Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

• Название: Льды уходят в океан
• Автор: Пётр Лебеденко
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Далеко на Севере, в одном из наших портов, трудятся герои романа Петра Лебеденко «Льды уходят в океан» — сварщики, люди нелегкой и романтической профессии. Это именноони, советские докеры, возвращают к жизни требующие ремонта суда, работая порою по нескольку суток без отдыха, в пургу и жестокий мороз. Рабочая гордость, чистота помыслов, светлое мироощущение, умение крепко дружить и верно любить являются характерными чертами таких героев книги, как Марк Талалин, Саня Кердыш, Степан Ваненга, Людмила Христанова, парторг доков Петр Смайдов, и другие. Решительно и непреклонно отметают они эгоистические устремления отдельных рабочих, для которых личные, корыстные интересы важнее общественных. В романе с партийной страстностью ведется борьба со всем, что противоречит социалистической морали и нравственности.

---

Если бы у нее не начала болеть голова, она, наверное, ушла бы, отложив разговор на неопределенное время. Но страх, что приступ болезни может помешать ей все сказать Беседину, подстегнул Дашеньку, и она, в какомто отчаянии сцепив пальцы, взбежала по ступенькам на второй этаж.

Постучала.

Тихонько, боясь нарушить тишину темного коридора. Прислушалась.

Кажется, Илья Семеныч чертыхнулся. Или ей это послышалось?

— Кто?

Она хотела ответить, но не смогла. Будто внезапно онемела. Подняла руку, быстро смахнула капельки пота со лба.

— Кто, спрашиваю?

Ключ поворачивался так медленно, точно Илья Семеныч задался целью посильнее помучить позднего посетителя. Наконец дверь распахнулась, и Дашеньку обдало светом. Она увидела, как Беседин от неожиданности попятился в глубь комнаты. Растерялся, что ли? Или испугался?

— Это я, Илья Семеныч, — запоздало представилась Дашенька. — Можно к вам?

Илья ответил не сразу. И те секунды, когда он смотрел ка Дашеньку и молчал, показались ей необыкновенно длинными. Сто лет прошло, пока он проговорил:

— Ты? Ну, что ж, входи. Правду сказать, не ожидал.

Он не только не ожидал увидеть ее, ему даже трудно было представить, что Дашенька может прийти к нему после того, что тогда случилось. Илья хорошо помнил и брошенный на него взгляд, полный не то укоризны, не то презрения, и ее слова: «Не надо ни о чем просить, Илья Семеныч, я все понимаю. Я буду молчать, и вы ничего не бойтесь…»

В этих словах тоже была не только горечь — Илья это понимал.

Нельзя сказать, чтобы Беседин ни в чем не раскаивался. Еще в тот вечер, когда Дашенька ушла, его охватили самые противоречивые чувства. Ему и жаль было девушку, которую он обидел, и досада мучила, что не смог подавить в себе желания близости с Дашенькой, и страх, что все это может открыться и он станет предметом не только насмешек, но и осуждения.

Трудно сказать, какое из этих чувств в нем преобладало. Пожалуй, в первые минуты он больше всего думал о нанесенной Дашеньке обиде. «Я не зверь ведь какой-нибудь, — думал Илья, — чтобы вот так поступить с человеком. Она же мучиться теперь будет, переживать, плакать небось день и ночь станет… Может, и вправду взять ее к себе, пусть пока не женой, это еще успеется, а так какнибудь, мало ли живут под одной крышей без всяких там оформлений… А чем Дашенька хуже других? По крайней мере, с ней спокойно будет, не то что с Мариной: сегодня улыбается, а завтра, как кошка, глаза может выдрать…»

Но стоило ему подумать, что скажут об этом другие, и мысли его принимали совсем другой оборот. Разве мало кто знает, как он увивался за Мариной Саниной и как она дала ему от ворот поворот? Выходит, что он, Илья Беседин, который когда-то гремел на все Заполярье, теперь дошел до ручки, дошел до того, что ничего другого ему и не осталось, как связать свою судьбу с рассыльной Дашенькой, на которую люди смотрят как на обиженного судьбой человека? Так выходит? Да узнай об этом тот же Климов, наверняка скажет: «Ну и кандидата в депутаты мщ подобрали! Пересмотреть!»

Нет, на такой шаг Илья Беседин не пойдет. Не может пойти. И гордость его, и самолюбие не позволят ему это сделать… Дашенька? А что Дашенька? Он, Илья, может дать ей твердое слово: даже намеком он никогда не покажет, что с ней случился такой грех. Никогда и никому. Могила! Илья Беседин умеет быть благородным человеком…

— Заходи, — повторил Илья, пропуская Дашеньку в комнату. — Рад тебя видеть, Дашенька. Я-то думал, что ты уж и забыла меня.

Он усадил ее на диван и сел рядом с ней. У нее было взволнованное лицо и какой-то странный взгляд. В нем отражались и нерешительность, и смущение, и еще что-то такое, чего Илья не мог сразу уловить: то ли отчаяние, то ли стыд. Она положила руки на колени, подержала их так секунду-другую, потом пальцы ее забегали по пуговкам кофточки. Забегали быстро и нервно, она, кажется, не в силах была их остановить…

Илья мягко спросил:

— Что-нибудь случилось, Дашенька? Говори, не бойся.

Она глубоко и громко вздохнула, так громко, точно из груди ее вырвался стон.

— Случилось, Илья Семеныч. Несчастье случилось… — Помолчала, заставила себя наконец снова опустить руки на колени и добавила: — А может, и не несчастье, я не знаю… У меня ребенок будет, Илья Семеныч…

И опять пальцы забегали по пуговкам. Так же быстро и нервно.

— Ребенок? Ты сказала — ребенок, Дашенька? — переспросил Илья, принуждая себя улыбнуться. — Какой ребенок?

Ее пальцы остановились. Мгновенно, на полпути, точно их вдруг парализовало.

— Наш ребенок, — почти неслышно сказала она. — Тогда, в прошлый раз, я…

Теперь до него дошло. Вначале в его глазах мелькнуло недоверие. Потом — испуг. Потом, кажется, растерянность. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого. Ему и в голову никогда не приходило, что он может стать отцом. Зачем ему это нужно? Зачем ему нужен какой-то ребенок? Он привык жить для себя, он любил только собственную персону и полагал, что если и свяжет когда-нибудь свою судьбу с какой-то женщиной, то и она должна жить лишь для него, окружив его вниманием. Разве он этого недостоин?

И вдруг — ребенок! Дашенькин ребенок. Его ребенок…

— Почему вы молчите, Илья Семеныч? — робко спросила Дашенька. — Почему вы ничего не говорите?

Он встал с дивана и пересел на стул. Напротив Дашеньки, но не близко, словно хотел отгородиться от нее хотя бы двумя шагами. И только потом сказал:

— Слушай, Дашенька, как это у тебя все просто получается? Пришла и — сразу: «У нас будет ребенок». Ты думаешь, о чем говоришь?

— Не просто, Илья Семеныч, — тихо ответила она. — Я много об этом думала. Я не сразу пошла к вам…

— А зачем все-таки пришла? Наверное, не для того ведь, чтобы только поделиться своей радостью? Ты хочешь посоветоваться, правда? Давай посоветуемся.

Она машинально сказала:

— Посоветуемся, Илья Семеныч.

— Ну вот… Ты, конечно, знаешь, что делают в таких случаях, когда случайно… Когда не замужем… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он увидел, как краска залила ее лицо, но не придал этому особого значения. И переспросил:

— Понимаешь?

— Понимаю. Но…

Илья вдруг обрадовался. В ее «но» он, как ему показалось, угадал то главное, ради чего Дашенька пришла к нему. Как это он сразу не подумал об этом? Ну и чурбан!

— Все ясно, Дашенька. И нечего тебе стыдиться. Оба виноваты, оба будем и расхлебывать эту кашу.

Он встал, подошел к шифоньеру, открыл дверцы и долго копался на одной из полок, шелестя какими-то бумагами. Дашенька смотрела на него с недоумением и тревогой: что это надумал Илья Семеныч? Что он хочет делать?

Но вот Илья снова вернулся на свое место, и Дашенька увидела в его руках пачку денег. Она не сразу поняла, для чего он принес эти деньги. И даже когда он протянул их ей, до Дашеньки не тотчас дошел смысл его поступка. А когда все поняла, неожиданно громко крикнула:

— Нет! — Помолчала мгновение и опять крикнула: — Нет!

Илья взорвался:

— Что нет? Или ты хочешь опутать меня? Окрутить? Попался, мол, на крючок, теперь не уйдет… Так? Не выйдет! Ты еще докажи, что ребенок, если он и будет, мой… Ты…

Он не договорил.

Он увидел, как исказилось ее лицо. Не то от боли, не то от гнева.

Потом он увидел, как из глаз ее выкатились две слезы. Крупные, точно дождевые капли. И медленно поползли по щекам.

Закрыв лицо руками, Дашенька повернулась и пошла к двери, не сказав ни одного слова.

Ни одного слова.

2

Прошло несколько дней, каждый из которых казался Дашеньке последним. Она привыкла ко всему, но испытывать таких мук ей еще не приходилось. И самым страшным оказалась не физическая боль, а то, что Дашенька ничего не могла забыть. Все случившееся запечатлелось в ее памяти, как искусно проявленный негатив, поразительно четкий, без единого дефекта. И не было никакого средства, чтобы вытравить его.

Она не выходила из дому целую неделю. Лежала в своей комнатушке с наглухо закрытыми окнами, молчала. Матери казалось, что Дашенька ни о чем и не думает. Обессилела бедняжка. Боль ее совсем доконала. Вон как затянуло, одни глаза живые. Хотя бы поплакала, хотя бы постонала, пожаловалась — гляди, легче бы стало. Так нет же, словно онемела.

На восьмой день Дашенька наконец вышла из комнатушки. Мать сидела за столом, опустив голову на руки. Измаялась, видно, измоталась болью дочери. Ей не было еще и пятидесяти, а голова вся седая, как у старухи. И глаза выцвели, поблекли.

Дашенька села напротив, спросила:

— Чего пригорюнилась, мам?

Мать подняла голову, посмотрела на дочь:

— Легче?

— Прошло, — сказала Дашенька. — Отпустило.

— Ну, слава те господи, — вздохнула мать. — Я вот тебе тут апельсинов купила, позавчера еще. Ждала все…