Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

• Название: Аллея всех храбрецов
• Автор: Станислав Хабаров
• Жанр: Историческая проза

60-е годы прошлого столетия. Молодой специалист после института распределён в ракетно-космическую фирму С.П. Королёва. Воспитанный в стиле индивидуального творчества, он попадает в муравейник коллективного труда. В книге беды и напасти, и радости работы пионерского периода космонавтики.

---

– Документик этот требуется подписать, говорю. А он очки надел, читал, читал. Если вы из-за денег, говорит, то не советую. Точно нужен мне его паршивый совет.

– Вот и выявил ты попутно свое лицо, – рассмеялся высоколобый. – Только это, оказывается, и не лицо, а совсем иная часть тела.

От студенческих лет у Мокашова осталась привычка находить во встречных черты животных. Так, высокий напомнил ему рыбу. "Рот у него такой, – догадался Мокашов, – тонкий, концами вниз". Собеседник его короткой, подрагивающей при смехе губой отчетливо напоминал сайгака.

– Сейчас вы пойдете, Вадим Палыч, – сказала ему секретарша, и он согласно кивнул.

– Так чего ты уходишь? – спросил он высокого.

– Юмора не хватает, – ответил тот и руками показал. – Смотрю я на ваши кульбиты и не смешно. А не смешно, следовательно, сам понимаешь, тошно. Я уже…

В этот момент дверь в кабинет отворилась, и Вадим Палыч, кивнув, пошёл.

– Оформляетесь на работу? – спросил Мокашов высокого.

– С точностью до знака, – небрежно ответил тот. – Маша, я тоже зайду.

– Входите, входите, – закивала секретарша, и Мокашов вошёл следом.

– Садитесь, пожалуйста.

Они сели, и Мокашов стал рассматривать кабинет. Кабинет, как кабинет – ничего особенного. Над огромной, во всю стену грифельной доской часы в деревянном футляре. Вдоль стены длинный полированный стол. Впритык к нему небольшой письменный, с малиновым сукном и плексигласом сверху.

На столе ничего лишнего. Папка с бумагами на подпись. Под плексигласом список телефонов. Точеные карандаши в деревянном стаканчике. На столе крохотный листочек бумаги, на котором начальник отдела Борис Викторович Викторов размечал ритм своего дня. Перекидной календарь с пометками и бумага, на которой пишет БэВэ. Так его зовут за глаза в отделе, сокращая имя и отчество.

Когда он пишет, то наклоняет голову к плечу. У него большая красивая голова, а глаза – холодные, внимательные.

– В КИСе вам делать нечего, – говорит он стоящему перед ним Вадиму Павловичу, – только мешаться будете.

– Мы же совсем объекта не видим, – возразил тот. – Рассчитываем, управляем в полёте, а как он действительно выглядит, не представляем.

– А зачем видеть? У вас должно быть воображение. Думаете, физики видят электрон? У вас всё?

– С понедельника испытания, Борис Викторович.

– Какие испытания? – Викторов откинулся на спинку стула, посмотрел испытующе. – Испытания чего?

– "Узора". От отдела требуется представитель.

– Разве мы записаны?

– А нас все, кому не лень, записывают. Мы в графике.

– Я его не визировал.

– Стало быть, Петр Федорович подмахнул.

Викторов повернулся к тумбочке в углу, нажал кнопку звонка. Открылась дверь и выглянула секретарша.

– Соедините меня с Иркиным.

– Хорошо, Борис Викторович.

– Это Викторов говорит. Оказывается, мы записаны в испытания "Узора". Помните? От нас выделен кто-нибудь?… Нет. От нас требуется учёный еврей на всякий случай… Теоретики не подойдут. Они же, наверняка, не знают, что железо ржавеет. Оставят, скажем, прибор под дождем. Нужен инженер с организаторским уклоном. Хорошо… Иркин выделит человека. Свяжитесь с ним.

– Хорошо, Борис Викторович.

– Подписали, Борис Викторович, – поднялся высокий, – заявление мое?

– Так куда вы собрались?

– В комитет.

– Наш?

– Да.

– Значит, бумажной крысой станете?

– Это, как говорится, Борис Викторович, кесарю кесарево, а богу божье.

– Ну, что же, – встал из-за стола Викторов, отошел к окну и продолжал, глядя на просвечивающее сквозь сосны шоссе.

– Удержать вас нечем. Из комсомола вы выбыли, в партию не вступили. Жилплощади не получали. Скучать не будете?

– Работа везде работа.

– Ну, хорошо, передавайте дела. Заявление ваше, считайте, я подписал.

Зазвонил телефон, заполняя неловкую паузу. Затем серые холодные глаза Викторова остановились на Мокашове. Он встал и молча положил переводку на стол. И снова дверь отворилась, и явился Вадим Палыч. "Попроще нужно, – решил для себя Мокашов, – какой он Палыч? Просто Вадим". Вместе с Вадимом вошел мужчина постарше. Он появился, небрежно рассматривая бумаги на ходу. Видимо, вход в кабинет для него в отличие от остальных был свободным. Увидев Мокашова, он остановился и вопросительно посмотрел на него.

– Иркина, вот, привел, – пояснил Вадим, – воздействуйте.

– В сборочном цирк, – начал Иркин безо всякого предисловия. – Кронштейны ДУСов не маркированы. Вопрос не наш, к конструкторам. Мы не причём. Не дошло ещё до вас, Борис Викторович? Это я, так сказать, – голос снизу, сейчас и сверху дойдёт.

– Отпустите меня, – взмолился Вадим. Но они не обратили на него внимания.

– Вопрос конструкторский, но поднимется крик: отчего не интересуетесь?

Иркин разгуливал по кабинету, косолапил, сутулился. Выглядел он настоящим медведем, но улыбался по – лисьи, с хитрецой.

– "Узор", – говорил он уверенно, – выдуман целиком и полностью. Он для теоретиков. Я за стирание граней между умственным и физическим трудом. А у прибористов катастрофически не хватает людей.

– Вам нужны молодые специалисты? – перебил его Викторов.

– Вы же знаете, Борис Викторович, – ответил Иркин мягко и тихо.

– А вам, Вадим Палыч?

– Молодые, – откликнулся Вадим, – ещё не значит, что специалисты.

Все посмотрели на Мокашова.

– Первый вопрос анкеты, – сказал Вадим, – в шахматы играете?

– Играю, – осторожно ответил Мокашов.

– Тогда, простите, – развел руками Вадим, – это по определению наш человек.

– Откуда вы к нам? – поинтересовался Викторов.

Мокашов объяснил, пожалуй, чуточку подробней, чем следовало. Тогда Викторов взялся за голову, покрутил ею, не отнимая рук, сказал в неповторимой викторовской манере:

– И кого только у нас нет.

Знакомство Мокашова с отделом завершилось в несколько минут.

– Теоретики, – толкал Вадим очередную дверь, – считают себя чрезвычайно умными людьми, хотя и совершенно напрасно… А здесь прибористы, иначе практики. У них в мозгу поменьше извилин, зато в руках постоянный рабочий зуд. Им просто не терпится воплотить то, что рождается в светлых теоретических головах.

Вдоль стен комнаты тянулись грубые лабораторные столы. На них громоздились осциллографы, криостаты, тестеры; распластывались коричневые панели в разноцветных сопротивлениях с серебряными паутинками схем.

– Воплотить не то слово, – отозвался один из прибористов, паявший в углу. Остальные работали, не поднимая голов.

Приборист был весь перебинтован: руки и голова. Края бинтов были прилеплены пластырем.

– Не воплотить, только убедиться, что всё, предложенное теоретиками – чушь и бред и предложить то, что и имеет место быть.

– С соображаловкой у них не очень, – вздохнул Вадим, – именно, имеет место быть. Однако начальство их любит. Этому даже ошибочно орден выдали.

– Вижу, не даёт тебе покоя мой орден, – сказал приборист, – могу походатайствовать, чтоб и тебе разрешили его носить. По праздникам.

– Давай, – рассмеялся Вадим, – ходят слухи, что ты "гибрид" в скутер переделываешь. Речевое управление…

– А как же. Управляется, когда материшь. До вас квитанции не доходят, когда я вас матерю. Точности посчитали?

– Ты же знаешь, – замялся Вадим, – "Сапоги"…

– Не знаю и знать я не хочу, – отрезал приборист, – смотри, ведущего наведу.

Они прошлись по немногим отдельским комнатам.

– Тесно у нас, – вздыхал Вадим, – расширяемся при постоянном объёме.

С территорией Мокашов знакомился у окна. "Это наше, – говорил Вадим словами Ноздрёва, – а там за трубой… тоже наше. КИС, видишь серое здание, у нас там стенд. Дальше крыша зеленая, перед столярным… и там наш стенд в бывшем гараже".

– Зачем столярный? – удивлялся Мокашов.

– А ящики, тара, как правило, нестандартная и всегда под рукой. Куда тебя посадить? Хорошо бы к "сапогам". Место для сектора сберечь. Постой-ка, я мигом.

И Мокашов остался один. Светло было только здесь, у окна, а коридор сгущался темнотой. В нем возникали неясные тени. Чаще других на границу света и тени выходил пожилой мужчина с расплывшимся бабьим лицом. Он был целиком в зеленом: френче и брюках, и каждый раз вглядывался в Мокашова.

"Игуана, – отметил про себя Мокашов, – большая, бесформенная и бегает на задних ногах. Но за проворство приходится расплачиваться, и она останавливается, принимая нелепый и важный вид".

Вадим задерживался.

"Игуана, – думал Мокашов, – старая, морщинистая и щеки обвисли, на манер кулис. Будто его сначала надули, а затем чуточку спустили, оттого и подобный вид».

– Пошли, – появился Вадим, – уплотняем "сапогов".

И они двинулись в коридорную тьму.

– Вадим Палыч, – плаксиво раздалось за спиной, – я вас повсюду ищу.

Они обернулись. За ними стоял все тот же мужчина с бабьим лицом.