Борис Воробьев - ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы)

• Название: ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы)
• Автор: Борис Воробьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

В книгу вошли повести и рассказы о войне и о людях наших дней, работающих в трудных условиях Севера и Дальнего Востока.

---

В рубку вошел боцман.

— Отказываются перейти, товарищ командир, — доложил он. — Говорят, не могут бросить судно.

— Ну еще бы! — усмехнулся Рябов. — Ладно, не в этом сейчас соль. Давайте берите их на буксир, старшина. Помощник введет вас в курс дела…

Ветер зашел и дул теперь в левый борт "охотника". Волны захлестывали палубу, бурля, выливались через шпигаты. Буксирный трос все чаще натягивался, осаживая корабль, как вожжи норовистую лошадь.

Широко расставив ноги, Рябов балансировал на мостике, то посматривая вперед, на сумятицу гривастых волн, то оглядываясь назад, где в облаках водяной пыли, как подсадная утка, переваливался с боку на бок бот. Палуба бота была пуста, но Рябов понимал, что за ними неотрывно наблюдают сейчас из всех щелей. И старался ничем не возбудить подозрения соглядатаев.

Пока все шло по-задуманному. Правда, Рябов не знал, о чем уже дважды передавал открытым текстом бот, но успокаивал себя тем, что пока они, кажется, никакой промашки не допустили.

Минуты шли, и с каждым оборотом винта приближался момент, когда нужно будет отдать буксир. Промедление здесь не прощалось. Это Рябов сознавал, как никто другой на корабле, и с нетерпением ждал этой минуты, мысленно представляя себе назревающие события.

Каждый раз, когда Рябову приходилось попадать в сложные ситуации, ему на помощь приходил опыт — его собственный или заимствованный, чужой. Этот опыт содержал в себе бесчисленное множество способов и приемов, рассчитанных чуть ли не на все случаи жизни и помогающих выбрать оптимальное решение. Но случалось и так, что привычные схемы не помогали. Тогда приходилось искать новый ключ. Сегодняшние обстоятельства требовали именно этого.

Рябов не впервые сталкивался с браконьерами. Он и раньше ловил их. И производил досмотр. И составлял акты. Но тогда все было просто — браконьеров брали с поличным. Сегодняшний случай не походил на предыдущие. Сегодня было много неясного. Чем, собственно, располагает он? Сходством судов? Но в океане плавают сотни похожих кораблей. Предположением, что авария организована с умыслом? Но ведь не обязательно садиться на камни, чтобы получить пробоину. Судно деревянное, сработанное, наверное, еще до потопа. Оборвалась сетка с грузом — вот тебе и дыра.

Но интуитивно Рябов чувствовал слабость подобных возражений. Он не верил в совпадения и, подвергая сейчас сомнениям свои же собственные выкладки, этим самым хотел лишь исключить из них элемент случайности.

— Возьмите маяки, лейтенант, — приказал он штурману.

Впрочем, можно было бы и не определяться: Рябов и так знал, что не пропустит нужный момент, и, отдавая приказание, он действовал скорее в силу привычки.

— Через шесть минут будем в заданной точке, — доложил вернувшийся штурман.

— Хорошо, — сказал Рябов, берясь за рукоятку машинного телеграфа: шесть минут погоду не делали. — Отдать буксир! — скомандовал он и толкнул рукоятку.

С разбегу "охотник" как бы осел и, сбитый затем волной, ударившей его в скулу, стал уваливать вправо. Обвисший буксир зацепился серединой за воду, срезая верхушки волн. Бот по инерции прокатился еще немного по следу "охотника" и тоже стал уваливать под волну. Дверь рубки на боте отворилась, из нее выглянули двое, третий высунулся из тамбура на корме.

Рябов посмотрел на часы. И хотя с начала маневра прошла всего минута, ему казалось, что операция непозволительно затягивается.

"Копается боцман", — раздраженно подумал он и перевел взгляд на бот. Там, по-видимому, еще ничего не поняли и продолжали спокойно наблюдать за происходящим.

— Живее на корме! — не вытерпел Рябов.

Наконец он увидел, как буксир змеей скользнул по палубе и исчез в воде. Рябов вернул рукоятку телеграфа в первоначальное положение.

— Лево тридцать! — крикнул он рулевому в переговорную трубу.

Обернувшись, он увидел выраставший за кормой бурун, стремительно отдалявшийся бот и фигуры мечущихся по его палубе людей.

Игра в поддавки кончилась. Карты были раскрыты, и теперь выигрывал тот, кто заранее точно рассчитал все ходы.

Бот перехватили, когда он уже огибал банку. Депеша сообщников явно застала браконьеров врасплох, в спешке они даже шлюпку не успели поднять на палубу — она моталась из стороны в сторону на буксире за кормой, нагруженная широкими низкими корзинами с рыбой.

Однако бот сделал отчаянную попытку улизнуть. Не сбавляя хода, он устремился прямо на корабль, видимо, рассчитывая ошеломить пограничников своей дерзостью и под носом у них проскочить к границе.

— Дудки! — весело сказал Рябов. — Допрыгались, субчики! Ракету! — приказал он.

Но на боте, как видно, собрался отпетый народ. Не обращая внимания на предупреждение, словно это была не ракета, а обыкновенная спичка, бот продолжал идти на сближение.

Рябов понял, что ракетами таких людей не остановишь.

"Что ж, — подумал он, — тем хуже для них". И, обернувшись к помощнику, негромко сказал:

— Боевая тревога!

Только тогда на боте поняли, что зарвались. Судно резко сбавило ход, потом остановилось вовсе.

"Так-то лучше, — подумал Рябов, — задним умом все крепки".

Он не пошел на бот — и так все было ясно.

Через час досмотр кончился, обе стороны подписали акт. Сдав вахту помощнику, Рябов спустился в каюту и, не раздеваясь, лег. Но и сквозь сон он слышал за тонким металлом борта сочные всплески густой зимней воды и чувствовал рывки буксира, на котором, как загарпуненный кит, прыгал с волны на волну бот браконьеров.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Лязгнула запираемая щеколда, и он остался в темноте. Он не видел ее, но знал, что она есть, — слишком много жил он на свете, чтобы даже с незрячими глазами не сказать, день стоит на дворе или ночь.

Опустив тяжелую голову, он шумно вдыхал сочившиеся в щели осенние запахи, прислушивался к ночным звукам и к чему-то внутри себя. Это "что-то" волновало его, возвращало зыбкую старческую память к тем временам, когда он был молод и глаза его видели. Воспоминания были невыносимы, и он начинал дрожать мелкой дрожью и бить унавоженные доски тесного хлева.

Он не был злым от века, этот громадный лось с зазубренными в бесчисленных битвах рогами, но осень Всколыхнула его кровь и напомнила, как много лет провел он в темноте с той поры, когда выстрел браконьера ослепил его, оставив на месте глаз пустые кровоточащие глазницы. Конечно, он мог бы показать то место в тайге, где гниют перемешанные с лесным прахом кости незадачливого стрелка, но для него это было слабым утешением. Он разом был низвергнут в жизнь, какую сам, умей он мыслить, не пожелал бы своему заклятому врагу.

Он никогда не боялся людей. Да и как он мог их бояться, если одним ударом каленого копыта он перешибал хребет волку. Даже медведи и те обходили его стороной.

Встречи с людьми всегда волновали его. Людей нельзя было спутать с другими обитателями его угодий, а инстинкт подсказывал ему, что люди — порождения иного мира, таинственного и недоступного его пониманию. Но эта недоступность лишь разжигала его любопытство, когда, бывало, он часами, незамеченный, ходил за людьми по пятам, бесшумно раздвигая деревья своим могучим, кажущимся неуклюжим телом. Но тот же инстинкт предупреждал его об опасности, ибо он был все-таки зверем, а зверя и человека разделяли века ненависти и вражды. Поэтому он никогда не показывался людям открыто, а предпочитал разглядывать их из какого-нибудь укромного места. Но люди, как видно, и сами боялись его, потому что, когда, случалось, он сталкивался с ними носом к носу, они старались поспешно уйти или кричали на него, но в их голосе не было уверенности, а звучал только страх. Он смотрел людям вслед, а потом долго обнюхивал оставленные ими следы.

Запахи тоже были непривычны. В них не слышалось ни трусливой кровожадности волка, ни коварного лукавства рыси, а было скорее такое, что говорило о слабости и беспомощности перед тайгой тех, кому эти следы принадлежали.

Сам он не был таким слабым и беспомощным даже много лет назад, когда ранней весной появился на свет в глухом урочище Среднего Зауралья.

Мать облизала его, и он встал на тонкие длинные ножки и побежал следом за матерью, ничуть не пугаясь невиданного дотоле леса.

Стадо, в котором он родился, было невелико — кроме них, еще две семьи, и вожаком всех был угрюмый, устрашающего вида лось с поседевшими от времени холкой и бородой. А может, он был не так уж страшен, но дети есть дети — всегда все преувеличивают. Под стать вожаку был и отец, такой же бородатый и седой, и отличавшийся, кроме того, непоседливым, вздорным характером. С вожаком у отца не раз бывали стычки, и поэтому отец часто отделялся от стада и по нескольку дней бродил неведомо где, а когда возвращался, на его теле можно было видеть кровавые рубцы и ссадины. Это отцовское качество, наверное, унаследовал и он, потому что, когда вырос, он так и не завел семьи, а навсегда остался бобылем-бродягой. Лишь однажды он попытался послушаться голоса крови.