Эльдар Рязанов - Четыре вечера с Владимиром Высоцким

• Название: Четыре вечера с Владимиром Высоцким
• Автор: Эльдар Рязанов
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-475-00020-4

Книга Эльдара Рязанова не похожа ни на какие другие книги о Владимире Высоцком. Построенная в виде интервью автора с родными и близкими поэта, его друзьями, артистами Театра на Таганке, кинорежиссерами, в чьих фильмах снимался Высоцкий, она позволяет читателю стать участником общей беседы и вновь вспомнить любимые песни, тексты которых ее сопровождают.

---

Володя жадно вслушивался в разговоры. Что происходит, почему? Почему им надо лезть туда? Почему нельзя подождать, когда утихнут камнепады? И потом спокойно снять человека. Что это такое? Вызов? Кому?

И вот тогда появилась его песня — «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…»

ВЕРШИНА

Здесь вам не равнина, здесь климат иной —
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревет камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Кто здесь не бывал, кто не рисковал,
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как ни тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил.
Как Вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом,
Которую ты так и не покорил.
И пусть говорят, да, пусть говорят,
Но нет, никто не гибнет зря!
Так — лучше, чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют На риск и непомерный труд, —
Пройдут тобой не пройденный маршрут.
Отвесные стены… А ну — не зевай!
Ты здесь на везение не уповай —
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала.
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени. Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони! Ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем —
Другим, у которых вершина еще впереди.

Рязанов. Сколько песен он написал?

Говорухин. Шесть. А использовано пять. Мы с Борисом Дуровым не вставили «Скалолазку». Мне эта песня показалась уж совсем легкомысленной. Я тогда не оценил ее прелести.

СКАЛОЛАЗКА

Я спросил тебя: «Зачем идете в горы вы? —
Атак вершине шла, а та рвалася в бой. —
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…»
Рассмеялась та — и ваяла с собой.
И с тех пор та стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась та, скалолазка моя.
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины,
Но не обиделся, а приговаривал:
«Ох, какая же та близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!»
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя.
А потом на каждом нашем восхождении —
Ну, почему та ко мне недоверчивая?! —
Страховала та меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая.
Ох, какая ж та неблизкая, не ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты ругала меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я —
До тебя уже мне рукой подать —
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!..»
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазковая!»
Мы теперь с тобой одной веревкой связаны —
Стали оба мы скалолазами.

Говорухин. Мы жалели, что не вставили эту песню в картину. А вообще, он для моих фильмов написал около пятнадцати песен.

Рязанов. Фильм «Белый взрыв». Я знаю, что для него были написаны песни, которые не вошли. Что же там случилось?

Говорухин. Это моя, пожалуй, самая большая вина перед Володей. Почему-то вше показалось, что не надо вставлять их, что фильм и так хорош. Потом я столько раз пожалел об этом. Замечательные песни с прекрасными словами… Скажем, «Ну вот, исчезла дрожь в руках…»

Потом я ее попытался вставить в другой фильм и вставил. Но она уже так не прозвучала. И Володя на меня тогда обиделся. Что на меня нашло? Не знаю. Я чрезвычайно виноват перед ним. И очень жалею, что не вставил те песни.

Рязанов. И тем не менее дружба не сломалась?

Говорухин. Нет, мы привыкли ругаться. Мы с ним, работая, всегда ругались.

Рязанов. Оскорбляли друг друга?

Говорухин. Ну, оскорблять не оскорбляли, но, в общем, ругались крепко. Он человек творческий, у него на все свой взгляд. И с ним работать было непросто.

Рязанов. Вообще как актер он был из неудобных, да?

Говорухин. Чрезвычайно неудобный для режиссера… Но это с первого взгляда. От него любой картине польза. Он никогда не приходит в кадр просто так. Он не может выполнять формальные задачи. Он всегда привносит свое. Обязательно со своей придумкой войдет в кадр. Но это артист очень торопящийся. Он, например, совершенно не переносил второй дубль.

Рязанов. Значит, он все выкладывал в первом, а второй дубль играл хуже? А если надо было сыграть третий, он играл еще хуже?

Говорухин. Хуже. Просто не любил повторяться.

Не любил. Он уже прожил вот этот дубль. И ему хочется нового, более интересного. Хочется бежать дальше. Ему кажется, что это уже повторение. Многие артисты с этим смиряются, а он не мог смириться.

Рязанов. А как приходилось партнеру в таких случаях?

Говорухин. Он и партнера заводил так, чтобы тот в первом дубле выкладывался вовсю и второго чтобы не было. Но если он видел, что партнер сыграл первый дубль неважно, не потянул, тут он всегда партнеру помогал.

Полока. Я был ассистентом у выдающегося советского режиссера Бориса Васильевича Барнета. Для картины, которую он ставил, нужны были исполнители на роли молодых рабочих. Ассистентка привела целый курс из Школы-студии МХАТ, всю мужскую часть. Курс был очень яркий. Ребята пришли здоровые, крепкие, с русскими лицами…

А Барнет упорно смотрел на самого неказистого из них. Скромно, сзади притулился маленький человек со странным асимметричным лицом, который почти ничего не говорил, тихо сидел, в то время как его товарищи шумели, высказывались, старались быть заметными. И потом на какой-то вопрос он ответил таким низковатым, тихим голосом, очень флегматично, но за этой флегмой вдруг ощутилась какая-то колоссальная энергия. Барнет сказал: «Вот кого надо снимать». Он сказал это тихо, чтобы ребята не слышали.

Тут же всех студентов попросили выйти, и наши ассистентки, наша группа дружно набросилась на Барнета.

И стали отговаривать. А он только что пережил инфаркт.

В конце концов Барнет сказал: «Да хватит, я его не буду снимать, только отстаньте». Как вы понимаете, это был Высоцкий.

Почему я про это вспоминаю? Вся его жизнь— и в театре, и в кинематографе особенно — во многом складывалась под этаким знаком неординарности. Странное лицо, например, непривычное. Складная, но маленькая фигура. Пристрастие к внешней выразительности, к пластике, а в кино в то время бушевал наш советский неореализм, все старались играть под итальянское кино. Тогда и шепот был в моде. Это привело к такому парадоксу, что Высоцкого с его божественным голосом, как сказала про него Гурченко, вдруг стали переозвучивать.

Рязанов. И такие случаи были?

ПОЛОКА. Например, «Стряпуха». Он был переозвучен. И вообще ему давали роли вторых героев, мальчиков…

Я начал снимать Высоцкого в 67 — м году, когда опыт его кинематографический был небольшой. Да и в театре им была сыграна первая значительная роль — по-моему, Галилей. И, конечно, у меня были сомнения… Как же мы встретились? Я в газете «Московский комсомолец» сделал заявление о том, что буду снимать новый фильм «Интервенция». Я хотел возродить традиции, с одной стороны, русских скоморохов, а с другой — революционного театра 20-х годов. И я обратился с интервью, надеясь найти единомышленников.

И действительно, такие люди стали появляться. Первым пришел Сева Абдулов. Он долго мне рассказывал про Высоцкого. Я был оторван от Москвы, не видел «Галилея». Потом пришел и сам Володя. И он был опять флегматичный, сдержанный.

Рязанов. Вы вспомнили, что видели его прежде?

Полока. Я вспомнил его сразу. И понял, что он изменился. Видно было, что человек возмужал и сложился.

И дальше начались пробы.

И вот с самого начала, с первых шагов, он стал единомышленником режиссера. Он должен был играть Евгения Бродского, главного героя, фигуру легендарную.

И не только по драматургии — эта фигура в Одессе легендарная. Высоцкий четко сразу понял одну вещь, которая его как артиста сближала с героем. Дело в том, что Бродский — конспиратор. Он все время кем-то притворялся. То он какой-то французский офицер, то он русский полицейский, то моряк, то грек… Он все время натягивает на себя разные личины, играет. И только оказавшись в тюрьме, перед лицом смерти, он вдруг испытывает освобождение и остается самим собой. И это, оказывается, наслаждение, это — свобода.