Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

• Название: От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918
• Автор: Эдуард Экк
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0546-9

Воспоминания генерала от инфантерии Эдуарда Владимировича Экка (1851–1937) охватывают период 1868–1918 гг. В книге рассказывается о времени его службы в лейб-гвардии Семеновском полку, а также о Русско-турецкой 1877–1878 гг., Русско-японской 1904–1905 гг. и Первой мировой войнах. Автор дает уникальную картину жизни Российской императорской армии от могущества 1860-х до развала ее в хаосе Февральской революции 1917 года. Огромное количество зарисовок из военной жизни Российской империи, описания встреч автора с крупными историческими фигурами и яркие, красочные образы дореволюционной России делают воспоминания Экка поистине ценнейшим историческим источником.

---

Переговоры о выкупе Спанос поручил одному из своих помощников Маламе, а сам отлучился в Македонию.

Малама не сумел выдержать характера, стал торговаться и выпустил Бернгесса за 3 тысячи лир.

Когда Спанос узнал об этом, то тотчас арестовал Малама и написал Филиппопольскому префекту: «Так как Малама осрамил наше ремесло, согласившись выпустить представителя грабителя Гирша за 3 тысячи лир вместо назначенной мною суммы, то я его выдам вам, при условии, что будут выпущены из тюрьмы арестованные на днях три мои разбойника и возвращена ослица, бывшая при них». Условие Спаноса было принято и он, получив своих обратно, передал Маламу местным властям.

После этого случая решено было ваять Спаноса силою. Были двинуты рота пехоты и эскадрон подвижной жандармерии. Спанос был окружен, шайка его разбежалась, сам Спанос упал в припадке падучей болезни, тем не менее ни один человек не тронулся, чтобы схватить его. Когда припадок кончился, Спанос поднялся и с трудом ушел в горы, и до его ухода никто не шелохнулся. (Подлинный рассказ офицера, бывшего при этом.)

Другой разбойник, Стоян, орудовал в районе Бургаса, Айдоса, Ямболя. В один прекрасный день возвращавшийся из Бургаса в Ямболь с полученным офицерским содержанием поручик Набоков был ограблен шайкой Стояна, у него отобрали 5 тысяч рублей и угнали лошадей.

Считая себя опозоренным тем, что не сумел уберечь казенные деньги, Набоков сидел на краю шоссе в глубоком раздумье и слезы текли по его щекам. Какой-то прохожий дотронулся до его плеча и спросил:

– О чем горюешь, капитан?

Набоков рассказал, как его ограбил Стоян.

– Как ты поверил, что Стоян мог ограбить царского капитана? Тот, кто назвал себя Стояном, будет убит, а ты ступай спокойно домой, все деньги тебе будут возвращены, в том тебе Стоян порука.

И деньги были действительно возвращены Набокову.

Еще в марте 1873 года, когда мне было поручено объехать район Родопсокого восстания и выяснить причины отхода наших войск от Демотики и перехода их на левый берег реки Арды, в пути меня настигла ночь. Дикий характер Родопских гор не допускал продвижения в темноте, приходилось становиться на ночлег. Расположенные в долине села были явно разбойничьими и невольно закрадывалось опасение. Но бывший при мне переводчиком татарин, унтер-офицер 9-го драгунского Казанского полка, заверил меня, что мы для них будем посланными от Аллаха гостями, что они примут и ни за что денег не возьмут.

Пришлось согласиться, и когда мы вошли в дом богатого помака, он нас усадил, указал место, куда поставить лошадей. Я шепнул унтер-офицеру:

– Назначь часового к лошадям.

– Не надо, Ваше Высокоблагородие, это только их обидит. Они сами будут и их, и нас охранять.

Мы отлично переночевали. Утром я напрасно упрашивал хозяина взять деньги хотя бы за прокорм лошадей. Он только повторял: «Алла, Алла» и упорно отказывался. Не допустил даже подарить золотой его маленькой внучке, которая держала мою лошадь.

Простившись с хозяином, я поехал шагом по богатому селу. Когда мы подходили к околице, унтер-офицер галопом подъехал ко мне:

– Ваше Высокоблагородие, теперь надо рысью, за околицей мы для них уже не от Аллаха.

В августе я был приглашен на большие маневры Болгарской армии, сосредоточенной в окрестностях Шумлы.

Хотя всем приглашенным были отведены дома в Шумле, мне удалось устроиться в палатке с офицерами и, с разрешения князя, я остался жить в лагере. Это дало возможность присмотреться к отличному внутреннему порядку в армии, убедиться в основательном знании полевой службы.

Местность под Шумлой, пересеченная глубокими, с крутыми берегами балками, представляла значительные трудности для передвижения войск, постоянные дожди, размочившие глинистую почву, значительно увеличивали эти трудности. Но болгары – прирожденные ходоки, и надо было видеть, с какой легкостью войска преодолевали препятствия, с какой быстротой совершались все передвижения. 28 августа около полудня обе стороны сошлись под Переяславлем, древней столицей Болгарии. Князь дал «отбой», поблагодарил войска и прямо с поля шагом на своем чистокровной кобыле поехал в лагерь, до которого было 16 верст.

Подъехав к шатру, князь просил всех обедать, и мы тотчас же сели за стол. Не успели подать второе блюдо, как раздалась песня, и головная часть пехоты вступила в лагерь.

Отобедав, войска тотчас приступили к убранству лагеря, и на утро, в день тезоименитства князя, весь лагерь утопал в зелени.

Парад прошел блестяще.

После обеда начались «хоро»: танцы, пение и музыка продолжались до самой зари, которая в этот день бала назначена немного позже обыкновенного.

Житье в лагере дало возможность не только ближе познакомиться со старшими нашими офицерами, переговорить с ними о многом, но и ежедневно видеть князя и беседовать с ним.

Отпустив после обеда иностранных гостей, князь охотно оставался в шатре побеседовать с нами.

Уверяли, что с ним нельзя заговаривать о перевороте, однако, когда мы однажды остались вдвоем, князь сам заговорил об этом, о создавшейся трудной обстановке, и сетовал на то, что не получает должной поддержки от генералов, что самая твердая его опора – это войска и наши офицеры, просил высказать откровенное мнение о войсках.

На это я ответил:

– Войска настолько хороши, что настало время постепенно замещать известную часть вакансий ротных командиров младшими офицерами-болгарами старших выпусков из Софийского военного училища.

– Слишком резкое отличие, проводимое Вашим Высочеством между нашими офицерами и болгарскими, может пойти в ущерб нам, может поселить рознь между ними и подорвать авторитет наших офицеров в стране.

– Наши офицеры являются в болгарской армии временным элементом инструкторов, главная задача которых, помимо обучения войск, – постепенно подготовить командный состав из офицеров-болгар, являющихся постоянным элементом, главной основой ее в будущем.

Князь без всякой тени неудовольствия сказал:

– Вы правы, но сейчас этого делать еще нельзя.

Отпуская меня, князь добавил:

– Я не решаюсь пожаловать вам орден Св. Александра без предварительного разрешения государя ввиду вашего пребывания в Филиппополе, но прошу вас при случае приезжать в Софию, меня крайне интересует все, касающееся милиции.

25 декабря 1881 года, в самый день Рождества, родилась наша первая дочь.

Понадобилась зачем-то помощь прислуги, я заглянул в комнату девушки, приехавшей с нами из России, ее не оказалось, тогда я стал звать каваса Саву, но и тот не откликнулся. Спустившись вниз, я наткнулся на старика повара, который увидав меня, снял феску и проговорил:

– Ну что ж делать, то Божия воля.

Озадаченный этими словами я с нетерпением спросил:

– А где же Сава?

– О, Сава не покажется вам на глаза, он не захочет вас страмить.

Так я ничего и не добился.

И никто из знакомых местных жителей нас не поздравил, более того, оставление в передней банок с петмесом свидетельствовало о сочувствии нам. Оказалось, что одни боялись меня обидеть, поздравляя с рождением девочки, другие, и в том числе очень мне преданный черногорец Сава, считали, что я просто осрамился тем, что у меня первой родилась дочь. Потом мы с женой очень смеялись, но в первую минуту меня взяло зло, и я чуть не рассчитал всех людей.

Жена не смогла сама кормить, пришлось искать кормилицу, что представляло большие трудности, никто не хотел идти. Наконец удалось уговорить одну бедную, брошенную мужем болгарку, у которой была дочь всего неделею старше нашей.

Фану, когда отдохнула, подкормилась, оказалась женщиной не только здоровой, очень хорошенькой, но и удивительно ровного, веселого нрава, сильно привязалась к своей питомице, ласково и умело с ней обращалась. Мы предоставили ей самой подобрать себе костюм. Надо было видеть, с какой радостью и с каким вкусом она все подбирала. Костюм был болгарский: черный сукман, шитва по борту матовым золотом, рукава рубашки пышные, как у нас на сарафанах. Пояс широкий кожаный в серебре, передники шелковый – один ярко-зеленого, другой ярко-желтого муара, оба обшиты черным кружевом; белые чулки с вышитыми стрелками, черные башмаки. Волосы заплетены несколькими мелкими косичками, поверх которых цветной платок, очень красиво повязанный. В парадные дни сверх сукмана надевалась меховая безрукавка, расшитая золотом и шнурками.

Мы скоро полюбили Фану за ее удивительно нежное обращение с ребенком, и, хотя ей ни в чем отказу не было, она ни разу не позволила себе ничего лишнего. Освоившись наконец у нас, Фану решилась обратиться ко мне с просьбой развести ее с мужем, который, узнав, как ей живется и что у нее завелись деньги, стал требовать ее обратно к себе.

– Спаси меня, – просила Фану. – А то он меня совсем погубит.

– Но я же не могу разводить.

– Ты можешь просить владыку. Он для тебя все сделает.