Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

• Название: «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.
• Автор: Александр Голубев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901679-65-4

Монография, написанная большей частью на основании впервые вводимых в научный оборот архивных источников, посвящена малоизученной теме — особенностям массового сознания советского общества в 20-40-е годы; сюжетам, связанным с «закрытостью» СССР, ожиданиями будущей войны; образам врага и союзника и т. п.

Работа может представлять интерес как для специалистов, так и для всех интересующихся историей нашей страны.

---

Наконец, третья категория, означавшая право на получение прежде всего научно-технической и специальной литературы, включала в себя свыше 100 адресатов, в том числе Институт мировой литературы им. А.М. Горького, Наркомпрос, Союз безбожников, редакции центральных газет, республиканские академии наук, крупные заводы и т. д.{115}

Что касается основной массы советской интеллигенции, она вынуждена была довольствоваться чтением советских газет. Это, впрочем, не исключало возможности достаточно глубокого анализа международной ситуации. Так, в воззвании, подброшенном во время съезда советов в Славяно-Сербском районе Донецкой губернии и составленном, вероятно, кем-то из представителей сельской интеллигенции, говорилось: «Германия, несмотря на то что она побежденная, все же промышленность в ней дает 90–95% довоенной производительности, и это все покупается населением, значит производительность есть, есть и покупательская способность, страна любая при таких условиях может процветать»{116}.

Примеры критического анализа советской прессы, позволяющего делать выводы, далекие от желаемых для самих авторов публикаций, содержатся в опубликованных дневниках тех лет{117}.

Конечно, извлекать таким образом достоверную информацию удавалось далеко не всегда; так, долго живший на Западе и имевший возможность читать иностранную прессу, В.И. Вернадский тем не менее признавал, например, что итоги президентских выборов в Германии в 1932 г. оказались для него неожиданными: «Победа Гинденбурга — Гитлера и status quo коммунистов в Германии — при условии кризиса — серьезный признак, который здесь учитывается. Я не ожидал — влияние здешних “газет”?»{118},[18] Характерны кавычки, в которые академик поставил слово «газеты», несомненно, имея в виду специфику советской прессы.

Не только представители интеллигенции критически оценивали материалы советской печати. Так, в марте 1926 г. в письме на имя И.В. Сталина крестьянин Н. Жариков подчеркивает, что «большинство изданий нашей периодической литературы страдает бессодержательностью, вялостью и заведенной монотонностью». Причину подобного явления он видит в том, «что государство пользуется монопольно печатью»{119}. А некий комсомолец Кропотов, работник текстильной фабрики им.Ленина в Свердловске, в марте 1928 г., выступая на собрании, заявил: «В наших газетах пишут, что за границей капиталисты удлиняют рабочий день, снижают зарплату, а разве у нас лучше… Зачем нас обманывают и еще тычут пальцем на капиталистов Германии, Англии и др.»{120}

Передачи иностранного радио были доступны только тем, кто знал иностранные языки; кроме того, многие просто опасались слушать эти передачи. Как вспоминала научный работник Л.А. Исаакян, «появилось радио “Филипс” — был такой приемник в доме, где я жила. И я там, совершенно обезумев, слушала по ночам и музыку, и французов, и австро-венгров, и кого хотите. Этого нельзя было делать в 30-е годы, поэтому хозяйка говорила: “Тихо, тихо, тихо, чтоб тут не было слышно, и чтоб соседи не знали, что ты слушаешь это радио”»{121}.

В воспоминаниях музыканта Ю.Б. Елагина, который в 1930-е гг. работал в театре им. Вахтангова, упоминается и такое исключение из правил: «Нашей совсем уже из ряда вон выходящей привилегией было то, что раз в неделю на кинофабрике “Мосфильм” специально для нас, Вахтанговцев, демонстрировались ленты заграничной кинохроники… Мы смотрели американские и немецкие хроникальные фильмы. Мы видели скачки в Париже, журналистов на приеме у президента Рузвельта, гитлеровские ночные шествия с факелами, теннисные состязания на Кубок Дэвиса, Муссолини, говорящего речь с балкона дворца в Риме и заседание английского парламента»{122}. Конечно, для основной массы советских зрителей заграничная кинохроника была доступна лишь в отдельных фрагментах, соответствующим образом подобранных, смонтированных и прокомментированных[19].

В декабре 1927 г. в беседе с членом Коллегии НКИД, впоследствии заместителем наркома иностранных дел Б.С. Стомоняковым, финский посол в СССР, выражая озабоченность слабым знакомством советского народа с Финляндией, высказал мысль о целесообразности издания для распространения в СССР книг на русском языке о географии, истории, культуре Финляндии, которые «будут служить целям объективной информации, а не пропаганды». Стомоняков «сослался на свою неосведомленность и на то, что, насколько мне известно, еще не было случая распространения у нас книг о других странах, изданных этими странами»{123}. Как бы предвосхищая предложения финского коллеги, глава чехословацкой миссии в Москве Й. Гирса отмечал в 1926 г., что «сама мысль о каком-либо распространении иностранной периодики в СССР… становится при существующих советских цензурных и административных порядках попросту беспредметной»{124}.

Не случайно, когда в июне 1941 г., буквально накануне Великой Отечественной войны, в ходе проверки букинистических магазинов было обнаружено некоторое количество иностранных изданий, не прошедших цензуру, последовал категоричный вывод: «Проникновение большого количества (28 томов за квартал) иностранной литературы фашистского и антисоветского содержания в букинистические магазины говорит о том, что работники некоторых посольств нашли хорошую лазейку в лице букинистических магазинов для пропаганды своих идей»{125}.

Что касается советской официальной информации о внешнем мире, можно с уверенностью говорить, что уже в 1920-е гг. пропаганда была ориентирована на создание «правильной» картины мира. Задача эта облегчалась тем, что еще в первые годы Советской власти возникла партийно-государственная монополия на средства массовой информации. Все же в советской печати содержался довольно значительный объем объективной информации о положении в мире (тем более, что в те годы оно было далеко не радужным: последствия мировой войны, экономические трудности, реальное, а не выдуманное нарастание революционных настроений в ряде стран, в том числе колониальных — все это находило отражение в советской печати и при этом в основном соответствовало действительности). Кроме того, в этот период позитивные, лишенные идеологической окраски знания об окружающем мире рассматривались как важная часть общего образования и культуры, и в этом качестве — как средство успешного строительства социализма.

Впрочем, обсуждение внешнеполитической информации, даже и с «правильных» позиций, приветствовалось далеко не всегда. Так, в мае 1927 г. по всей стране был разослан секретный циркуляр отдела печати ЦК ВКП(б), в котором подчеркивалось, что апрельский пленум ЦК признал недопустимым открытие дискуссии по китайской революции[20]. Однако в ряде крупнейших провинциальных газет появились статьи представителей оппозиции и ответы редакции, выражающие точку зрения партии, что фактически означает дискуссию. Вывод заведующего отделом С.И. Гусева был безапелляционен: «не допускать дискуссий»{126}.

В конце 1920-х гг. система международной информации стала быстро идеологизироваться. Место прежних, часто складывавшихся стихийно и лишенных идеологической окраски стереотипов занимали идеологемы, «возвышающие собственные идеологические и политические ценности и культивировавшие чувство враждебности к “чужим” идеологическим и политическим ценностям»{127}.

Практика отбора информации подвергалась резкой критике за «безыдейность», недостаточное включение материала в определенную идеологическую схему, внимание, уделяемое интересным, выигрышным с точки зрения журналистики, но непринципиальным с политической точки зрения деталям. «Было признано: такое положение больше терпеть нельзя. Нужно политизировать информацию. Поставить ее на службу самым насущным вопросам эпохи», — вспоминал один из первых советских журналистов-международников Н.Г. Пальгунов, впоследствии заведующий отделом печати МИДа и генеральный директор ТАСС. По его мнению, «последней каплей», переполнившей чашу терпения политического руководства, явилось освещение советской прессой процесса подготовки и подписания «пакта Бриана — Келлога» в 1928 г. Пресса, подчеркивал Пальгунов, слишком много внимания уделяла различным несущественным деталям (способным, однако, заинтересовать читателя) и игнорировала многие политические аспекты события{128}.

Примером того, как цензура оценивала международную информацию, появлявшуюся в газетах, могут служить обзоры прессы, сохранившиеся в архивах. Так, в «Кратком обзоре окружных газет Уральской области», составленном по отдельным номерам газет за июль и декабрь 1928 г., приводились следующие примеры «аполитичных» заголовков (речь шла о положении в Китае) — «Мукденцы без боя покинули Пекин», «Чжан Цю Лин опасно ранен в голову». Как подчеркивал цензор, «совершенно очевидно, что подобные заголовки ничего не дают задаче нашей политической информации. Они политически бездушны»{129}.[21] В закрытом обзоре газеты «Вечерняя Москва» (март 1932 г.) в вину журналистам ставилось то, что они не прокомментировали надлежащим образом информацию об отставании Москвы от Берлина и Нью-Йорка по числу подстанций «Скорой помощи». По мнению составителя обзора, комментарий должен был ответить на вопрос, какое количество подстанций «Скорой помощи» находится в пролетарских кварталах Нью-Йорка{130}. В «Бюллетене Главлита СССР» за октябрь 1936 г. в «Сводке важнейших изъятий, задержаний и конфискаций» шла речь о конфискации тиража районной газеты «За колхоз» (Островский район Ленинградской области). Причиной послужило сообщение об увеличении срока службы в немецкой армии, опубликованное под рубрикой «В защиту мира»{131}.