Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]

• Название: На великом стоянии [сборник]
• Автор: Николай Алешин
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Почти все произведения, составившие сборник, ранее издавались и представляют собой своеобразный итог народного по характеру творчества самобытного русского писателя.

---

Случилось это в выходной. Мои товарищи ушли в чайную. А я отправился в библиотеку. Признаться, я такой любитель читать, что, бывает, полночи урву от сна для хорошей книги. Взял роман Злобина «Степан Разин» и хотел уже уходить из библиотеки, как вдруг появляется в дверях девушка. Из себя хрупкая. Ни ростом не взяла, ни комплекцией. Но пока шла к барьеру, у которого выдают книги, сразу бросилась мне в глаза. Походка легкая и вроде чуть с подпрыжечкой. Так‑то стружку гонит ветерком. Но главное не это. Главное то, что все в ней как‑то от локотка… привлекает. Понимаете?

Саша даже перевел дух.

— Не только понимаю, а даже вижу, — с чувством отозвался Писцов. — «От локотка…» Есть, есть такие! И наверно, красивая?

— Не без того, — подтвердил Саша. — Волосы светло‑желтые, как песок. Над лбом взбиты да еще завиты в гнездышко и выгодно удлиняют круглое лицо. Умеют это девушки! На щеках румянец, видать, от мороза. Один недостаток — не то родинка, не то бородавочка на верхнем веке правого глаза. Прильнула, вроде теста, не больше крошки, — так бы ее и оторвал! Но одета не особо приглядно: по карманам черного пальто плюш уж повытерся, на голове не по зиме тоненький платок радужной расцветки, а на ногах серые валенки с калошами. «Должно, не больно имущая», — подумалось мне тогда. А представьте, обманулся! Но об этом — потом… С библиотекаршей Таисьей Павловной поздоровалась она, как со старой знакомой, и вынула из сумочки сетку да бумажку. «Сегодня, — заявляет библиотекарше, — наберу у вас целую стопу книг». — «Пожалуйста! — улыбается Таисья Павловна. — Каких вам, Дора Карповна?» Мне очень понравилось имя девушки. Только после выяснился подвох: Дора оказалась по паспорту та же Дарья. Но уж этим и не огорчался.

Саша с ходу обшиб кулаком протянувшийся от ствола сосны сухой сучок и довольный, что сучок треснул, словно выстрел из детского пистолета, продолжал;

— Расправила Дора бумажку и по списку первый запрос: «Дайте роман «Будденброки». Не читал я такого романа. Хотел про себя повторить название — ничего в тот раз не получилось. Слово‑то в уши вторгнулось, а в голове не улеглось. Запомнил, когда уж прочитал на обложке поданной книги. А у Доры‑то оно слетело с языка легко и звонче, чем с пластинки радиолы: «Будденброки»!

Саша искусно воспроизвел голос Доры.

— Да вы артист! — весело изумился Писцов.

— Какое! — махнул Саша рукой. — Разве, как она, скажешь?

— Ну, а еще какие книги взяла ваша Дора? — полюбопытствовал Писцов.

— Тогда‑то она еще не была моей, — вставил замечание Саша. — Библиотекарша сама взяла у нее список, чтобы быстрее управиться. Уйдет за перегородку, к стеллажам, и то принесет книгу, то крикнет, что такая‑то «на руках». А книги все мне незнакомые — и те, о которых говорит библиотекарша, и те, что лежат перед Дорой, названия которых я читаю через ее плечо: «Титан», «Жерминаль», «Ярмарка тщеславия»… И оттого что они мне неизвестны, я досадую на себя и завидую Доре, поскольку она и знает их, и имеет к ним свой особый интерес. Мне не терпится допытаться, кто она такая и зачем ей столько книг. Как известно, большое значение в подходе к девушкам для парня имеет его природная стать. Этим меня не браковали. Да и характер у меня легкий. Потому я не затруднялся в подступах к знакомству с любой из девчат. Но перед этой птичкой‑невеличкой, представьте, растерялся. Стою, будто связанный, и на языке замок. А она совсем не замечает меня. Знай кладет книги в сетку. Пожалуй, так я и оставался бы до конца, пока не ушла Дора, посторонним, не принеси библиотекарша еще одну книгу. Положила перед Дорой и опять ушла за перегородку. Прочитал я на обложке: «Герхардт Гауптман. Пьесы». «Стоп! — обрадовался про себя. — Мой наставник…» И не успела Дора припасти местечка в сетке, как я накрыл книгу своей пятерней: «Замечательный писатель!»

Она вздрогнула и резко обернулась ко мне. В глазах не то испуг, не то удивление. А они серые да крупные. Сдалось мне, будто она подумала обо мне: «Что ты за выскочка?» И чувствую, как щеки у меня вспыхнули от стыда. Но смущением‑то как раз и повлиял на нее. Ей тоже вроде сделалось неудобно. Наклонила голову и спросила: «Чем же замечательный?» И взглянула на книгу, с которой я уж убрал свою лапу. «А тем, — говорю, — что сагитировал меня против водки лучше, чем доктор на лекции…» И рассказал ей, как еще будучи на курсах трактористов, прочитал драму Гауптмана «Перед восходом солнца». Эта драма попала ко мне случайно: мы готовились к празднику Октябрьской революции и достали всяких песенников и пьес. Драма с первых страниц захватила меня. Может, читали?

— Да, да, — с жаром отозвался Писцов. — Очень актуальное произведение!

— И Дора тогда высказала такое же мнение. А я ей запросто и откровенно: «Прочитал, — говорю, — эту драму, и так она на меня подействовала, что я тут же дал себе зарок на всю жизнь: пить не буду! Не желаю плохой наследственности! Заодно и курить бросил. И теперь силища во!..» — похвалился ей для убедительности…

Саша согнул руку в локте, и Писцов искренне восхитился его бугристым, как у борца, бицепсом.

— А тогда я был в кожаном пальто, — меня премировали им за год до ликвидации МТС, — рукав‑то так и вздуло. Баллон баллоном.

— Ну и как она на это?..

— Даже вздохнула: «Вы, — говорит, — вправе гордиться и физическими данными, и твердым характером: таких — один из ста…» После этого между нами завязался разговор. Она оказалась учительницей. Да и где, представляете? В нашем же Новинском! Второй год преподавала в семилетней школе русский язык. И сама училась заочно в педагогическом институте. Книга, которые она брала в библиотеке, нужны ей были к экзамену по литературе. Мы вместе вышли из библиотеки. Я проводил ее до автобуса. «Не знал, — говорю, — что вы в нашем селе живете. Ведь у меня там мать. Я редко бываю в Новинском, все как‑то не приходится». А Дора, не стесняясь пассажиров, дожидавшихся обедавшего в чайной шофера, погрозила мне из автобуса варежкой: «Не оправдывайтесь! Все вы, одиночки‑сынки, эгоисты». Но бранит, конечно, шутя и сама смеется, только зубы блестят, как рядок зерен в кукурузном початке. А я стою в дверцах, и у меня одно желание — забраться в тот же автобус, сесть за руль и, прикажи она — хоть на край света!.. Никогда еще не испытывал такого. И после, когда она уехала, я сделался вроде сам не свой. Иду по улице, вижу дома с ярью солнца в окошках, мальчишек на лыжах, но при белом‑то свете явственнее всего видимого представляется мне она, Дора. А уж ночью‑то совсем мне не читалось и не спалось. Товарищи пришли из кино, принялись жарить на керосинке треску и надымили на все общежитие. Такое случалось частенько. Понервничаешь и выйдешь на свежий воздух. А в этот раз я в таком был раздумье о Доре, что и дым мне ни к чему. Укрылся с головой одеялом и ни гугу. А перед глазами она — какой увидел ее в библиотеке. И слышу ее первое слово: «Будденброки». — Саша рассмеялся и покачал головой.

— Что говорить… повело меня на любовь с первой встречи. Днем и на работе, и на досуге только и думал о ней. А сердечко зовет в Новинское. «Наведаюсь к матери», — сошлюсь на причину приезда при встрече с Дорой. И точно, наведался, только двумя днями раньше выходного — и не гостем, а со всем багажом…

— Расчет взял? — изумился Писцов.

— Не взял: через других он оформился. Разве мыслимо самому? Не полагается делать огрехов по линии трудовой дисциплины. Все вышло непредвиденно. В обеденный перерыв встретился у конторы РТС с Гришей Попко, инструктором райкома. Он мой сверстник. Деловой парень. Поздоровались мы. У него кислая улыбка. «Поздравь, — говорит, — посылают на укрепление колхоза. Председателем в «Красный пахарь». Решение пленума». Эту новость он мне не зря сказал, ведь «Красный пахарь» в нашем Новинском. До войны председателем этого колхоза был мой отец и неплохо вел хозяйство. Старики до сих пор добром поминают его.

— Он погиб? — спросил Писцов.

— Да. После него председатели менялись часто и спустили колхоз на самую последнюю строчку в таблице показателей. Я рассказывал об этом Попко. Мы, как члены избирательной комиссии, встречались много раз и даже сдружились. Он часто бывал в Новинском и знал, что там нельзя рассчитывать на встречу с хлебом и солью. Потому и был огорчен. «Трудно будет тебе», — посочувствовал я ему. А он и ухватись за это: «Так давай ко мне в помощники! Выведем колхоз на ту высоту, на которой он был при твоем отце!» Не так меня тронул его намек на отца, как обрадовался я тому, что можно будет постоянно видеться с Дорой. Но радости не высказываю, наоборот, для приличия притормозил: «Не отпустят с работы». А он мне: «Давай согласье — отхлопочу. В колхоз не таким специалистам, как ты, а инженерам и академикам беспрепятственно…» Так я и очутился в Новинском.

Они вышли к широкому оврагу, пересекавшему бор. Крутые склоны плотно обросли мохнатым лиственным мелколесьем. Оно под открытым небом веселило глаз своей буйной зеленью. Над оврагом, на другой стороне, стеной вздыбились строевые сосны, и в кроне одной из них будто застряло солнце. Саша первый начал спускаться в овраг по кочковато вытоптанной, скользкой тропинке. Писцов боком продвигался вслед за ним и с непривычки панически хватался за ветки кустов и стебли бурьяна. На дне оврага через ручей были перекинуты четыре жердочки. Между островками, заросшими мечевидной осокой и травами, что чуть отпахивают псиной, тонкими струйками текла по намывному песку студеная вода. Пара куликов со свистом взлетела, когда Саша вышел из‑за куста к жердяному мосточку.