Василий Нарежный - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Василий Нарежный
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1983

Русский писатель Василии Трофимович Нарежный (1780–1825) продолжал традиции русских просветителей XVIII века, писателей сатирического направления Новикова, Фонвизина, Радищева, одновременно он был основателем той художественной школы, которая получила свое высшее развитие в творчестве великого русского писателя Н.В. Гоголя. В.Т. Нарежный — автор острых, разоблачительных нравственно-сатирических романов «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (1814), «Бурсак» (1824). «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» (1825)

Книгу составляют произведения писателя, характеризующие этапы развития его художественного мастерства ранние предромантические «Славенские вечера» (цикл новелл из истории Древней Руси), более зрелые сентиментальные «Новые повести», а также последний антикрепостнический роман писателя «Гаркуша, малороссийский разбойник».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Если вы не уйметесь, пане, и ты, молодой пан, то я принужден буду однажды навсегда остановить язык ваш и заткнуть горло.

Сия краткая речь, проговоренная с приличным взором и движением, подействовала успешнее, чем Цицеронова на Милона.

— Пан Яцько! — воззвал Гаркуша. — Мы проезжие люди и посбились в дорожном запасе. Слыша же, что ты заживпой человек и притом весьма ласковый, зашли к тебе отужинать.

Пан Яцько (с тяжким вздохом). Ах, честные паны!

Вам, видно, злодеи паши донесли ложно. Мы люди крайне небогатые, и от одного дня к другому почти ничего не остается.

Гаркуша. Мы неприхотливы и малым довольны будем. Но чтоб тебя не беспокоить, то мы сами потрудимся поискать чего-нибудь. Где твои ключи? Подай сюда!

Пан Яцько. Я никогда при себе не держу их, да и не от чего. Они всегда у жены.

Жена. Я отдала их дочери.

Дочь. Я, гуляя повечеру в саду, уронила в траву ц никак не могла найти.

Под густыми черными бровями Гаркуши заблистали глаза, подобно двум свечам, являющимся страннику в ночь темную на местах топких. Но он вдруг удержал себя и произнес, по-видимому, довольно равнодушно:

— Мы для того и путешествуем, чтоб научиться переносить всякие неудобства. Ты, Кузьма, и ты, Охрим, останьтесь здесь для соблюдения покоя, а прочие ступайте со мною.

Они зажгли несколько свечей, оставили часть с кустодиею, а с прочими пошли по указанию Ивана. Что значили запоры и замки панские пред орудиями разбойников? Как гнилая ветошь, все расползлось под их ломом, и внутренность прельстительного сундука отверзлась. Все ахнули от радости, видя дородные кошельки, серебром начиненные; а в одном шелковом довольное количество цельных голландцев. Осмотрев другие сундуки, не нашли ничего, кроме платья, белья и мелких потребностей пана, жены его, сына и дочери.

— Иван! — сказал Гаркуша. — Подведи к крыльцу две лучшие лошади из конюшни с четырьмя крепкими переметными сумами.

В ожидании Ивана они начали осматривать покои пана, нашли изрядный запас в добрых наливках и начали лакомиться, послав к Охриму и Кузьме полную сулею, дабы и тем не скучно было глядеть на вздыхающих узников.

На стене где-то найдены большие серебряные часы и представлены атаману. Гаркуша взглянул на них, пришел в смущение и сказал:

— Поспешим! Скоро займется заря! (В короткое время пребывания его в доме своего пана Аврамия успел он выучиться различать по часам время, хотя еще не дошел до того, чтоб мог продлить их движение.)

Когда он хотел послать к Ивану с приказанием поторопиться, тот, вошед, объявил, что лошади готовы; почему, нимало не медля, все имущество пана Яцька перекладено из сундуков в переметные сумы; серебро, платье, белье, даже убранство женское казалось им неизлишним. Золото атаман припрятал к себе. Тогда, сменя Охрима Исаком, велел первому немедленно с тремя другими поспешать с сокровищем в пустыню, что в ту же минуту и предпринято.

Оставшись сам-третей, атаман явился в храмине скорби и сетования, сказал самым важным голосом:

— Согласись, пан Яцько, что все на свете сем подвержено беспрестанным переменам, быстрым, неожиданным. Ты это неотменно знал, ибо уже полусед; или, по крайней мере, должен был знать, ибо ты родился, рос и начал стариться паном и христианином. Для чего же ты мучил каждодневно людей, поставленных судьбою к твоим услугам? Разве не довольно с тебя было — в праздности, неге, совершенном бездействии, лежа, — как говорится, — на боку, есть, пить, курить тютюн и спать? Для чего ты мучил самого себя, не пользуясь самым необходимым и подвергаясь чрез то истощению сил и болезням? Разве теперь приятно будет тебе видеть крепкие сундуки свои опустошенными совершенно? Не походишь ли ты на того богача, которому сказано было: «Безумный! Ты собираешь богатства, не зная, кому что после тебя достанется!» Ну, пусть так! Лишением серебра и золота, выплавленного — можно сказать — из крови, поту и слез твоих подданных, ты и семья твоя уже наказаны; но все еще остаетесь в долгу относительно к беднякам, которых вы называли своими, и долг этот так запущен, что может сделаться неоплатным, если я теперь же не возьму на себя труда поквитать вас.

Сим поступком исполню я волю правосудного неба, рано или поздно карающего беззакония, и сделаю вас счастливыми. Поверь мне, пан Яцько, с сегодняшнего утра ты можешь наслаждаться жизнию. Кто запрещает тебе быть бережливым, домостроительным, степенным человеком, каковых есть довольно, — это добродетель, приятная и самому и другим; но неумеренная скупость, постыдное скряжничество есть порок гнусный, отвратительный, недостойный терпим быть в обществе человеческом! От этого-то порока постараюсь я отучить всех вас…

Он дал знак — и пана Яцька мигом сволокли с постели на пол; а догадливый Иван в минуту явился с пребольшой вязанкою лоз. Начался урок — единственный в своем роде.

Несмотря на вопли мужа, жены, сына и дочери — Гаркуша хладнокровно говорил:

— Сему никогда не бывать бы, если бы вы помнили, что вы состоите из такой же плоти и крови, как ваши подданные. Вы этого не хотели знать, не верили. О! Справедливость требует уверить вас в сей истине! Продолжайте, почтенные наставники! Продолжайте как можно ревностнее; добрые люди сии того стоят!

Пан Яцько перестал вопиять и клясться, что впредь будет отцом своих подданных и самым чивым человеком.

Дан знак — и его перестали увещевать, а принялись за панью, а напоследок за достойные отрасли знаменитого дома. Когда же все весьма достаточно были наставлены, как должно вести жизнь прямо папскую, Гаркуша сказал:

— Я сам, пап Ядько, медицину знаю не плоше тебя и, кажется, поступлю основательно, когда тебя и семью твою оставлю в сем положении до возвращения с поля крестьян твоих. До тех пор вам вредно было бы что-нибудь есть или пить. Оставайтесь с миром — и помните Гаркушу!

Он вышел с своею свитою — и прямо на двор Ивана.

Там тоже досталось жене его, сыну и дочери, да и с лихвою. Разумеется, что разъяренный Иван не жалел пи рук своих, ни ног, пи языка. После сего все простились с хутором, не прежде, однако ж, пока Кузьма и Исак не понаведались еще раз в панскую кладовую и не взяли на дорогу кое-чего, утоляющего алчбу и жажду.

Глава 11 Новый собрат

Когда вступили они в пределы леса и Иван, отчасти догадавшийся, какого рода были новые его знакомцы, благодетели и мстители, начал балясничать со всею веселостью свободного человека, предполагая наверное, что и он за оказанную им услугу будет принят в товарищи сего прекрасного общества, чего ему хотелось от чистого сердца, — Гаркуша, остановясь, сказал хотя ласково, но весьма важно и решительно:

— Иван! За оказанную тобою нам услугу ты должен быть награжден. Тебе ни воротиться к пану, ни следовать за нами невозможно. На границах Китая есть места, где люди ведут жизнь пресчастливую. Я отсчитаю тебе пятьдесят червонцев, и сих денег на первый случай весьма для тебя достаточно, а между тем и мы все не замедлим прийти туда же и жить будем по-братски.

Атаман вынул кису с золотом и начал считать, как Иван, переменившись в лице и со слезами на глазах, сказал ему:

— Благодарю за щедрость! С меня довольно будет и одного червонца, чтобы купить веревку и столько запасти жидкой силы для придачи храбрости душе своей, что надеюсь повиснуть на дереве без малейшего страха! Да и куда пойду я с деньгами? На заставе меня спутают, а увидя золотые деньги, запропастят навеки. Притом же я не только не знаю дороги до Китая, но в первый раз об нем и слышу! Всего лучше умереть добровольно и на своей родине. Мне ничего не осталось желать на сем свете. Пан Яцько с своею семьею и жена моя с своею не скоро забудут друга своего Ивана.

Такие речи опечаленного Ивана тронули и самого Гаркушу, а Исак и Кузьма — хоть были свирепейшие головорезы изо всей шайки — явно взяли сторону обманувшегося в своих надеждах и представили атаману, что отпустить его от себя значит предать на жертву очевидной погибели.

— Может быть, и так, — отвечал Гаркуша, — но я обязался пестись о безопасности целого братства. Кто из вас поручится мне, что тот, кто изменил своему господину и предал его в неизвестные руки, не скорее, не охотнее сделает то же и с нами?

Исак, отведши его на сторону, сказал:

— Разве мы не то же бы самое сделали с вероломным паном Аврамием, хотевшим пожертвовать нами для своей безопасности, если бы только были в возможности? Мы изменили ему побегом; при всем том — думаю, надеюсь, уверен, — что нет нигде общества дружнее нашего, радетельнее к общим пользам, вернее в своих клятвах!

— Иван! — воззвал Гаркуша, подошед к нему. — Ты хочешь быть членом нашего общества! Знаешь ли, к чему обяжет тебя исполнение сего желания? Ты должен будешь отказаться от многих привычек, которые, вероятно, превратились в тебе в самую природу; должен будешь сохранить умеренность во всем, хотя с первого раза, может быть, покажется тебе, что в нашем братстве все позволено; ты должен будешь приучить себя с величайшим терпением сносить холод, зной, голод, жажду и бодрствовать тогда, когда все в мире покоится. Строг и взыскателен был пан твой Яцько; но клянусь тебе общим судьею нашим, что я, поставленный провидящим небом в начальники нашего общества, еще строже, еще взыскательнее. Я всякому отец, друг и брат, пока он того достоин; в противном случае — судья самый неумолимый. Малейший вид раскаяния, уныния, покушения к измене наказан будет мучительнейшею казнью!