Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

• Название: «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.
• Автор: Александр Голубев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901679-65-4

Монография, написанная большей частью на основании впервые вводимых в научный оборот архивных источников, посвящена малоизученной теме — особенностям массового сознания советского общества в 20-40-е годы; сюжетам, связанным с «закрытостью» СССР, ожиданиями будущей войны; образам врага и союзника и т. п.

Работа может представлять интерес как для специалистов, так и для всех интересующихся историей нашей страны.

---

При этом, однако, часто встречались утверждения: «СССР и буржуазные страны должны воевать, но торговать нужно и им, и нам, поэтому надо договоры заключать». Были и такие высказывания, что с «буржуазными министрами» нужно враждовать, а с «угнетенными народами» жить мирно…{270} У крестьянских детей среди наиболее часто встречающихся пожеланий на пятом месте (1,2% опрошенных) стояло пожелание об «уничтожении войны»{271}. И постоянно звучали вопросы: «Почему мы не хотим войны?.. Как СССР готовится к войне?..»{272}

* * *

В исторической литературе давно уже изучаются так называемые «военные тревоги» 1927–1929 гг., однако на протяжении всех 1920-х гг. любое событие, происходившее на международной арене и хоть как-то затрагивающее СССР, воспринималось массовым сознанием прежде всего как признак надвигающейся (а нередко — и начавшейся) войны.

Немецкий журналист, побывавший в 1922 г. в СССР, писал: «Услышав, что я из Германии, крестьяне забросали меня вопросами… каково положение в Германии, сколько стоит фунт хлеба, что думают в Германии о России и как полагают, поможет ли России ввоз из Германии…» И тут же главный вопрос: «Немцы-то придут с машинами или с пулеметами?»{273}

Даже в относительно спокойные годы, не отмеченные особыми кризисами за пределами СССР, «всякое международное положение Советской власти истолковывается как близкая война и скорая гибель Советской власти» — констатировал информационный отдел ОГПУ в декабре 1924 г.{274} Вот, в частности, что ожидали крестьяне Каргопольского уезда Вологодской губернии от предстоящей якобы войны в марте 1923 г.: «Распространившийся слух по уезду о якобы начавшейся войне с Польшей встречается большинством крестьян сочувственно, говорят, что тогда кончится грабительская политики Соввласти, что тогда коммунистов будут вешать и топить в реках, и что мы, мол, скоро свергнем и сотрем с лица земли проклятых большевиков и ненавистную власть, освободимся от ига жидовской власти, которая устраивает гонения на православную веру, закрывает церкви…»{275}

Понятно, что слухи о войне вызывали такие мероприятия, как пробные мобилизации, учет конского поголовья или формирование территориальных частей. Так, например, в газете «Победа», издававшейся в Полоцке, 21 сентября 1926 г. по случаю опытной мобилизации была помещена картинка, на которой призывник шел к пограничному столбу, с подписью: «Да здравствует Варшава». Заголовок этой же газеты был украшен рисунком, на котором красноармейцы со штыками наизготовку двигались к польской границе{276}.

Своеобразным ответом на болезненную реакцию населения стало появление в 1927 г. секретного циркуляра Агитпропа ЦК ВКП(б) о работе газет в связи с пробными мобилизациями. Перед прессой ставились следующие задачи: разъяснение роли опытных мобилизаций; борьба с паническими настроениями и кулацкой агитацией, разъяснение пробных мобилизаций как одного из составных звеньев подготовки страны в условиях мирного времени; усиление освещения и разъяснения вопросов международного положения СССР в связи с задачами опытных мобилизаций, выявление миролюбивой политики СССР. Бросается в глаза подчеркивание того, что мобилизация — это мероприятие мирного времени («война — это мир», как писал Дж. Оруэлл). Лишь четвертый пункт циркуляра, «Проверка аппарата редакций газет для работы в условиях действительной мобилизации», напоминал, что это не совсем так{277}.

Характерно, однако, что так же — с точки зрения военных ожиданий — оценивались населением, казалось бы, никак, даже косвенно, не связанные ни с внешней опасностью, ни с обороноспособностью страны те или иные действия власти. 

Так, снятие колоколов с церквей в ходе антирелигиозной кампании неожиданно напомнило крестьянам о временах Петра: прошел слух, что колокола снимают, чтобы перелить на пушки. Приезд секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова в Курскую губернию в 1925 г. крестьяне объяснили «неладными взаимоотношениями с западными государствами, в частности с Америкой, говоря, что что-то уж больно изъездилась наша власть, волнует их там, что дела СССР плохи, вот теперь и ездят по местам, чтобы задобрить мужичков, в случае трахнет Америка по голове — то вы, мол, мужички, не подкачайте…»{278} А проведение всесоюзной переписи 1926 г. было истолковано так: «Наверно, скоро будет война: перепишут, узнают сколько населения и объявят ее»{279}.

С особенным нетерпением ожидали войны противники Советской власти. Все они, от университетской профессуры и технической элиты, склонных рассматривать любой международный кризис как пролог к интервенции, до жителей отдаленных уголков национальных окраин, например, Бурят-Монголии, где ожидали прихода «царя трех народов, который избавит от налогов»{280}, связывали с войной неизбежное падение Советской власти.

С этой точки зрения интервенция рассматривалась не только как весьма вероятный, но и как самый благоприятный поворот событий. В 1931 г. арестованные специалисты горнодобывающей промышленности Урала подробно рассказывали о своих политических взглядах, надеждах и ожиданиях (их показания, кстати, не производят впечатления сфабрикованных). В частности, начальник отдела правления Пермской железной дороги А.А. Троицкий заявил на допросе: «Я увидел, что надежды на мирное «перерождение» бесповоротно рухнули, что социалистический строй крепнет, советское хозяйство бурно растет, что дальнейший его рост определенно угрожает капиталистическому миру. Будучи твердо убежден в целесообразности частной собственности, я видел единственный выход из создавшегося положения: иностранная интервенция, так как знал, что внутренними силами опрокинуть Советскую власть невозможно». О том же говорил инженер Д.А. Антонов: «Мне все время казалось, что попытка построить социализм в одной стране при условии капиталистического окружения заранее обречена на неудачу. Я думал, что вмешательство может легко вылиться в форму вооруженной интервенции, подобной той, которая была в 1918–1920 гг., но более широкой и организованной. Рабочее движение на Западе я считал недостаточно сильным для того, чтобы воспрепятствовать интервенции… Интервенцию и вообще политические осложнения я считал, при курсе, взятом Советской властью за последние годы, объективно неизбежными»{281}.

Подобные настроения были распространены в самых широких слоях населения, и, что не менее важно, об этом знали все, кто интересовался политической ситуацией. Так, в августе 1928 г. В.И. Вернадский записывал в дневнике: «Говорят (слухи из разговоров в лесах, где ездил) — в деревнях говорят: вот будет война — расправимся: коммунисты, интеллигенты, попросту город… Деревня пойдет на город…»{282} О том же писал и московский историк И.И. Шитц в декабре 1930 г.: деревня «против войны даже ничего не имеет (крестьяне в массе ждут войны и от нее — разрешения всего)»{283}.

Не случайно один из самых известных «невозвращенцев» Г.3. Беседовский был уверен, что в конце 1920-х гг. «в Москве желали во что бы то ни стало избежать военного конфликта, прекрасно понимая, что такой конфликт неминуемо поведет к революционному взрыву внутри России»{284}.

По мнению ОГПУ, в советской деревне отношение к будущей войне определялось исключительно социальным положением: «Бедняцкие и середняцкие слои к возможности войны относятся отрицательно, боясь новой разрухи, кулачество же злорадствует»{285}. Как правило, вина за распространение слухов о войне официальной пропагандой возлагалась на «социально-чуждые» элементы, в частности в деревне — на кулаков и зажиточных. Однако этому противоречит любопытное замечание в одной из сводок о том, что «политическими вопросами интересовалась больше беднота и батрачество, а зажиточные слои интересуются больше экономическими, а особенно налоговыми вопросами»{286}.

Отношение к войне основной массы населения страны можно проиллюстрировать следующим высказыванием, зафиксированным в 1925 г. в Ярославской губернии: «Вот только было начали перестраиваться, пообзаводиться, а тут все опять отберут, а кто выиграет неизвестно, если весь мир обрушится на нашу Республику, то ее хватит не больше, как на три дня…»{287} Похожий вывод делали информаторы ОГПУ и по материалам Коми области в октябре 1922 г.: «Ввиду продолжительной империалистической и гражданской войны население на все такие явления смотрит враждебно и старается заняться сельским хозяйством»{288}.

Не только у противников власти, но и у многих лояльно настроенных в отношении к ней граждан с ожиданием войны были связаны не только опасения, но и надежды на решение тех или иных внутриполитических проблем. Так, в августе 1927 г. среди строительных рабочих Свердловска ходили такие разговоры: «Лишь бы открылась война, тогда мы перестреляли бы всю буржуазию»{289}. Даже многие члены партии разделяли подобные настроения. Например, в январе 1928 г. были зафиксированы высказывания коммунистов И.Я. Шарова о необходимости объявления войны для того только, чтобы взяться в первую очередь за ответственных партийных работников, и И.Г. Лувских о том, что в случае войны надо побить сотню нэпманов, а потом и «сволочь» в партии{290}.