Владимир Одоевский - Русские ночи

• Название: Русские ночи
• Автор: Владимир Одоевский
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1975

В книгу вошел первый в России философский роман «Русские ночи» (1844) В.Ф. Одоевского.

Этот роман — самое значительное произведение Одоевского, вобравшее в себя многие его замыслы, синтезировавшее его воззрения на жизнь, выразившее в цельном и концентрированном виде его любимые философские идеи.

Это итоговое произведение в точном смысле этого слова.

Заключительная статья Е.А. Маймина.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Начало литературной деятельности В. Одоевского относится к середине 20-х годов, к периоду любомудрия и издания альманаха «Мнемозина». Он писал и раньше — еще в пансионе, — но как оригинальный писатель он впервые заявил о себе на страницах альманаха, который издавал совместно с Кюхельбекером, а несколько позднее — на страницах «Московского вестника», «Московского телеграфа» и других журналов 20-х годов, зарекомендовавших себя как издания, где пропагандировались свежие литературные и философские идеи.

Уже в первом номере «Мнемозины» печатается оригинальное произведение В. Одоевского, озаглавленное «Старики, или Остров Панхаи (Дневник Ариста)». В этом рассказе-притче символически и сатирически изображаются современная жизнь и современные люди. Символический характер картины делает ее обобщенной. Автор выступает в рассказе одновременно и сатириком и философом. Так будет во многих произведениях В. Одоевского — и ранних, и зрелых.

В. Одоевский уже в самых ранних рассказах заявляет о себе как о представителе того литературного течения, к которому принадлежали и другие любомудры и которое получило наименование философского романтизма. Течение это характеризовалось прежде всего тенденцией к объединению философии с поэзией, стремлением к философскому содержанию и к философским формам в литературе. Это стремление видно было уже в рассказе «Старики, или Остров Панхаи». Оно заметно и в других ранних произведениях В. Одоевского: например, в его апологах «Дервиш», «Солнце и младенец», «Алогий и Епименид» и др., также напечатанных на страницах альманаха «Мнемозина».

Апологи В. Одоевского — это маленькие рассказы-притчи, построенные чаще всего на восточном материале, с прямым или легко подразумеваемым поучением. В них писатель говорит о мудрости и мудрецах, о знании и воображении, о высоких истинах, облеченных в земную и прекрасную одежду, о поэте и поэзии. При этом герои апологов — не столько люди, сколько идеи, на первом плане в них не события, а авторские раздумья и авторские уроки.

В художественном отношении большинство апологов не выдерживают строгой критики. Мысль в них кажется слишком оголенной, изображение — вялым, прямые авторские рассуждения занимают в композиции апологов непропорционально большое место. Но за этими недостаткамп ранней философской прозы В. Одоевского можно увидеть и некоторые общие, типологические черты как его собственной поэтики, так и поэтики некоторых других любомудров. Поэт-любомудр А. С. Хомяков, в некоторых отношениях близкий В. Одоевскому, писал о себе: «Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, т. е. прозатор везде проглядывает…».

Расцвет литературного творчества В. Одоевского приходится на 30-е а начало 40-х годов. Он пишет в это время много и в разных жанрах. Но при этом круг его основных идей и внутренние тенденции его творчества остаются довольно устойчивыми и определенными. В его произведениях легко отыскать единую концепцию жизни и человека. Как бы ни было различно все написанное В. Одоевским в эти годы, в авторе каждого из произведений легко узнать автора «Русских ночей», с широтой его взгляда и интересов, с его своеобразным универсализмом, с высоким уровнем его нравственных требований, сильным общественным темпераментом, внутренней свободою и оригинальностью мысли.

Одно из самых значительных произведений В. Одоевского 30-х годов — сборник рассказов под названием «Пестрые сказки». Сборник этот вышел в свет в 1834 г. Применительно к рассказам, вошедшим в сборник, наименование «сказки» явно условное. Во всяком случае ассоциаций с фольклорной поэтикой рассказы В. Одоевского не вызывают. Его сказки сугубо литературны в своей основе. Это сказки иронические в сатирические, с господством в них стихии фантастического и одновременно социально-бытового.

Самое фантастическое в сказках В. Одоевского заключается в причудливом и свободным смешении необыкновенного и повседневного, бытового. Такое соединение «несоединимого» заключает в себе как возможность сильный художественный эффект, и эта возможность хорошо реализуется писателем и используется им в целях обличения. Элементы необычного и фантастического выводят реальное из привычного ряда, как бы «остраняют» его, позволяют читателю свежо и по-новому увидеть то, что по рутинности воспринималось им автоматически, не задерживая его внимания. Это поэтика, близкая петербургским повестям Гоголя. Она предвещает вместе с тем существенные черты сатирической (в том числе и сказочной) поэтики Щедрина. Как у Щедрина, — раньше, чем у Щедрина, — фантастическое у В. Одоевского служило особой формой пносказания и сатиры.

В «Сказке о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем», входившей в состав сборника «Пестрые сказки», к приказному Севастьянычу, вполне земному человеку, мастеру на всякие хитрые дела и любителю опробовать «домашней желудочной настойки», является некто невидимый, «какое-то лицо без образа», выпросить свое собственное утерянное тело. По этому случаю под диктовку потерпевшего составляется казенная бумага:

«И Севастьяныч снова принялся за перо.

„Сего 20 октября ехал я в кибитке, по своей надобности, по реженскому тракту, на одной подводе, и как на дворе было холодно, и дороги Реженского уезда особенно дурны…“

— Нет, уж на этом извините, — возразил Севастьяныч, — этого написать никак нельзя, это личности, а личности в просьбах помещать указами запрещено…

— По мне, пожалуй; ну, так просто: на дворе было так холодно, что я боялся заморозить свою душу, да и вообще мне так захотелось скорее приехать на ночлег… что я не утерпел… и по своей обыкновенной привычке выскочил из моего тела…» (Повести, с. 89).

Здесь все удивительно живо и правдоподобно при всем неправдоподобии случая и обстоятельств. Необыкновенное происшествие обставлено у В. Одоевского обыкновенными и очень жизненными деталями, приметами быта. Об этом обыкновенном и бытовом говорится в стиле официального — тоже заурядного — судопроизводства. Но все дело в том, что эти заурядные приметы и детали реального мира через свою связь с необыкновенным и фантастическим приобретают крупные масштабы, становятся в точном смысле слова зримыми. Мелочь делается вовсе не мелочью; выявляется истинный нравственный и социальный смысл — или, лучше сказать, бессмыслица — того, что для привычного, рутинного читательского сознания представлялось как бы нормой и что на самом деле не было нормальным.

Мы уже говорили, что это похоже на манеру Гоголя. Теперь добавим к этому и уточним: это похоже на сатирическую манеру Гоголя в его повести «Нос». О сходстве сказки-новеллы В. Одоевского и повести Гоголя говорилось в научной литературе неоднократно. «„Сказка о мертвом теле“ даже в мелких деталях напоминает „Нос“ Гоголя», — писала Е. Хин (Повести, с. 465). Значение сходства «в мелких деталях» едва ли следует акцентировать: гораздо важнее близость в поэтике. Автор «Пестрых сказок» и перекликался с Гоголем, и отчасти предугадывал иные его достижения и открытия. Следует здесь напомнить, что «Пестрые сказки» выходили «под присмотром» Гоголя (см. письмо Гоголя к А. С. Данилевскому от 8 февраля 1883 г.) и пользовались его сочувствием.

Свои сказки В. Одоевский недаром назвал «пестрыми». Сказки оказались непохожими друг на друга — «пестрыми» — не только по тематике, но и отчасти по манере, в какой они написаны. Так, «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» кажется на первый взгляд похожей на сказку о мертвом теле. Она тоже фантастична по своему сюжету. Но, в отличие от сказки о мертвом теле, она носит к тому же аллегорический и дидактический характер. В творчестве В. Одоевского сказка эта и эти ее особенности не были исключительными. Автору «Русских ночей» с самого начала его литературного пути свойствен был пафос дидактика.

Вот к чему сводится та необыкновенная история, о которой рассказывается в сказке о девушках. Заморский басурман запер в своей лавке зазевавшуюся красавицу и переделал ее на свой лад, напичкав ее романами мадам Жанлис, заплесневелыми сенсациями, итальянскими руладами, добавив к этому «полную горсть городских сплетен, слухов в рассказов». Между тем случайный покупатель, молодой человек, влюбился в красавицу-куклу, купил ее для себя, любовался ею, а когда узнал, что кукла живая, пытался сделать ее снова человеком. Но тщетно: кукла оставалась куклой и не способна была чувствовать по-человечески,

Аллегория В. Одоевского оказывается весьма прозрачной, как и ее урок. Несмотря на это, дидактизм сказки не производит впечатления поверхностного и он не разрушает поэзии. Сам фантастический колорит произведения делает заключенное в нем поучение не плоским и не навязчивым. Сказка кончается таким назиданием: «А кто всему виною? сперва басурмане, которые портят наших красавиц, а потом маменьки, которые не умеют считать дальше десяти. Вот вам и нравоучение» (Повести, с. 100).