Ануар Алимжанов - Гонец

• Название: Гонец
• Автор: Ануар Алимжанов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

В 1723 году объединенная армия казахских батыров отбросила от своих границ джунгарские полчища. Но силы были неравны. Под давлением народных масс казахские ханы обратились к России с просьбой о союзе, и с 10 октября 1731 года началось добровольное присоединение Казахстана к Российскому государству. В романе, полном драматизма, известный казахский писатель рассказывает об этих событиях.

---

Он торопился скорее покинуть эти края, скорее отвести свою конницу к городам на берегах Сейхуна. Но он не мог идти дальше, не обезглавив сначала столь дерзких батыров.

Но где эти неуловимые батыры? Быть может, и нет их вовсе? А быть может, появились предатели в самом лагерь принца, среди его слуг и рабов, среди его полководцев…

Тысячники молчали. Вокруг стана, где собралось пятнадцатитысячное войско джунгар, по крайней мере верст на двести-триста все было пустынно. Оставались там лишь нищие аулы. Лазутчики и провидцы возвращались ни с чем. Никто не мог узнать точно, где стоянка батыров Санырака и Тайлака и сколько сарбазов у них. Собственно, одной тысячи хватило бы, чтобы расправиться с каждым из них в отдельности. Но посылать в открытую степь столько войска, не зная, где находится враг, было бессмысленно.

— Кони набрали силу, заждались. Все тумены покинули зимние стоянки, стянуты к твоему шатру, готовы к походу. Люди все чаще оглядываются назад, тускнеют их глаза, они вспоминают о своих домах. Не слишком ли часто ты говоришь об этих недостойных твоего внимания бродягах, мой повелитель? — начал старый косоглазый Дамба — любимец самого хунтайджи, главный советник принца. Он был старшим над тысячниками и командовал всеми туменами войска. — Нас ждут города на Сейхуне, реке, которую казахи называют Сырдарья. Там мы должны объединить наши знамена с бесстрашным великим Дабаджи, и тогда у наших ног будут все красавицы Самарканда и Бухары, а богатства этих городов умножат могущество и славу вашу, мой повелитель. Еще выше станет трон непобедимого и славного владыки — Цевена Рабдана. Мы оставим здесь конницу тысячника Хансаны. Пусть он пронесется со своей тысячей по этой степи, растопчет безумцев, осмелившихся бросить нам вызов. Он догонит нас. Пора в дорогу. Кони заждались…

— Разве ты забыл, как этот наглец Тайлак осмелился назвать нашего солнцеподобного отца трусливым зайцем? Разве ты забыл, что он осмелился сказать будто наш владыка и повелитель, всемогущий отец наш, перед которым склоняет голову сам богдыхан, когда-то был бит Тауке-ханом. Я не сделаю ни шага с этого места, пока у моих ног не окажутся головы безумцев, — принц впервые так резко говорил с Дамбой. Ему хотелось как можно резче осадить этого старика, который посмел назвать Дабаджи «великим». Ведь не Дабаджи, а он, Шона-Доба, сын Цевена Рабдана и брат Галдана Церена, значит, он, Шона-Доба, великий принц — прямой наследник трона. — Мы даем вам неделю. К ее исходу они должны быть привязаны к моей повозке. Как псов я поведу их на привязи за собой. Пусть своим воем оглушают степь! Я все сказал!

Тысячники, пятясь, покинули шатер. Остался Дамба.

— Честь и слава нашего владыки для нас превыше всего! Ты, наверное, забыл об этом. Ты стар. Тебе уже пора в постель. Ты боишься подальше заглянуть в казахские степи, Тайлак и Санырак тебе кажутся львами, живущими в недоступном логове. Найди дорогу к ним. Ступай! Мы подумаем о тебе, — губы принца скривила улыбка, лицо старого советника окаменело, глаза еще больше сузились.

Впервые с тех пор, как хунтайджи назначил его наставником и советником своего младшего сына, он вышел из шатра принца как простой воин, пятясь. Чуть не свалился, споткнувшись о порог. Услышав за собой тихий смех принца, он до боли в ладонях сжал рукоятку кинжала и, кажется, понял, какой гнев принца он навлек на себя. Заметив, что в стороне, как обычно, в ожидании его приказов стоят тысячники, Дамба обрел привычный вид и, пристально вглядевшись в их лица, приказал им следовать за собой.

В тот же вечер, несмотря на близость ночи, из стана джунгар по всем дорогам и тропинкам направлялись в степь отряды конницы, ведомые сотниками. Свирепый Хансана после долгой беседы в шатре Дамбы собрал всех своих сотников и повелел им до заката следующего солнца узнать точное местонахождение главных сил Тайлака и Санырака.

Прочесать степь так, как это делали разъезды Чингисхана, чтобы ни один зверь не мог проскочить незамеченным, ни один человек не мог ускользнуть из рук. Пытать всех встреченных в степи. В аулах заставить говорить всех от мала до велика. И в первую очередь пытать старцев, которые, решив, что нечего бояться тем, у кого ничего нет, остались здесь.

Уже покидая свои шатры, сотники видели, как пришел в движение весь огромный стан всесильного Шона-Доба. Пламя вспыхнуло на копьях отборной охраны, стоявшей вокруг огромного островерхого шатра принца.

К вечеру загорелись костры, отмечая боевой распорядок туменов. Этого давно уже не бывало, но таков был наказ солнцеликого Цевена Рабдана, и, видимо, сегодня и принц, и Дамба вспомнили о священном наказе. Видимо, не сегодня так завтра принц устремит свою конницу в поход. Но куда? Вперед, к войскам Дабаджи, или назад, к отцу? О священный Будда, вразуми принца…

В зареве костров, покидая стан, сотники заметили и то, как резко была увеличена охрана боевых коней, набиравших силу на весенних выпасах.

* * *

…Всю ночь не останавливались гонцы Санырака. Глаза их привыкли к темноте, к тому же после полуночи с неба спала завеса туч, выглянули звезды. Ехать стало легче и спокойнее. Кенже и Лаубай, вглядевшись в звезды, убедились, что не сбились с пути, не свернули на одну из сотен троп, которые ветвят Сауранскую дорогу. Дорога вела к старым горам, за которыми простираются Иргизские степи, а там не пройдет и дня, как они найдут — в этом они были уверены — прямую тропу в стан батыра Тайлака.

Ехали быстро, изредка перебрасывались словами. Интереснее всего было слушать Егорку. Хайдар все же не так интересовал Кенже и Лаубая — как-никак был своим, единоверцем. А вот что заставило принять на себя тяжкое бремя службы сарбазов Егорку? Какой ему интерес? Россия отсюда далеко, люди здесь иноязычные…

— Люблю коней, люблю волю, — говорил Егор. Но это все еще не проясняло дела. Кто же не любит хороших коней? За тулпара можно отдать все свое состояние. А кто же из людей не любит свободу? Но ведь как понимать слово «свобода». Когда война, значит — садись на коня, бери меч в руки, иди на врага. Хочешь в одиночку, хочешь стань под начало батыра и сражайся, пока твоя голова цела. Но разве это свобода?

А когда нет джунгар, нет войны, тогда надо идти к баю, султану или хану, стать их туленгутом, или чабаном, или табунщиком, — кем ни станешь, все равно ты подчинен их воле, а сами они — воле более сильного. Конечно, можно не служить никому. Но тогда придется сделаться разбойником, конокрадом и прятаться ото всех. Что же это за свобода! Да и есть ли в жизни она вообще? Странно говорит Егорка. Но тем интереснее его слушать. Он много знает и много видел и даже понимает язык джунгар. Выходит даже, что он был во дворце самого Цевена Рабдана. Но когда и почему? Все это надо узнать подробнее, решил Кенже. За два года войны он понял, что хорошо надо знать соратника, прежде чем довериться ему. Осторожно спросил:

— Какие же дела заманили тебя в Джунгарию из дальней столицы белого царя, и как же сумел ты пройти все народы и пути через великую землю нашу? Не скажешь ведь ты, что не было опросов на дороге, и что ты перелетал туда на сказочном драконе?

— Мы не царевичи, чтоб о нас сказки сказывать, — ответил Егорка. — Все как есть скажу. Мое дело плотницкое да кузнечное, чтоб телеги чинить. Вот и взяли меня с собой его высокородие капитан Унковский[54] в свое посольство к зюнгарскому хунтайджи его преподобию Цевену Рабдану. Вот уже пятый годок пошел с той поры. Ехали мы тогда через татар и башкир — то земля Хайдара. Через Волгу — Едиль, через неведомые просторы ваши. Ох и много же довелось увидеть! Хана вашего с Меньшой орды, Абулхаира, довелось увидеть и хана Великой орды Болата. Десять месяцев, считай, добирались от России до зюнгар. Сказать можно так: хоть и наш Христос, и ваш Аллах, и Будда зюнгарский — разные боги, а мужики-то, считай, все одно схоже живут — один у барина землю пашет, другой у бая коней пасет, а третий у хунтайджи и нойонов под плетью пляшет.

Вот выходит, что воля-то у тебя тогда, когда под тобой конь хороший и сабля острая в руках. Тут уж ты человек, себя в обиду не дашь. Но самое верное дело, если ты человек к тому же с умением, если бог твой тебя обласкал и хорошее дело тебе в руки дал.

Вот мы, русские, бивали шведов под Полтавой, считали: швед он есть швед. А швед — он голова! Видывал я у хунтайджи одного шведа, Ренатом[55] кличут. Выходит, что мы его под Полтавой в полон взяли, а потом его послали вместе с господином Бухгольцем в компанию по Иртышу, это с согласия вашего Тауке-хана. Он, этот Ренат, земли на бумаге рисовать умел. Я слышал, что ваш Тауке с царем Петром посольство имели, союз замышляли. Так вот зюнгары напали на Бухгольца и вновь полонили Рената, отвели его к своему хунтайджи. А он, оказалось, и пушки лить умел. Вот и повелел хунтайджи дать ему все, что захочет, и людей под его власть дал, и все оттого, что тот пушки лить умел. Много пушек отлил. И теперь те пушки против нас грохают.