине веранды смутно виднелась утепленная дверь.

В доме, похожем на избу, жил священник кладбищенской церкви. Был он крепким стариком с прямыми, спадавшими на плечи волосами. Поверх длиннополого одеяния священник носил обыкновенное пальто, пошитое, должно быть, еще до войны, голову накрывал шляпой с черной лентой. Ходил он неторопливо, опираясь на толстую трость. Каждый день, проходя мимо наших ворот, священник останавливался, осенял госпиталь размашистым крестом. Это вызывало жаркие споры и самые разные суждения.

Я относился к религии непримиримо, но возмущался, когда начинали бранить старика-священника: он казался мне добрым.

По утрам нас будил церковный колокол; он словно бы говорил: пора просыпаться и делать что-нибудь полезное. Слышали мы колокол и в другие часы. Звон был то торжественно-печальным, то радостно-взволнованным. В эти минуты моя душа наполнялась или тоской, или ожиданием близкого счастья. Василий Васильевич, с которым я поделился своими ощущениями, сказал, что бог, выходит, есть и в моем сердце. Андрей Павлович усмехнулся.

Кто жил в доме с верандой, я и понятия не имел, сразу же прилип носом к стеклу, когда на крыльце появилась девушка с каштановой гривой, в кокетливом переднике, с тазом в руках. Она выплеснула воду, посмотрела, перегнувшись через перила, на мыльную лужу. Я принялся разглядывать девушку. Ее нельзя было назвать полной, но слово «худенькая» тоже не подходило к ней. Выражаясь солдатским языком, она была в полном порядке — именно такие девушки нравились мне и моим однополчанам. Держа в руках таз, с которого капала вода, она, обернувшись, что-то сказала. На веранду сразу же вышла крупная, тугощекая женщина с мохнатым полотенцем на голове, скрученным наподобие чалмы. Они начали говорить. Чувствовалось: им весело, хорошо. Мне показалось: я посвящен в их маленькие тайны, не сразу заметил Галю. Ободряюще улыбнувшись, она сказала, что меня приглашают на консультацию.

Хирург подтвердил — необходима торакопластика. Я продолжал думать о девушке, вспоминал, как она была одета, как выплескивала, перегнувшись через перила, воду, как улыбалась. Захотелось посмотреть на нее вблизи и, если удастся, познакомиться. После «мертвого часа» я пошел гулять.

Земля была еще влажноватой, на тропинках отпечатывались следы. На березах лопнули почки, в спутанной прошлогодней траве зеленели молодые побеги. Очищенная от мусора улица казалась умытой: стекла блестели, ставни и наличники радовали свежей краской.

Потолкавшись среди ребят, я для отвода глаз направился к дому с верандой в обход госпиталя. На ту сторону больные ходили редко — там была котельная, кухня, стояли баки для отбросов, порожние бидоны из-под молока, валялись растерзанные ящики. К изгороди подступали одичавшие яблони; узловатые ветки лежали между заострений на металлической планке с образовавшимися на ней, должно быть от тяжести ветвей, вмятинами. Когда-то весь этот участок был яблоневым садом, потом часть деревьев вырубили, на их месте построили школу. Жившие неподалеку сестры и нянечки часто вспоминали, каким прекрасным был этот сад, никак не могли понять, почему его вырубили. Когда я тоже выразил недоумение, Андрей Павлович объяснил, что тогда бы пришлось снести много-много домов, предоставить жильцам другие квартиры, а свободной площадки не было и нет.

Больным с открытой формой туберкулеза полагалась отдельная изолированная комната, но все мы жили в тесных, многокомнатных квартирах, чаще всего в одной комнате с родителями и другими родственниками. Отдельная комната, пусть даже смежная, была мечтой. Ребята называли учреждения, куда они обращались, вспоминали фамилии председателей райисполкомов и депутатов.

На полу веранды лежали солнечные пятна, похожие на огромные веснушки. Я мысленно попросил девушку появиться хоть на миг, но она не вышла. Проторчав около изгороди с полчаса, вернулся в палату. Внимательно поглядев на меня, Василий Васильевич задумчиво сказал, что почти все ребята, поступив в госпиталь, поначалу сохнут по Гале. Панюхин встревоженно уставился на меня. Я поклялся, что Галя тут ни при чем — просто у меня сегодня прекрасное настроение.

Утром я снова слонялся около дома с верандой. Тугощекая женщина выбила половики, вынесла ведро с мусором. Во второй половине дня девушка тоже не появилась. Я с грустью решил, что она, должно быть, просто гостила в этом доме.

Меня стали готовить к операции, и образ девушки померк в памяти. Лишь иногда перед глазами возникала каштановая грива, высокий лоб, улыбка. Тогда я подходил к окну и, пока не исчезала грусть, смотрел на дом с верандой.

Панюхина снова перевели в нашу палату. Галя подолгу беседовала с ним, шутила, и он не скрывал своей радости.

— Странный человек, — удивлялся Андрей Павлович, когда Панюхина не было в палате. — Она просто флиртует, а он думает — всерьез.

— Где правда, а где кривь — только одному богу известно, — отвечал Василий Васильевич и добавлял, что Галя не такая: понарошку глазки строить не будет.

Валентин Петрович рассуждал вслух о том, что любовь слепа, приводил в пример себя и Клавку.

Она часто навещала его. Ее неулыбчивое лицо, особенно глаза с темными, глубокими впадинами под ними, вызывали в моей душе какие-то смутные ощущения, я продолжал убеждать себя, что Клавка — неверная жена. Если бы она была кривоногой или кособокой, то я, наверное, не думал бы так. За последнее время я прочитал немало статей, в которых рассказывалось о женах и невестах, не бросивших искалеченных на войне мужей и женихов. Эти женщины почему-то всегда представлялись мне некрасивыми.

Сынишка Валентина Петровича поправился. Сам же он похудел еще больше. Вера Ивановна озабоченно выслушала его, перемещая по груди и спине блестящую головку фонендоскопа, выписала ему дополнительное питание. Валентин Петрович получал теперь тертую морковь пополам с яблоками и еще одну порцию сливочного масла.

Еще не были отменены карточки, а нас кормили как на убой: каждый день масло, сыр, колбаса, творог, мясо, рыба — словом, все то, о чем другие люди могли только мечтать. Однако наиболее полезным продуктом все больные считали сало, особенно медвежье или барсучье. Существовал также рецепт смеси, в состав которой входил сок столетника, мед, какао, коньяк, свиной жир. На мой вопрос, насколько полезна такая смесь, Вера Ивановна ответила: «В ней калорий много». Некоторые говорили, что излечивает и собачье мясо. Я провожал глазами всех пробегавших мимо госпиталя собак. Поступал так до тех пор, пока Василий Васильевич не признался, что собачье мясо ему не помогло.

Разговоры о разных снадобьях и лекарствах в нашей палате возникали часто. Сославшись на сына — он работал в Министерстве иностранных дел, Андрей Павлович сказал, что в США появилось новое средство. Тогда я впервые услышал о стрептомицине.

Грязь подсохла. Когда налетал ветер, над улицей взвивалась пыль. Трава в придорожных канавах посерела. На клумбе, перед подъездом, распустились «анютины глазки». Воздух шевелил полотняные шторы, надувал их, как паруса. Повсюду — на стенах, на столе, на койках — лежали солнечные пятна. Лица однопалатников посвежели. В тот день, когда Вера Ивановна начала обход с меня, я понял: «Завтра!»

16

Обязанности операционной сестры иногда выполняла Галя. Я не думал, что она будет ассистировать хирургу. Очутившись в предоперационной, смутился, встретившись с мимолетно брошенным на меня взглядом. Галя была вся в белом, даже на ногах были похожие на унты бахилы, надетые поверх обуви; лицо закрывала марлевая повязка — виднелись только глаза и брови.

Я снял халат, положил его на белую табуретку.