Юрий Додолев - Биография

• Название: Биография
• Автор: Юрий Додолев
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00388-0

В новую книгу писателя-фронтовика Юрия Додолева вошла повесть «Биография», давшая название сборнику. Автор верен своей теме — трудной и беспокойной юности военной поры. В основе сюжета повести — судьба оказавшегося в водовороте войны молодого человека, не отличающегося на первый взгляд ни особым мужеством, ни силой духа, во сумевшего сохранить в самых сложных жизненных испытаниях красоту души, верность нравственным идеалам. Опубликованная в журнале «Юность» повесть «Просто жизнь» была доброжелательно встречена читателями и критикой и удостоена премии Союза писателей РСФСР.

Произведения Ю. Додолева широко известны в нашей стране и за рубежом.

---

— Воевали вместе, — объяснил им Щукин.

— Чокнутый, — добавил парень в кепке. — Глаз с него не спускайте, а то понаделает делов.

— Заткнись, — сказала ему Нинка и посмотрела на меня.

— Голову оторву, если…

— Не пугай. Давно было сказано — нет, а ты все, как петух, топчешься.

— Сука, — пробормотал парень. — Хочешь, я тебе браслетик подарю?

— Подари.

— И ты тогда хорошей будешь?

— Видел? — Нинка показала ему кукиш.

Парень в кепке выругался и, что-то ворча, отошел.

Пока он и Нинка выясняли отношения, никто, кроме меня, не обращал на них внимания. Я понял: к таким сценам тут привыкли, парень в кепке, должно быть, давно добивается Нинкиной благосклонности, а она — ни в какую.

Я был измучен, голоден, взволнован встречей с Щукиным и поэтому, как говорится, посапывал в две ноздри. В душе возникал страшок, неприязнь к людям, среди которых очутился: я вдруг отчетливо понял, что, кроме Щукина и Нинки, все они отвратительны мне. Но мог ли я сказать об этом? Мог ли, что называется, хлопнуть дверью и уйти? Если бы я попытался сделать это, от меня даже мокрого места не осталось. И еще. К любопытству, желанию потолковать с Щукиным примешивалось влечение к Нинке — то, что и должно было возникнуть у девятнадцатилетнего парня к красивой женщине.

Стало шумно. Нинкина подруга, сняв с ноги «лодочку», терла пятку и морщилась, женщины в шалях о чем-то расспрашивали парней, то сокрушенно покачивая головами, то изумленно округляя глаза. Отдельно от всех стоял худощавый, с задумчивым выражением на лице, сосал сахар, перекатывая его во рту. Щеки худощавого то округлялись, то обмусоленный кусочек возникал в зубах.

— Кончились леденчики-то? — обратился к нему парень в коротковатом пиджаке.

— Давно.

— Зубы, гляди, испортишь.

— Хрен с ними.

— Не можешь без сладкого-то?

— Ага.

— Чудно. — Парень в коротковатом пиджаке покрутил головой. — Правильное тебе прозвище придумали — Ландрин.

Я увидел еще одну дверь — низенькую, скособоченную.

— Сортир, — сказал мне Щукин. — Сразу налево и еще раз налево. Воняет оттуда, когда ветер в нашу сторону дует, но, — он усмехнулся, — жалобу подать некому.

Мне хотелось поговорить с ним, а еще больше хотелось есть. Щукин, видимо, догадался об этом — пригласил к столу. Сиденьем служили доски, положенные на ящики: три, чтобы не прогибались, с одной стороны, три — с другой. Нинка демонстративно села около меня. Парень в кепке исподтишка показал мне кулак.

Похрустывали огурчики, по подбородку тек помидорный сок, пальцы сделались от рыбы липкими, самогон был противным на вкус, но крепким. Я почувствовал — ударило в голову, и все, даже парень в кепке, стало приятным. Я ощущал Нинкино бедро, но не осмеливался взглянуть на нее, не сомневался, что понравился ей так же, как она понравилась мне, но уверял себя: ничего такого не будет, мы — разные люди.

Булькал самогон. На дне миски остались прилипшие к нему плавнички и поблескивало стекшее с рыбы растительное масло. Женщина в кашемировом платье принесла еще помидоров — они покатились по столу, когда она вывалила их.

— А побациллистей ничего нет? — спросил парень в коротковатом пиджаке.

— Только сало.

— Тащи!

Сало оказалось толщиной в ладонь, густо обсыпанное крупной солью. Внутри было розоватым — я видел такое только на кубанских базарах. Парень в коротковатом пиджаке потер руки.

— Под это сало можно еще одну четверть выдуть и — ни в одном глазу.

Женщина в кашемировом платье улыбнулась, показав нам ямочки на щеках.

— Ты уже.

— С непривычки! — откликнулся парень в коротковатом пиджаке. — Три года за бесплатно вкалывал, жратва была — одно название. Если бы не амнистия по случаю Победы, то, наверное, каюк. Теперь вот жру, жру и все нажраться не могу.

— Пройдет, — сказал парень в кепке.

За столом становилось все оживленней. Парни ругались, отпускали сальные шуточки. Мне казалось: Нинке неприятно слушать брань. И я растерялся, когда она неожиданно выругалась, выругалась просто так, как часто произносят слово «кстати». В ответ на мой удивленный взгляд Нинка приподняла бровь, и я убедился — ничего не поняла.

— Что с ним, Хромой, делать будем? — Парень в кепке показал через плечо большим пальцем на меня.

Щукин ответил, но я не расслышал, лишь отметил про себя: у него теперь другое прозвище — Хромой…

10

Проснулся я от ломоты в висках. Во рту было сухо, тело казалось свинцовым. Я лежал на топчане, накрытый байковым одеялом, сапоги валялись на полу, около них темнел, напоминая толстую змею, мой ремень. Скосив глаза, увидел смятую подушку в ситцевой наволочке с цветочками, ощутил едва уловимый запах, очень приятный, и понял: Нинка провела ночь на этом же топчане. Постарался вспомнить, как очутился на нем, но в памяти был провал.

В помещении никого не было. Через полукруглые окна была видна буйная растительность: сквозь нее слабо просачивался солнечный свет, придавая всему: стенам, топчанам, столу — таинственную зеленоватую окраску. С трудом сбросив ноги на пол, я прошлепал, ощущая ступнями приятную прохладу, к ведру, накрытому куском фанеры с жестяной кружкой на ней, выпил залпом две кружки. Вода была тепловатой, чуточку солоноватой, но жажду она утолила. А вот ломота в висках не прошла. Я потер их, решил снова лечь, но появилась Нинка. Она приоделась — была в узкой юбке, облегавшей бедра, в кремовой блузке с «фонариками»; в распущенных волосах поблескивали капельки воды. Наши глаза встретились.

— Ну и дрыхнуть ты горазд, — с легким смешком сказала Нинка. — Я всю посуду перемыла, прибралась, сама выкупалась, а ты дрых и дрых.

Я снова потер виски.

— Болит? — спросила Нинка.

Я кивнул.

— Наши, — она повела головой в направлении двери, — на махре самогон настаивают, чтоб крепче был. Я весь день как шальная ходила, когда в первый раз такой выпила. Теперь привыкла.

— Ч-черт, — пробормотал я, продолжая потирать виски. — Хоть какую-нибудь таблетку раздобыть.

— Погоди! — Нинка ушла. Спустя минуту возвратилась с миской, наполненной почти до краев какой-то жидкостью. Ступала она осторожно, миску несла на вытянутых руках. — Выпей-ка.

— Что это?

— Рассол. От него враз полегчает. Наши, — она снова повела в направлении двери, — полжбана вылакали, прежде чем уйти.

Я не стал уточнять, куда ушли парни и их подружки, с жадностью прильнул к миске и почувствовал — боль стихает. Поблагодарив Нинку, неожиданно выпалил:

— Ты красивая!

Она чуть улыбнулась.

Стоявшая передо мной молодая женщина действительно была очень хороша. Однако на ее лице с почти классическими линиями чего-то не хватало, и я вдруг понял: на нем нет внутренней теплоты — того самого, что, пробежав вместе с кровью по жилам, оседает на губах, щеках, подбородке, придавая женщинам еще большую привлекательность.

Захотелось выяснить — было ли это самое ночью, но язык не послушался меня. Словно бы прочитав мои мысли, Нинка пожаловалась:

— Ты вчера сильно пьяным был. Мы с Хромым, как мешок, волокли тебя.

— Неужели ни разу не проснулся? — с надеждой спросил я.

— Как мертвый лежал.

Я отвел глаза.

— Собирался утром с Щукиным потолковать, а он ушел.

— К вечеру вернется, — обнадежила Нинка и добавила: — Только теперь узнала его фамилию. А то все Хромой да Хромой.

— Раньше у него другое прозвище было — Князь.

— Давно знаешь его?

— Впервые в тюрьме увидел, потом на формировке.

— Где-где?

«Про тюрьму не следовало бы говорить», — подумал я.

Оказалось, Щукин не скрыл этот факт моей биографии; Нинкино удивление вызвали слова «на формировке». Объяснив, что это такое, я добавил:

— Мы в штрафбате в одном отделении были.

— Вот оно что… Значит, Хромой действительно воевал?

— Конечно, воевал!

— А я считала — трепался.

— Ранен же.

Нинка усмехнулась.

— Рану и от милицейской пули можно нажить. У Чубчика пониже локтя от нее отметина есть.

— Чубчик — кто?

— Который к тебе привязывался.

— Твой кавалер?

— У меня, милок, кавалеров вагон и маленькая тележка.

— Не сомневаюсь.

Потормошив мои волосы, Нинка назвала меня дурачком, и я воспрянул духом.

После завтрака, я предложил ей прогуляться, погреться на солнышке.

— Нельзя! — сказала Нинка.

— Почему нельзя?

— Так наши велели… Не хотела говорить, а теперь скажу. Когда ты под стол свалился, галдеж начался. Наши долго решали, как с тобой быть. Чубчик предложил, пока ты в отключке, вынести тебя и бросить подальше от нашей хазы. Хромой и я воспротивились. Наши боятся, что ты тот еще фрайер.