Герд Фукс - Час ноль

• Название: Час ноль
• Автор: Герд Фукс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Действие нового романа Герда Фукса происходит на западе Германии в 1945–1949 гг. Автор показывает, как местные заправилы, процветавшие при гитлеровской диктатуре и на короткое время притихшие после ее падения, вновь поднимают голову. Прогрессивно настроенные жители деревни постепенно приходят к выводу, что недостаточно было просто победить фашизм — необходимо и дальше продолжать борьбу за демократию и справедливость, за полное преодоление позорного нацистского прошлого.

---

Олаф Цандер послушно отнес ящик в угол комнаты, куда Уорберг показал кивком головы.

— У меня много дел, — сказал лейтенант Уорберг и положил ноги на стол. — Всего хорошего.

Олаф Цандер ушел. С необъяснимым раздражением уставился Джеймс Уорберг на дверь, которая затворялась за ним, затворялась медленно, сантиметр за сантиметром, он уже схватил было пустую бутылку из-под виски, когда дверь наконец-то захлопнулась, с тихим, покорным, подобострастным щелчком.

Для Хаупта вечера теперь были долгими. Рядом спал Георг, вымотанный на работах у Леи Грунд, иной раз заглядывал Эрих. Стоило Хаупту коснуться струны, и Эрих улыбался. Но как-то раз Хаупт усмехнулся ему в ответ.

Тут лицо у дурачка вдруг как-то обвисло. Он поднялся и хотел уйти. Но Хаупт опередил его и, смеясь, ухватился за дверную ручку. Тогда слабоумный отбросил его в сторону, да с такой жуткой силой, что Хаупту стало не по себе. И долго еще потом преследовал его этот страх, словно он столкнулся с чем-то непостижимым.

В октябре Хаупт познакомился с Ханной Баум. В первый раз она увидела его в окружении детей, его часто видели тогда с детьми. Им нужно было ему многое рассказать, и по возможности всем сразу, ведь чего только здесь не происходило в его отсутствие! И как горел дом крестьянина Хесса, и как американский танк въехал прямо в курятник Вагнера, и как они видели негра в цилиндре.

Одну девочку все время оттесняли назад, но она упорно пробивалась к нему поближе. Наконец Хаупт сам подтянул ее к себе.

— Как тебя зовут? — спросил Хаупт.

Девочка молчала.

— Ее зовут Лени! — закричали дети.

— Ну а где были вы, когда здесь стреляли? — спросил у нее Хаупт.

— Папа, мама и я сидели в кухне, — ответила девочка.

— Да отец у нее давно погиб! — закричали дети.

Она помолчала, потом сказала:

— А от нас отскакивали все снаряды.

И тут появилась Ханна.

— Опять болтаешь! — прикрикнула она и дернула Лени за руку. Хаупт непроизвольно потянулся к девочке.

— Не трогайте ребенка, — крикнула Ханна Баум.

На другой день Лени подошла к окну Хаупта. Она вертела головой в разные стороны, по на окошко не смотрела. Хаупт вскочил и пригласил ее зайти.

Она робко вошла в комнату, но потом решительно захлопнула за собой дверь. Теперь она разгуливала по каморке Хаупта с таким видом, словно собиралась здесь поселиться. В конце концов она принялась внимательно разглядывать самого Хаупта. С тем же выражением, какое у нее было, когда она оглядывала комнату. Результаты осмотра ее явно удовлетворили.

— Что это у вас с ногой? — спросила она.

Хаупт объяснил ей, как действует мина нажимного действия.

— И нога поправится? — спросила она недоверчиво.

Хаупт заверил ее, что раны уже затягиваются.

Лени выглянула в окно.

— Теперь никогда больше не будут стрелять, — сказал Хаупт.

Она помолчала, потом объявила:

— Все мы все равно протянем ноги.

Когда вошла Ханна (она разыскивала дочь), Лени и Хаупт сидели за столом. Лени жевала бутерброд. Ханна была дочерью экспедитора Баума, но жила (по причинам, выяснить которые Хаупту так и не удалось) не у матери в доме Баумов возле вокзала, а на частной квартире в Верхней деревне, неподалеку от Хаупта. Ее отец не вернулся еще из плена, оба брата погибли на фронте. Ханна была не замужем и работала у какого-то крестьянина. Вот и все, что Хаупту удалось о ней разузнать. О ней рассказывали также историю, которая разыгралась в тот день, когда американские войска занимали деревню. С самого раннего утра деревня и ведущие к ней дороги находились под легким артиллерийским огнем, и большинство жителей попрятались в лесу, в давно уже подготовленных убежищах. Только там соседи заметили, что Ханны среди них нет. Пришлось Валентину Шнайдеру воротиться в деревню. Он нашел ее с ребенком на кухне, за столом.

Почему она осталась, говорить она не хотела. Но она подвергала опасности жизнь собственного ребенка и еще одного постороннего человека, Валентина Шнайдера, при этом злые языки добавляли, что с собой она вольна делать все что угодно.

Когда Ханна пришла за Лени, она была в платье без рукавов и в шерстяной кофточке. Кофточка оставляла открытой шею и даже плечи. Хаупт усилием воли заставил себя не смотреть на ее тело.

В тот вечер Эразмус Хаупт сразу после ужина отправился на вокзал с багажной квитанцией фройляйн Штайн, а Шарлотта Хаупт и тетя Бетти принялись убирать со стола. Фройляйн Штайн минуту-другую сидела одна, уставившись невидящим взглядом в пустоту огромной белой скатерти.

В этот миг в комнату вошел Георг. В форме гитлерюгенда.

Это конец, подумала Луиза Штайн. Но, подумав так, она тут же услышала свой собственный голос — а ты, должно быть, Георг, — услышала, что называет себя, услышала, что интересуется, как у Георга дела в школе, поинтересовалась, чем занимаются они в гитлерюгенде (в тот вечер у них как раз были тактические упражнения на местности), и, когда Шарлотта Хаупт и тетя Бетти вернулись в комнату, они застали обоих за оживленной беседой. Правда, у фройляйн Штайн при этом было такое чувство, будто губы ее существуют отдельно от нее самой, с них безостановочно слетают какие-то слова, тогда как она сама пытается сжаться, цепенея от ужаса перед формой гитлерюгенда, перед никем не учтенной случайностью. Это конец, думала она, продолжая разговаривать — и разговаривать вполне свободно, — это конец.

Тетя Бетти принесла Георгу ужин, и Георг принялся уплетать за обе щеки, время от времени, однако, он забывал про голод, увлеченный рассказами фройляйн Штайн. Впрочем, она не столько рассказывала, сколько проделывала всякие штуки — давала настоящее представление. Она не ограничилась тем, что расписала, как, будучи гимназисткой, тайком от родителей играла на пианино в одном из кинотеатров на окраине, чтобы иметь больше карманных денег, как с каким-то варьете ездила по Мекленбургу, нет, она во что бы то ни стало хотела сыграть и даже спеть ту песенку, которая однажды вечером переполнила чашу терпения публики, так что пришлось им спасаться от разъяренных крестьян через окно трактира, — словом, хотела на потеху Георгу, который нe знал этой песенки, исполнить ее, так сказать, в его честь, песенка называлась «Мой попугай не ест яиц вкрутую» и отличалась известной фривольностью содержания. Так что когда Эразмус Хаупт отворил дверь дома, он в первую минуту не поверил собственным ушам.

Сначала они решили, что она спятила. Но потом поняли, что играла она сейчас для одного-единственного зрителя, для Георга. И тут уж Луиза Штайн выделывала такие трюки, словно речь шла о ее жизни. Впрочем, речь и в самом деле шла о ее жизни. Она должна была расположить этого юношу к себе до того, как он поймет, кто она такая. Она должна была разбудить в нем нечто, что помешало бы ему тут же побежать в гестапо, что помешало бы отправиться в гестапо его родителям или же попросту отказать ей от дома.

Воспользовавшись тем, что Шарлотта Хаупт тоже решила внести свою лепту во всеобщее веселье, Эразмус Хаупт отправил Георга в подвал за второй бутылкой вина.

— А теперь я пойду к себе, — отчужденно произнес Георг, вернувшись и поставив бутылку на стол. — Спокойной ночи.

Мать попыталась было задержать его, по Луиза Штайн сразу поняла, в чем дело. Он увидел в прихожей ее пальто с желтой шестиконечной звездой.

Эразмус Хаупт вышел следом. Георг сидел на своей постели.

— Она у нас совсем ненадолго, — сказал Эразмус Хаупт. — Скоро это кончится. Тогда она уедет обратно в Берлин.

— Но ведь такие вещи запрещены, — сказал Георг с отсутствующим видом, но вдруг, словно пробудившись, спросил: — Кончится что?

— Война, — ответил Эразмус Хаупт.

— Ты считаешь, мы проиграем войну?

— Мы-мы! Я не хотел войны. И это не моя война. Да и вообще это не война, а преступление! — закричал Эразмус Хаупт.

Слишком поздно он заметил, что этого ему говорить не следовало.

Георг вскочил. Лицо у него побелело. В глазах стояли слезы, рот перекосился от отвращения и ненависти. Они уставились друг на друга, помолчали, а потом Георг уткнулся лицом в подушку.

Эразмус Хаупт присел к нему на край кровати. Его вдруг бросило в дрожь. Откуда все это у мальчика? Словно это не его сын. Как такое случилось?

И пока Эразмус Хаупт уговаривал сына спуститься вниз и поговорить со всеми, он начал понимать, что если ему когда-нибудь и придется держать ответ, то только на один вопрос: как такое случилось?

Георг встал. Взгляд у него был опустошенный, лицо ничего не выражало.

— Я иду спать, — сказал он.

— Хорошо, — кивнул Эразмус Хаупт. — Но ты должен знать, что все мы теперь в твоих руках.

Внизу он сказал, что не ошибся в сыне, фройляйн Штайн может не тревожиться. Но сразу вслед за этим он поднялся и тоже ушел к себе. Сослался на усталость. Всматриваясь в темноту, Эразмус Хаупт спрашивал себя снова и снова: откуда все это у мальчика?