Борис Чичибабин - Собрание стихотворений

• Название: Собрание стихотворений
• Автор: Борис Чичибабин
• Издательство: Бибколлектор
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-617-7013-01-2

Это издание представляет собой наиболее полное собрание стихотворений выдающегося поэта XX века Бориса Алексеевича Чичибабина (1923–1994). Ему выпала трудная судьба: Вятлаг, неприкаянность после освобождения, годы отверженности, замалчивания… Борис Чичибабин разделил всю боль, тревоги и надежды своего народа и выстоял. В своей жизни и поэзии он исповедовал принцип, сформулированный Бетховеном (кстати, это его любимое изречение): «Единственный героизм — видеть мир таким, как он есть, и все-таки любить его». Так он жил, так он писал.

В книгу также включены рукописные сборники 1950-х годов, комментарии к стихам поэта.

---

РАЗДЕЛ 2

Стихотворения из книг 1960-х годов

Из сборника «Мороз и солнце» (1963){393}

Жизнь

                    РАБОЧИЕ{394}

Славлю людей, презирающих косность
          жизни уютненькой,
чьими руками запущены в космос
          первые спутники.

Солнце из стали расплавленной светит
          в дерзкие очи им.
Самые смелые люди на свете
          это — рабочие.

Миру как воздух — невысохший пот их,
          едкий и каплющий.
Нами недаром грядущие годы
          подняты на плечи.

В море бросая тяжелые сети,
          руды ворочая, —
самые сильные люди на свете
          это — рабочие.

Вечером выйдем под пенье частушек —
          месяц поклонится.
В песне лихой раскрываются души,
          в меткой пословице.

Любим навеки, смеемся как дети,
          шутками потчуя.
Самые щедрые люди на свете
          это — рабочие.

Дружба у нас никогда не изменит —
          самая верная.
Смену твою обязательно сменит
          смена вечерняя.

Кожа на мускулах разного цвета,
          праздники — общие.
Самые дружные люди на свете
          это — рабочие.

Те, что, вставая с неправдою драться,
          падая временно,
в битвах ковали могучее братство —
          партию Ленина.

Мира и счастья на вольной планете
          зоркие зодчие, —
самые лучшие люди на свете
          это — рабочие.

Не позднее 1962

* * * Только с трусом одним ничего не стрясется{395}
.
Нет, не зря под ресницами тени легли:
было в жизни моей и мороза и солнца,
и забот и забав, и вражды и любви.

Я мальчишкой ступал на леса пятилетки,
ратный ветер мне в юности космы трепал,
и, как солнцу и воздуху отданы ветки,
я себя отдавал красоте и Трудам.

Чтоб ни жажда, ни жадность земли не терзали,
штопал раны и потные тропы топтал.
Если б не было в мире Советской державы,
для кого мне и жить и рождаться тогда?

Только ради нее я воюю со снами,
и смотрю на зарю, и стою несменен, —
и горит надо мной знаменитое знамя,
а иных я не знал и не знаю знамен.

Руки могут всю землю ощупать и взвесить,
вся вселенная чистому взору видна, —
но в груди моей сердце одно, а не десять.
Оттого-то и правда на свете одна.

Не позднее 1962

            ЖЕНЫ МОИХ ДРУЗЕЙ{396}

Просто начнись, откровенная здравица,
чары на сердце просей.
Что-то по-новому стали мне нравиться
                  жены моих друзей.

Сердце само попросилось на исповедь,
в пальцах запело перо,
чтоб рассказать, как светлы и неистовы
                  женщины наших пиров.

Жаркое пламя по жилам струится их,
красного лета красней, —
смехом звенят на площадках строительных
                  жены моих друзей.

С детства им пала на плечики хрупкие
трудных годин полоса.
Глина с известкой плескалась об руки их,
                   ветер им сек волоса.

Легкие ноги о щебень исколоты,
юбки намокли в росе, —
но, как июньские молнии, молоды
                  жены моих друзей.

…К ночи сойдемся — накурим, натопаем, —
все приберут поутру.
Пусть же хоть солнце прольется на теплые,
                  ловкие руки подруг.

Дочери Солнца, вы сами как луч его,
что проблистал по грозе.
Я вам желаю всего наилучшего,
                  жены моих друзей.

Не позднее 1962

     БЕТХОВЕН{397}

Как полюбить бы
такого большущего?
Нá поле битвы
с громами пошучивал.

Графским подлизам
колкости буркая,
весь он — как вызов
снобам и бюргерам.

Буйствуя в стычке,
в споре упорствуя,
жил на водичке
с коркою черствою.

Бешен и чертов,
в комнате заперся,
в гневе исчеркав
четкие записи.

Там по ночам он
в полном безмолвии
бредил началом
Девятой симфонии,

дерзкие замыслы
в нищенстве пестуя.
«Делом бы занялся,
сволочь плебейская».

Вздутые жилы,
волосы на плечи.
Так вот и жил он,
весь музыкой каплющий.

В дружбе с народом,
радуясь с вечера,
лоб благородный
счастьем просвечивал.

Сложный и дюжий, —
слыхали такого вот? —
мастер был души
людские выковывать.

Демон крылатый,
радость прославивший,
львиные лапы
бросает на клавиши.

Не позднее 1962

* * * Я жил на комсомольской стройке{398},
не наблюдал, а просто жил,
дышал, обдумывая строки,
и не был праздным и чужим.

Но, резюмируя по пунктам,
ходил до полночи по ней,
с комсоргом трясся на попутной,
в солдаты провожал парней.

Я жил не в позе летописца,
мне труд друзей не трын-трава,
и для пустого любопытства
людей от дел не отрывал.

Лишь раз, осмелившись и сунув
свой нос, на вышку приходил,
где с толком действовал Изюмов —
орденоносный бригадир.

Я жил с дружищем в общежитье,
а общежитье — не салон, —
но вы, пижоны, не тужите:
мы вас с собой не позовем!

Обрызган маслом и подряпан,
я жадно слушал пыл и жар,
и шел без трепета по трапам,
и на площадках не плошал.

Я жил с открытою душою,
не погружал ее во зло,
и стройки зарево большое,
как солнце, в жизнь мою вошло.

Куда б я руль свой ни направил,
где б ни задумался о чем,
я меньше стать уже не вправе,
к ее величью приобщен.

Живу среди огней и шумов
и жить так — счастья не таю,
хотя прославленный Изюмов
нам так и не дал интервью.

Не позднее 1962

             РЫБАЦКАЯ ДОЛЯ{399}

Да вправду красна ли, да так уж проста ли
рыбацкая доля, рыбачья беда?
Их лодки веками в раздолье врастали.
Их локти разъела морская вода.

Гремучие ветры их кости ковали,
плакучее пламя провялило плоть.
Им до смерти снятся бычки и кефали.
Им ходится трудно, им хочется плыть.

Их вольные души сгорят и простятся
на темной волне, не оставив следа.
Недаром в них кротость и крепость крестьянства
с рабочей красой необычно слита…

А вы вот бывали в рыбачьем поселке,
где воздух, что терен, от зноя иссох,
где воздух серебрян и густ от засолки,
где сушатся сети и мокнет песок?..

Шальные шаланды штормами зашвыривает.
Крикливые чайки тревожно кружат.
Крутая волна затекает за шиворот,
и весла, как пальцы в суставах, хрустят.

Я меры не знаю ночному старанью —
старинные снасти крепить на ходу,
чтоб утречком выплеснуть лодки с таранью
и бросить рыбеху рябому коту.

Не позднее 1962

* * * Солнце палит люто{400}.
Сердце просит лёта.
Сколько зноя лито!
Здравствуй, жизни лето!

Отшумели весны.
Отгорели годы.
Опустились весла
в голубые воды.

Стали ночи кратки,
стали дни пекучи.
На поля, на грядки
каплет пот текучий.

В поле пляшут мошки,
небосвод распахнут,
и цветы картошки
одуряя пахнут.

О девичьи щеки,
что румянец жжет их, —
золотые пчелки
на колосьях желтых!..

А в ночи ветвями
заколышет ветер,
и еще медвяней
от полей повеет.

Говоришь, озябла?
Ну так ляг же рядом.
А с дерев, а с яблонь
так и сыплет градом…

Мы недаром стали
и сильней, и зорче,
и уста с устами
говорят без желчи.

Солнце палит люто.
Сердце просит лёта.
Сколько зноя лито!
Здравствуй, жизни лето!

Не позднее 1962

    ПАМЯТНИК ИЗ СНЕГА{401}

Я рад, что мною не упущена
простая уличная сценка.
Из снега слепленного Пушкина
видали вы в саду Шевченко?

А я видал сию диковину,
стоял, глазел с подругой обок.
Как бы из мрамора откованный,
на нас смотрел любимый облик.

К нему сходилися паломники,
и, скрытый плотными плечами,
художник, строгий и молоденький,
свой труд заканчивал в молчанье.

Кто с нами там сегодня выстоял,
в который раз в уме итожил,
что молодость и бескорыстие,
по существу, одно и то же.

<1957>

* * * Мы с народом родным обменялись сердцами давно{402}
.
Я доподлинно знаю, какого я роду и племени.
Мне с рождения в дар было знойное знамя дано,
где и молот, и серп, и звезда над колосьями
                                                               хлебными.

Я его, как святыню, с березовым светом берег.
Что б ни стало со мной, на какие просторы ни езди я, —
буду верен навек — меж дорог, что стучат о порог, —
лишь ему одному да еще твоим чарам, поэзия.

Я пророком не слыл, от гражданских страстей
                                                                  запершись,
не бежал от людей за дверные затворы, засовы,
не роптал на ветра, не считал, что не ладится жизнь,
и в словах не плутал, и из пальца стихов не высасывал.

Но лукавым глазам попадался в певучий полон,
в шелестящих лесах задыхался от щебета пташьего,
пропотев домокра, огородное зелье полол,
на токарных станках золотистые трубы обтачивал.

Четверть жизни таскал за плечами мешок вещевой.
Все, что есть у меня, — заработано мною и добыто.
Я не верю стихам, за которыми нет ничего:
ни великой души, ни обильного пота, ни опыта.

И не верю браваде, брюзжащей от малой любви,
ни плаксивым гитарам, ни фокусам и ни пиликанью.
 Но чем больше поэт, тем прочнее он связан с людьми,
тем он проще душой, тем он преданней делу великому.

Если верить кому — то строителям и мастерам,
 бескорыстным рукам и биению сердца горячего,
 тем, кто плавил металл и в домах потолки настилал,
кто хлеба убирал и сады молодые выращивал.

Знаешь, как я пишу? Будто черную землю пашу,
ни себя самого, ни друзей и ни близких не милуя.
А еще я пишу, как любовь в своем сердце ношу:
навсегда, навсегда, не забудь, мое солнышко милое!..

И пшеницы шелка, и сполоснутый ливнем асфальт,
и народные стройки, и на сердце нежность
                                                           незваная, —
я еще не могу, я не знаю, как это назвать,
я хожу по земле и всему подбираю названия.

Я ведь знаю и сам, что сердца не зажгутся от цифр.
Но какие дела возникают за нашими цифрами!
За сегодняшний день сединой заплатили отцы.
Так прими их наследье и плечи под знаменем
                                                               выпрями.

Признаюсь тебе, век: буду счастлив, чтоб стих
                                                                 мой гремел,
чтобы стих мой сумел все на свете осилить и вынести.
У меня на всю жизнь лишь один образец и пример:
Это наш Маяковский — в своей непреклонной
                                                        партийности.

Не позднее 1962

* * * Как жалость, тот день тяготил, и отнюдь{403}
ничто не казалось предвестьем дождя,
и к дощатому жались плетню
горящих ромашек созвездья.

Но туча явилась, длинна и тоща,
тащилась и падала навзничь,
и брызнули крупные капли дождя
на яркую прозелень пастбищ.

Потемками влажными небо свело.
Ну, что тут поделаешь, братцы?
Такая погодка, а мы, как назло,
с утра порешили купаться.

Сам Репин такого вовек не писал,
а был до язычества лаком.
Снимали штаны мы на срам небесам.
Никто не дрожал и не плакал.

Так весело пахла прибитая пыль!
А мы разбегались и плыли
под ливнем, и были под ним так теплы
заливы с лужайками лилий.

Река поднималась, как в страсти душа,
и так же дышала влюбленно,
и брызгали свежие капли дождя
на тихое водное лоно.

Штрихуя простор и листву решетя,
Клялись и ручались: «Мы любим».
Стучали прозрачные капли дождя,
как юности звончатый бубен.

Не позднее 1962

Родина