Диана Гэблдон - Путешественница. Книга 2. В плену стихий

• Название: Путешественница. Книга 2. В плену стихий
• Автор: Диана Гэблдон
• Жанр: Зарубежная фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-87570-2

Сага о великой любви Клэр Рэндолл и Джейми Фрэзера – любви, которой не страшны пространство и время, – завоевала сердца миллионов читателей во всем мире.

Двадцать лет Клэр Рэндолл хранила свою тайну и надеялась, что однажды найдет способ вновь оказаться рядом с Джейми, человеком, которого все долгие годы разлуки продолжала любить. Но, воссоединившись, возлюбленным вновь предстоит пройти нелегкие испытания. Смогут ли Клэр и Джейми преодолеть все невзгоды и сохранить свое хрупкое счастье?

---

Крохотный мистер Уиллоби, в который раз ставший центром внимания всего корабля, отнекивался и неохотно соглашался поведать свою историю, но матросы проявили настойчивость. Их интерес был неподдельным, и польщенный китаец согласился, разве что попросил Джейми выполнить функции переводчика, чтобы быстро говорить по-китайски, не задумываясь, как сказать желаемое по-английски. Джейми, разумеется, был только рад помочь китайцу и уселся рядом, с готовностью ожидая начала рассказа.

– На родине я был мандарином, к тому же мастером словесности, способным сочинять собственные произведения. Моей одеждой был прекрасно вышитый халат из шелка, поверх которого надевался еще один шелковый халат, только синий – признак того, что носящий его принадлежит к ученому сословию. Этот второй халат на груди и спине носил изображение фен-хуан, птицы огня.

– Должно быть, это феникс, – высказал свое предположение Джейми и осекся, видя, что мистер Уиллоби терпеливо ждет.

– Я появился на свет в Пекине – это столица Сына Неба.

– То есть столица их императора, – прошептал мне в ухо Фергюс. – Однако же и наглые эти китайцы, если приравняли его к Иисусу Христу!

Матросы, услышав возмущенный шепот Фергюса, зашикали на него, побуждая умолкнуть. Тот в ответ показал довольно грубый жест, но все же обратился в слух, чтобы узнать продолжение рассказа.

– Я с младых ногтей интересовался искусством сочинительства. Следует признаться, кисточка и тушь не сразу подчинились мне, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы танец образов, похожих на журавлей, в моем сознании излился на бумагу в виде знаков. Когда я ощутил в себе достаточно сил, я показал свои труды мандарину Ву Сену, придворному Сыну Неба. Он по достоинству оценил мою работу и дал мне кров и пищу. У меня были все условия для совершенствования, и я был признанным мастером, носившим красный коралловый шар на шапке с двадцати пяти лет. О, это была высокая честь! – прикрыл глаза китаец, предавшись воспоминаниям. – Но злой ветер принес в мой сад семена злосчастия. Я приписываю это вражескому проклятию. Возможно, я был слишком высокомерен и утопал в гордыни, поэтому пропустил время жертвоприношения, но я чтил своих достойных предков и каждый год посещал фамильную гробницу. Мною были зажжены все свечи в зале предков…

– Думаю, сочинения китайца такие же пространные, как и этот рассказ. Тогда ничего удивительного, если он заявит, что китайский царь приказал бросить его в реку, – я бы поступил точно так же, если бы услышал такую нуднятину, – заворчал француз.

– Мои стихотворения увидела госпожа Ван Мей, вторая жена императора, мать четырех сыновей императора. Ее просьбу зачислить меня в штат придворных удовлетворили. Так я попал ко двору.

– Так это же здорово! – выпалил Гордон и подался вперед. – Не каждому доводится быть представленным ко двору.

Китаец догадался, о чем его спрашивают, и согласно кивнул:

– Да, это была огромная честь, шанс, который боги дают человеку один раз. Отныне я должен был жить при дворе, путешествовать по улицам в паланкине, сопровождаемый стражей. Слуги обязаны были нести тройной зонт, говоривший о величии моего сана, и, быть может, я получил бы когда-нибудь павлинье перо на шапку. Книга заслуг должна была содержать мое имя, внесенное туда золотыми письменами.

Мистер Уиллоби потрогал свою голову, уже зараставшую волосами в бритой ее части и похожую теперь на теннисный мячик.

– Но я должен был выполнить одно условие – стать евнухом, как все слуги императора.

Общий вздох служил лучшим подтверждением солидарности с китайцем. Люди на миг умолкли, а потом загалдели наперебой. Было ясно, что матросы высказывают свое мнение насчет придворных традиций, но «Чертовы язычники!» и «Желтомордые ублюдки!» были самыми мягкими выражениями, которые я могла расслышать в общем гомоне.

– А как становятся евнухами? Что для этого нужно сделать? – невинно поинтересовалась Марсали.

– Chèrie, поверь, тебе это не нужно знать, – обняв девушку, поспешил сказать Фергюс. – Ты покинул дворец, mon ami? – В голосе француза слышалось сочувствие. – Я сделал бы то же самое.

Моряки дружно поддержали это решение гомоном десятков голосов. Итак, обшественное мнение всецело было на стороне мистера Уиллоби, и, ободренный, он продолжил повествование:

– Отказаться от дара, предложенного императором, – бесчестный поступок, карающийся смертью, но я не мог поступить иначе, пребывая во власти любви к женщине. Да, я слаб духом!

Слушатели снова заохали, понимая, о чем идет речь. Китаец же потянул переводчика за рукав и уточнил что-то.

– Да, прости, – поправился Джейми и провозгласил: – Я сказал «к женщине», но это не так: надо понимать под этим женщин вообще, всех. Так? – обратился толмач к китайцу.

Тот кивнул маленькой круглой головой, на которой читалась тоска по родине, по ушедшим временам и готовность защищать свой выбор.

– Именно так. Женщины были самыми прекрасными созданиями, каких я когда-либо видел. Они очень красивы, подобно лотосу, грациозны, утонченны, как молочай на ветру. Существуют мириады звуков, присущие только им, и они всегда разные – щебет ли рисовки, соловьиные трели, воронье ли карканье, – здесь мистер Уиллоби ухмыльнулся и сузил глаза, отчего они сделались щелочками, а моряки засмеялись, живо представив каркающих переругивающихся женщин, – и всегда женщина прекрасна и желанна. Я всегда писал только о них, о девочках, девушках и женщинах, и довольно редко о конкретной госпоже. Они прекрасны: их груди пахнут абрикосами и подобны абрикосам на вкус, особенно когда их обладательница просыпается на рассвете, их лобок нежен и наполняет руку подобно спелому персику.

Эти слова были встречены немым восхищением, сменившимся разнообразными возгласами, а пораженный Фергюс зажал руками уши Марсали.

– Еще бы его не позвали ко двору! – оценил мастерство китайца Риберн. – Язычники, и слог языческий, но все равно здорово.

– Точно по праву носил помпон на шапке, – отозвался Мейтленд.

– Может, стоит выучиться китайскому, а? – подал идею помощник шкипера. – А стихи у тебя с собой, малый?

Джейми замахал руками, давая знак молчать, но в задних рядах все равно галдели: палуба была полна моряков, образовавших круг, центром которого являлась мачта с сидевшим под ней мандарином.

– Была ночь фонарей, очень большой праздник, – заговорил опять мистер Уиллоби. – В это время все люди выходят на улицу, и мне было сподручно бежать. Торжества начинаются в сумерки, и тогда я надел страннические одежды.

– В качестве траура китайцы носят белые одеяния, а не черные, как мы. – Джейми счел необходимым дать пояснения к рассказу. – Тогда они совершают паломничество к гробницам предков.

– В руках я держал анонимный фонарь, то есть такой, на котором не указаны ни имя, ни адрес. Никто не мог меня видеть – я проскользнул сквозь толпу праздновавших. Было очень красиво: слуги во дворце били в гонги, караульные – в барабаны из бамбука, над дворцом запустили многочисленные фейерверки.

Маленький мандарин погрустнел.

– Каждый поэт хотел бы попрощаться с родиной так, как это сделал я, – бежать в праздник, когда все веселы и нет места унынию. Таким я и запомнил Китай. Уже в воротах, охраняемых стражниками, я обернулся и увидел будто бы запретный сад, куда мне не было более доступа. Крыши дворцовых зданий сияли пурпуром и золотом и издали напоминали прекрасные цветы…

Праздничная ночь была благосклонна к беглецу, но день принес невзгоды.

– Я запамятовал, что у меня длинные ногти, – внезапно сказал китаец. – Все мандарины должны носить длинные ногти как показатель того, что физический труд не для них.

По этому знаку его, конечно, узнали уже в доме, где он попросил приюта на время. Слуга донес начальнику стражи, а тот отправил погоню вслед за И Тьен Чо. Чудом попавшаяся канава, поросшая кустарником, сохранила жизнь китайцу.

– Там я и расстался со своими ногтями. – В это трудно было поверить, но ногти мистера Уиллоби, бывшие когда-то длиной в фалангу пальца, сейчас были обрезаны под корень. – Так было нужно, потому что я не мог избавиться от золотых да-ци иначе: они были вделаны в ноготь.

Ему повезло: неподалеку крестьянин сушил одежду, и китаец украл ее, чтобы поменять платье, оставив непригодные в хозяйстве ногти, расписанные иероглифами. Он шел к морю, покупая еду, пока была такая возможность, но деньги не успели даже кончиться: его ограбили разбойники, правда, оставив его в живых.

– Мне, мандарину, привыкшему есть из золотой посуды, приходилось воровать еду или голодать, когда не удавалось ничего украсть. Ветер удачи все-таки настиг меня, и мне повезло найти торговцев снадобьями. Они шли на ярмарку, и мы договорились: они кормили меня и давали возможность переночевать, а взамен я придумывал красивые надписи для ярлыков на пузырьках и баночках и писал зазывающие слова на их флагах и вывесках.