Вера Хоружая - Письма на волю

• Название: Письма на волю
• Автор: Вера Хоружая
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

В 1930 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга «Письма на волю».

Из соображений конспирации вместо имени и фамилии автора на обложке стояло: «Польская комсомолка».

Автором этих писем была Вера Хоружая, секретарь Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, несколько лет томившаяся в польских тюрьмах.

Книга вызвала огромный интерес у читателей и быстро разошлась. Поэтому в 1931 году издательство выпустило второе издание.

Еще раз книга Веры Хоружей была издана в «Молодой гвардии» в 1957 году.

Теперь имя героической дочери белорусского народа стало известно многим читателям. В 1959 году в «Правде» были опубликованы ее записки, относящиеся к 1942 году, к тому времени, когда Хоружая, оставив двух малолетних детей, пошла защищать от врага свою любимую Родину. После этого интерес к жизни В. Хоружей возрос еще больше.

В настоящем издании собраны письма, статьи В. Хоружей и воспоминания о ней. В основу книги положен сборник «Славная дочь белорусского народа», подготовленный Институтом истории партии при Центральном Комитете Коммунистической партии Белоруссии и выпущенный государственным издательством БССР (составители H. С. Орехво и И. П. Ховратович).

В книге раскрыты имена и фамилии большинства лиц, которым адресовала свои письма из тюрем В. З. Хоружая. Расшифрованы также фамилии многих партийных и комсомольских работников Польши и Западной Белоруссии, которые в ряде писем, по конспиративным соображениям, помечались лишь начальными буквами.

Некоторые имена расшифровать не представилось возможным.

В отличие от указанного белорусского издания в данной книге помещен биографический очерк Б. Котельникова о жизни В. Хоружей.

Издательство «Молодая гвардия» выражает благодарность брату В. Хоружей Василию Захаровичу Хоружему, принявшему участие в подготовке издания для «Молодой гвардии».

---

Разумеется, в результате такой жизни его мучат все болезни, какие только есть на свете, и грозит даже паралич. Его жена, совсем молодая женщина, умерла несколько лет тому назад в тюрьме, а на свободе осталась одна их малолетняя дочка.

Вот мысль об этом товарище и смущает меня, да и всех нас. Его очень любят все товарищи, зовут его «наш батька», да он и на самом деле настоящий отец со своей заботой обо всем и всех. О, сколько бы я отдала, чтобы хоть немного помочь ему!

…………………………………………………………………………

…Снова пишу тебе. Ждем отъезда в другую тюрьму, а пока что не чувствуем себя крепко на одном месте. Занятия прервали еще перед судом, а теперь нужно было бы продолжать (у нас летом тоже каникулы), но очень хочется при расставании с моими дорогими девчатами еще что-нибудь дать им, что-нибудь напомнить, подготовить их к тому часу, когда они останутся без нас всех.

Жаль покидать ребят и девчат, с которыми так сжилась и так полюбила, но хочется ехать. Хочу увидеть новые места, новых людей, новую обстановку.

Очень хочется учиться… Как это ни смешно, но я за три года тюрьмы не имела времени учиться. Давно уже выработала себе план занятий и с нетерпением жду, когда смогу претворить его в жизнь…

2 июля 1928 г.

Товарищу С.

…Захотелось отвлечься от тяжелого, гнетущего настроения, какое царит сейчас у нас в камере, да и во всем отделе. У нас бывают, правда редко, дни, полные холодной царапающей тревоги. Тогда все утихает, исчезают громкие споры, рассказы, прерываются мечты и воспоминания, у всех насуплены брови, почти не прочитанные переворачиваются страницы книги, быстро снует иголка, нетерпеливо звучат шаги. А во всем воздухе, в словах, во взглядах, в мыслях, в движениях — тревога, тревога и к ней ожидание еще чего-то большего, что еще должно случиться. У нас так бывает, когда случается что-нибудь нехорошее — кажется, что должно быть еще и еще, и это «еще» не заставляет себя ждать и сыплется, как из рога изобилия.

Вот так и сегодня. Завтра уже все будет на своем месте — шум, гам, неумолчные и неотложные, почти «неразрешимые» дискуссии — и совершившееся будет казаться меньшим и естественным. А сегодня не по себе…

Расскажу тебе о первом звене этой цепи. Утром узнали, что арестована наша девушка, которая только пять месяцев тому назад вышла на свободу после трех лет тюрьмы. Понимаешь ли ты это? Мы позеленели сегодня, когда услышали об этом. Пять месяцев! Они казались нам неделей! Мы еще почти не привыкли к тому, что она ушла, еще видим ее в камере, на прогулке. А она даже не освоилась со свободой, со всем новым, что произошло за эти три года, никого и ничего не видала, ничего не слышала, не надышалась солнцем и небом, не вытряхнула из себя тюрьмы — и… опять тюрьма, опять та же камера, та же прогулка, те же лица, опять свобода — только воспоминания и… мечты, а действительность — тюрьма, тюрьма и тюрьма:

Вот когда давит злоба, вот когда все существо превращается в крик возмущения! Мы не можем привыкнуть к этому, помириться, хоть это далеко не первый факт. О, сколько у нас есть еще таких ребят, которым свобода только пахнула в лицо и промчалась мимо, как вихрь, ворвавшийся в душные стены тюрьмы. А они после первого приступа злобы с теми же светлыми, гордыми лицами идут дальше, дальше в тюрьму, но ведь все-таки к свободе…

Я так хочу, чтобы ты это хорошенько понял, чтоб это и тебя тоже больно царапнуло и заставило нахмурить брови… Я хочу тебя видеть, чтоб рассказать тебе много-много ужасного и прекрасного, темного и лучезарного. В эту неделю я узнала особенно много интересного, что заставило быстрее вертеться все винтики души. О, если бы я могла тебе все это рассказать!

Я тебя, верно, повергла в самое мрачное настроение. Ну, подыми голову и улыбнись, посмотри на меня, я тоже уже сейчас улыбаюсь. Мы ведь сильнее всего этого, ведь мы — победители, а не кто другой. А вспомнишь об этом — и все тревоги становятся маленькими и ничтожными, и душу заполняет одно наше «хо-орошо!».

…Над нами теперь собираются тучи. С недели на неделю ждем введения в жизнь нового тюремного регламента, по которому мы будем приравнены в правах к уголовным: тогда книги и письменные принадлежности будем получать только в награду за «хорошее поведение». Мы, понятно, без боя не сдадимся, и вот теперь идет на всех парах подготовка с обеих сторон баррикады. Возможно, что это придет во всей своей красе не сразу, но мы готовы.

С нетерпением жду осени. Уж очень хочу уехать в другую тюрьму. Ведь это будет целое событие, целая куча новостей.

Сейчас уходит на свободу наша Р. Уже все мы волнуемся почти столько же, как и она сама, напряженно прислушиваемся к каждому звуку в коридоре, а половина камеры непостижимым образом поместилась на окне, чтобы видеть ее хоть одним глазом уже почти свободную.

…Вот я недавно была злющая-презлющая, а теперь думаю об Р., представляю себе ее счастливое лицо и сияющие радостью и болью глаза, и мне становится радостно и хорошо. Ох, какая у нас радость провожать на свободу! Уже, уже ее нету! Еще слышу последний крик: «Девушки, товарищи, до свидания! До свидания!» Как чудно, прекрасно!

26 июля 1928 г.

Всем родным.

…Я еще, как видите, в той же тюрьме. Уедем, думаю, позже, после того, как получим мотивированные приговоры… Откуда у вас черные мысли? Да что со мной может случиться? Ведь меня так усердно охраняют, берегут, стерегут! Нет, не думайте ничего плохого, мне хорошо…

Во время процесса я с интересом присматривалась к нашим родителям. Были различные — рабочие и мещане, поляки и евреи, но как они сливались в одну массу, как одинаково реагировали. Помню их слезы и вздохи во время речей адвокатов, угрюмое молчание в ответ прокурору. Но какой гордостью горели их лица во время наших выступлений…

Без даты

Маленьким племянницам.

…Вчера была страшная буря. Мы все не спали, прислушивались к вою ветра и уносились на свободу. А когда бывает хорошая погода и весь наш двор накаляется от солнца, нам опять хочется на свободу, в лес, в поле. Вы знаете, верно, что мы гуляем всего два часа в день. О, если бы вы знали, как нам не хочется возвращаться в камеру, как смотрим мы на часы, и нам кажется, что кто-то нарочно толкает стрелку, как мы ненавидим этот окрик: «Spacer skończony. Proszę schodzić!»[26].

В нашей камере никогда не бывает солнца, и только по вечерам все небо перед нашим окном пламенеет золотом и багрянцем, переливается фиолетом, синевой и изумрудом. Тогда мы по очереди влезаем на окно, по нескольку минут жадно смотрим, смотрим на небо, на деревья вдали, за стеной, на маленькие домики на горизонте. Но нам на окнах сидеть нельзя, и за это нас наказывают, лишают свиданий и посылок от родных…

Мы знаем очень много песен, и нам очень хочется петь, но этого нельзя делать. Мы все-таки иногда рискуем, и это приносит нам большую радость. Вообще-то у нас скучно никогда не бывает, но бывает тоскливо, иногда всю грудь разрывает злоба, а иной раз вдруг ни с того ни с сего так захочется на волю, что себе места не находишь. Мы здесь очень близко сживаемся друг с другом, крепко любим друг друга, и те из нас, кто уходит на свободу, никогда нас не забывают и много месяцев, уже будучи на свободе, больше всего думают о нас, душою с нами.

К нам в гости пришел общий любимец всей тюрьмы — Владик. Это двухлетний мальчик, умный и черноглазый, такой солидный, спокойный. Он совсем не знает самых простых вещей, о которых знают все дети, живущие на свободе, но зато хорошо знает весь тюремный механизм и часто понаслышке от старших говорит о свободе. Он с матерью должен сидеть еще целый год…[27]

……………………………………………………………

…Прервала письмо на целых десять минут: играла с Владиком в мячик, и он чуть ли не в первый раз громко смеялся и хлопал в ладоши, а вся камера заливалась смехом вместе с ним…

27 сентября 1928 г.

Всем родным.

…Я набегалась на прогулке, а теперь пишу вам и часто поглядываю в окно. Там сияет такое голубое, чистое голубое небо. Как это хорошо, что в тюрьме видишь небо! Ведь это такая красота, какой никакими словами не опишешь! Теперь вспоминаю иногда, как часто в детстве я смотрела дома на закат, когда небо и река сливались в одно огненное море, а на душе бывало так радостно и тревожно. О, как хочу я видеть еще когда-нибудь мою дорогую реку, закат и палисадник!

Сентябрь 1928 г.

Сестре Любови.

Любочка, родненькая, дорогая!

Получила посланные тобой деньги из Минска и удивилась: как ты попала в Минск? Потом прочитала Васино[28] письмо и узнала, что поехала учиться. Ах, как рада, что ты в Минске! В моем любимом Минске!

Видела ли ты уже моих товарищей?.. Была ли в клубе? С большой радостью представляю себе тебя в клубе и всюду, где я бывала, — с теми же милыми друзьями моими, которых я никогда не забуду.