Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

• Название: Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
• Автор: Дмитрий Балашов
• Издательство: ООО Издательство Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-41175-5

В книгу известного современного писателя Д. М. Балашова (1927–2000) вошел исторический роман «Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь», рассказывающий о событиях второй половины XIV века.

Московское княжество в середине XIV века… Великий князь Дмитрий Иванович продолжает политику своего отца по усилению и расширению влияния Москвы. Он подчиняет Владимир, ведёт борьбу с Нижним Новгородом, Тверью и Рязанью, отражает экспансию Литвы. Но главная цель молодого князя — независимость от Золотой Орды. После досадного поражения в 1377 году на реке Пьяне и удачной победы спустя год на реке Воже Дмитрия ждёт новое испытание: летом 1380 года большой поход на Русь начинает татарский хан Мамай.

Московский князь обращается с призывом к союзным князьям о сборе ратей и срочно начинает формировать общее войско…

---

Черный пес засунул голову в дверь, надавив плечом, пролез в жило, хозяйски улегся на полу, на яркий плат света из низкого волокового окна. Постукивая твердым хвостом, независимо поглядывал на Ивана. Мотя выбежала в сельник, и тут из-за печки вышел, качаясь на ножках, Лутонин старший и остановил, страшась и не узнавая дядю. Потом робко улыбнулся, одной щекой. Иван поднял крохотное тельце, хотел привлечь к себе, но малыш вдруг скуксился и заревел благим матом. Пес встал, глухо рыча. Иван держал ребенка, не ведая, что делать, и не смея уже пошевелиться. На счастье, Мотя скоро вернулась, шваркнула на стол тарель с медом, подхватила малыша.

— Ну што ты, што, глупый? Дядя твой! Скажи: "Дядя". Дядя Иван! А ты испугался, испугался, да? Игошенька? Ну, поглянь, поглянь на дядю! — Малыш замолк, прильнул к материну плечу, опасливо выглядывая оттуда. — У нас и еше есь! — похвастала Мотя. — Второго парняка сотворили, братика тебе, да, Игошенька? — Не утерпела, завела Ивана в запечье, показала спящего в зыбке малыша. Тут и девонька вылезла поглядеть гостя, сторожко подошла, привлеченная роскошным, наборным, в капторгах черного серебра поясом Ивана.

Старший, переставши реветь, с еще мокрыми глазами подошел к нему и, подумав, решительно взобрался на колени.

— Ты дядя, да? — вопросил.

— Ай не помнишь? — возразил Иван. — Летось, по первой пороше, к вам приезжал!

Мальчик склонил голову, веря и не веря.

Лутоня явился нежданно, взошел, пока Иван возился с детьми. Обнялись. Брат еще заматерел с последнего быванья. Двадцать пять, не мальчик уже, мужик!

— Что не женишься? — вопросил. Иван перевел плечьми.

— Верно, не встретилась еще моя суженая!

— Матерь-то не неволит?

— Неволит! Как не неволить! Дак, часом, помыслишь… Сестра вон во вдовах уже и с детем… Ратное дело такое… Ныне на стену лез, литвин стрелил — мало не в глаз! Едва успел отклонить башку, не то бы и сюды не доехал. Постой! Подарок привез! — Поднялся, вылез из-за стола, прошел к торокам, вынес роскошный шелковый плат веницейский, похвастал: — На бою добыл! Стародуб брали когда.

Мотя вся вспыхнула, любуя дорогую обнову. Лутоня глянул хмуро, крутанул головой:

— Убери!

— Почто? — не враз понял Иван.

— Граблено дак! — неохотно пояснил Лутоня, облизывая ложку. И Мотя померкла враз, отворотила от обновы лицо.

— Да вы што?! — всерьез обиделся Иван, все еще не понимая, не обмысливая до конца отказ брата. — Мало Литва тута грабила?

— Вот-вот! — покивал головою Лутоня. — Оне грабили! А мне ихнего не нать ничего! Отца убили, дак! Пущай… Кому другому свези!

Иван весь аж полымем пошел, в обиде едва не выскочил из-за стола.

— Дак я дарю же! Мое, слышь!

— Не надо, брат! — примирительно выговорил Лутоня. — На подарке спасибо тебе, а грабленого все одно не возьму. Так и будем, што ли, весь век: то они нас, то мы их… Пора кому-то и перестать. Не нать мне ихнего! Ничего не надобно! Брата вот увели! Его бы вернуть! Баешь, у изографа был во Владимери? Може, и не убит? Може, и придет когда. Я и хоромину держу порожню… для брата… — прибавил он тише. Примолк, встряхнул головою, домолвил: — Век ему не забуду, как меня спас, закидал соломой тогда… И ты не сумуй, Иван! Твоей вины здеся нету. Без вас с тетей Натальей и я бы сейчас не жил на свети! А только… Я тута долго о себе размышлял. Пока работаешь, да один, многое приходит в ум! Дак понял… Надобно в мире жить… Вота как мы с Мотей. Трудом! Ольгерд, баешь, Русь зорил. Дак помер твой Ольгерд! Ныне кто тамо? Кейстут? Ягайло? Теперя с ними учнем ратитьце? А я не хочу! Кровь на этом платке, понимаешь, Иван? Не ихняя! А твоя и моя кровь!

— Ну, а придут сюда коли… — протянул Иван, начиная что-то понимать.

— Ну и придут! — горячо возразил Лутоня. — Дан все одно, не я первый, а они! Кто-то, може, и погибнуть должен в таковом деле! Вон мнихи, тоже оружия в руки не имут!

— Оружия не имут, а за воинов, честно на рати главы свои положивших, молят Всевышнего!

— За убиенных! — уточнил Лутоня. — Не получивших што, а отдавших! Отдавших жизнь за други своя!

— Дак, по-твоему, и товара не брать на рати? Ни портов, ни оружия? — хмуро вопросил Иван.

— Вовсе не ратитьце! — твердо отверг Лутоня. — Земли хватит на всех! Ее обиходить нать! А мертвяки земли не подымут! Смерда убей, тогда и воину не жить!

— Ну а коли придут все же? — не сдаваясь, напирал Иван. — Не все ить такие умные, как ты. Придут коли, што тогда?

— Тогда вси пойдем! — отозвался Лутоня, переведя плечами. — Куда ж денесси? — И Мотя тотчас, с тихим испугом, положила руку ему на рукав, словно удержать, не пустить хотела ладу своего на ратное поле… Потом встала, бережно свернула дорогой шелк, отнесла назад, спрятала в торока.

Иван проводил ее глазами, промолчал, смутно чувствуя обиду на брата и вместе какую-то его, Лутонину, не вполне понятную ему, Ивану, правоту. Вот, оказывается, о чем думал брат в своей глуши, пока они ратились да забирали Трубчевск со Старо дубом в Северской земле! И как, в самом деле, пойдет теперь у Митрия-князя с Литвою?

Лутоня отъел и теперь сидел, чуть сгорбившись, придерживая детей, вдвоем забравшихся к нему на колени. Мотя убирала со стола.

— С кем ходили-то? — вопросил Лутоня. — С Ондреем Ольгердычем?

— С ним и с Боброком, — отозвался Иван.

— Что ж, Ондрей, выходит, с родным братом ратилсе? — вопросил Лутоня опять, кивая каким-то своим мыслям.

— Пошто? — возразил Иван с некоторою обидою. — Дмитрий Ольгердович не стал на рать противу великого князя Дмитрия, а поддался нам, и с дружиной! Ушел на Русь. Слышно, на Переяслав посадили ево!

Лутоня промолчал. Тонко звенели набравшиеся в избу комары.

— Ты бы мне с покосом подмог! — вымолвил Лутоня, как о невозможном, и глянул светло: ведаю, мол, и сам, что недосуг!

Но Иван, слегка зарозовев, возразил:

— Двои-трои ден есь у меня! Могу и помочь!

— Вот от помочи не откажусь, брат! — откровенно признался Лутоня. — Ржи сею только-только, абы с голоду не погинуть, а скота набрал — сам видишь сколь! И быки у меня, и овцы… Без сильных сенов ноне худобы не продержать!

Назавтра косили. Иван прошел с литовкою два загона, бросил, взялся за горбушу. Хоть и тяжко было работать в наклон, а — привычнее. За работою обида на Лутоню развеялась, рассосалась — не то что начал понимать брата, а примирился с ним. Разгибаясь, сбрасывая пот со лба, измерял глазом пройденные покосья — Лутоня, работая стойкою, обгонял-таки брата, — и постепенно древняя как мир работа эта захватила его целиком. Сошел первый пот, уровнялось дыхание. И не то что забылась али там стала ненужною кровавая ратная страда, а вник, влег в иную страду, изначальную, крестьянскую, к пабедью второго дня уразумев, что так-то, взаболь, давненько не кашивал! За мужиками да за холопом баловал боле.

Руки дрожали, когда доносил до рта кринку с парным молоком, заботливо поданную Мотей, которая, кинув детей на старуху соседку, сама прибежала на покос и теперь, напоив мужиков, быстро-быстро ворошила подсыхающее сено.

— Работящая она у тебя! — похвалил Иван.

Лутоня кивнул, вымолвил без улыбки, строго:

— Николи не присядет! Мне бы без ее — пропасть!

Опять косили. С пабедья третьего дня уже метали стога.

— Ну вот! — перечислял Лутоня вечером, когда они оба, сменившие соленые от пота, волглые рубахи, сидели за трапезой. — Коня ты мне спас! Корову спас! И двух бычков спас! Так-то, брат! Можем и без Литвы выжить! А там меду свезу на Москву, на владычный двор! На то серебро в торгу какую обнову замогу куплять женке своей! — Лутоня усмехнул слегка.

Мотя опять приникла к нему, потерлась щекою о плечо мужа, точно кошка. И Иван в чем-то позавидовал двоюроднику: этой устроенной жизни, этому непрестанному труду на земле, исконному человеческому усилию, которым, слышно, и сам преподобный Сергий не требует в обители своей.

Возвращался Иван на Москву задумчив и сильно сбавивши спеси. Думал, на брани, в ратном деле, главное — научение. Ан жизнь учила его всегда: и в келье монашеской, и в избе крестьянской, и уже теперь, к своим двадцати двум годам, выровнявшийся и возмужавший, Иван начинал понимать понемногу, что далеко не все умеет и еще менее того знает в том безмерно сложном, многоликом и вечно текучем даре Творца творению своему, которое называется жизнь.

Ясным летним днем — солнце уже склонилось к пабедью, позолотивши столбы уличной пыли, — одинокий припоздавший всадник спешивался у ворот родимого терема в Занеглименье. Победоносная рать, возвратившаяся из-под Стародуба, уже прошла, уже отзвонили колокола, и в городе, выбросившем тысячи людей в замоскворецкие луга, на покос, стало пустынно. Редко погромыхивали кувалды, прервали свой постоянный веселый перестук топоры и колотушки древо дел ей. Редко где промычит и останняя корова, тоскуя по товаркам, выгнанным на загородные пастбища. И только молодуха, подымавшаяся от реки с полными ведрами, остановилась и, щурясь, прикрыв ладонью глаза от солнца, разглядывала издали спешивающегося кметя: "Никак, к Федоровым? Сын, должно! Экой вымахал молодец! — И медленно, любуя, проводила взором молодого, в первой бороде, ратника, что с прибытком, верно: — Вона! Полные торока! Воротил из похода на Литву…"