Борис Тумасов - Василий III

• Название: Василий III
• Автор: Борис Тумасов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-107-8

Русь начала XVI века. Идёт жестокая борьба за присоединение к Москве Пскова и Рязани, не утихает война с Речью Посполитой. Суров к усобникам великий князь Московский Василий III, и нет у него жалости ни к боярам, ни к жене Соломонии - в монастырь отправит её. Станет его женой молодая Елена Глинская - будущая мать царя Ивана Грозного.

---

Подошёл важный воевода. Плещеев сразу признал в нём пана Лужанского. Как-то виделись единожды. Литовский воевода нашумел на сотника.

- Але не ведаешь, цо робишь? Веди до пана Сологуба. - Сказал и пошёл наперёд.

Сотник, не снимая руки с повода, провёл Плещеева к подворью смоленского воеводы. Михайло ждал, что его с государевым письмом встретит здесь сам воевода, но, однако, сотник, оставив его на попечении толпы панов, взял грамоту, направился в хоромы. Михайло обиделся. Экое чванство, и посла по-людски не захотели привечать.

Дожидался возвращения сотника недолго. Тот показался в дверях, сказал нарочито громко, чтоб слышали все:

- Пан воевода мовил, коли князь Московский при силах, то хай берёт Смоленск, а паны саблями биться гожи…

Под обидный смех и непристойные шутки Плещеева с трубачом вывели за город, отпустили. Со скрипом затворились за его спиной ворота. Плещеев зло хлестнул коня, с места тронул в галоп.

* * *

С Покрова боярин Версень отправился в объезд своей вотчины. По утрам лёгкий морозец прихватывал землю, но снег ещё не выпадал. Боярин взял с собой и Аграфену. Пускай развеется, говорил сам себе Иван Никитич, засиделась в горнице, надобно и духа свежего хлебнуть.

Ехали вкруговую, не миновали ни одной деревни. В Сосновку добрались к концу недели.

Два лета не бывала здесь Аграфена, хоть и от Москвы рядышком. Когда к Сосновке подъезжали, Аграфена всё в возке привставала, не терпелось сельцо увидеть. Оно открылось вдруг, едва миновали сиротливо застывший в осеннем убранстве лес. Старая боярская усадьба на взгорочке, крестьянские избы, блеск реки, в которой ещё в не так далёком детстве с дворовыми отроками ловила Аграфена раков и купала коней. Вспомнился Степанка…

Тиун Демьян выбежал навстречу, под ручку высадил боярина из возка, приговаривал:

- Заждался ужо, заждался.

Суетился возле Аграфены, в глаза заглядывал:

- Красавица наша, отроковица, сколь не видел тя.

И тут же накричал на столпившихся дворовых девок:

- Почто рты раскрыли, зеваете? Печи в хоромах жгите да баньку истопите!

Девок как ветром сдуло, а тиун то наперёд боярина забежит, то приотстанет. Семенит, приговаривает:

- Аграфенушка, Аграфенушка, цветок лазоревый, эвона как распустилась…

- Охлонь, Демьянка, - оборвал тиуна боярин, - вели лучше стряпухам в трапезной стол накрывать.

И заколготилась челядь, в поварне дым коромыслом…

Изрядно попарившись в баньке и похлеставшись докрасна, Версень с Аграфеной обедали, пока не стемнело. Взвар пили уже при свечах. Тиун за столом стоял, давал боярину отчёты.

Наутро Версень, едва свет, амбары и клети осматривал. Демьян гремел связкой ключей, отмыкал замки пудовые, водил боярина, показывал. Версень у закромов с рожью задержался, руку в зерно запустил, поворошил, проверил, уж не сырое ль засыпали; принюхивался к окорокам, нет ли запаха; мёд в туесках пальцем пробовал, причмокивал. В клетях кожи стопами сложены. Присмотрелся Версень, на тиуна с бранью двинулся, кулаком замахнулся:

- Аль ослеп? Плесенью поросло!

Тиун Демьян попятился, рукой прикрылся.

- Нынче, батюшка Иван Микитич, просушим нынче. Версень помягчал, буркнул:

- Вдругорядь батогов велю дать.

Вышел из клети. Навесив на дверь пудовый замок, тиун догнал боярина. Двор переходили не торопясь. У бревенчатого сарая возился холоп. Деревянными вилами-двузубцами чистил хлев.

- Никак Омельянка? - спросил с усмешкой Версень.

- Он, батюшка Иван Микитич, - поддакнул тиун. - Недоимку за коня никак не воротит, на второе лето уж перевалило.

Боярин не стал больше слушать, сказал своё:

- Ты, Демьянка, с завтрего заставь баб шерсть чесать, пускай порадеют.

Уже отходя от тиуна, неожиданно обернулся, поднял палец, пригрозил:

- Мотри, Демьянка, Юрьев день на носу, сойдут смерды с моей земли, с тобя спрошу…

* * *

Снова у Смоленска московскую рать подстерегала неудача. Трижды ходили на приступ. В полночь псковские пищальники ворвались в город, но не выстояли, отошли.

А погода портилась, холодало быстро, близилась зима.

Закутавшись в подбитый собольим мехом кафтан, Василий издалека смотрел на темневшие стены крепости. За спиной жались воеводы. Василий говорил недовольно:

- Сколь у Смоленска топчемся, пора бы овладеть. Из-за него да иных русских городов, что под Литвой, и с Казанью временить приходится.

- Смоленск измором возьмём, - сказал Плещеев.

Смолкли надолго. Василий поднёс к оку зрительную трубу, повёл по стенам, башням. Всё приблизилось, протяни руку, достанешь.

Сабуров зябко поёжился, нарушил тишину.

- Может, ещё, государь, повелишь приступу? Василий недовольно закрутил головой.

- Нет! Зрю я, нынче сызнова не взять нам города. Мал у нас огневой наряд. Вона укрепления какие…

И через время продолжил начатое:

- Неча попусту силы растрачивать, войску объявите, в Москву ворочаемся. Но тем летом сызнова придём сюда, тогда поглядим, устоит ли Смоленск-город…

Глава 13. ЗИМА МОРОЗНАЯ

Колядки. Пушка боя дальнего. Крещенское гулянье. Инок из Заволжья. Княжья охота. Братья

беседуют. «Не по старинке строить надобно, а из камня…»

Нежданно довелось Степану попасть в Москву. Повелел Василий пушкарным десятникам прибыть за огневым нарядом. Добирались с трудом, на восьми санях. Нередко останавливались, расчищали снежные заносы. В Москву приехали в самый разгар зимы, под Рождество. Вытрезвенькивали колокола окрест, гульбище по городу разудалое, весёлое. Не только дети, а и парни с девками избы и хоромы выстуживают, славословят на все голоса:

Уродилась - коляда
Накануне Рождества…

С шутками, прибаутками один другого в снег валят, котомками потрясают. Колядник в шубе навыворот дорогу полами метёт, блеет по-козлиному.

У Степана на сердце радостно. Едва заставу миновали, с саней долой, товарищам рукой помахал:

- Ждите к ночи!

Постоял недолго, на весельчаков поглазел, в уме прикинул, на Пушкарный ли двор сходить аль Аграфену навестить. Решил попытаться Аграфену увидеть.

Идёт Степан улицами людными, не столько на народ глядит, как сам собой любуется. Вона какой видный: что рост, что фигура. Усы у Степана пышные, борода курчавая, стриженная аккуратно. И одет Степан во всё новенькое, тулуп дублёный, шапка лисья, а валенки тёплые, не растоптанные. Сразу видать, не простой ратник, десятник пушкарный.

Чем ближе к боярской усадьбе, тем медленнее шаги и робость в душу закрадывается. Ну как велит Версень батогами угостить?. У самых ворот задержался. Обе створки нараспашку, заходи - не хочу. Помялся Степанка, не несут ноги. Тут откуда ни возьмись подвалили колядовщики, окружили его, гомонят, смеются:

- Айда, ратник, не ленись!

- Ходи, парень, бойко!

Подхватили Степана под руки, с собой потянули. Во дворе челядь мечется, псы лютые цепями гремят, разрываются. Колядовщики в хоромы сунулись, но дюжий холоп в сенях встретил, вытолкал:

- В людскую ступайте!

- А мы в горницу желаем!

- Не про вас честь!

Спустились в полутёмную людскую, отколядовали наспех. К чему стараться, хозяин негостеприимный. Стряпуха сунула каждому в руку по калачу, выпроводила.

У боярского крыльца сапки резные, запряжённые цугом. Глянул Степан и ахнул. Аграфена на цветастый ковёр умащивается. Не ведает Степан, как и окликнул её. Услышала Аграфена, обернулась, узнала. Подалась из саней, но у отца рука твёрдая. Сдавил Аграфене пальцы до боли, зашумел на возниц:

- Гони!

Обдав колядовщиков снежными комьями, кони сорвались с места, легко вынесли санки за ворота. Степан и глазом не успел моргнуть, как скрылись в улицу. Вроде и не видал Аграфену.

А Версень дочери всю дорогу выговаривал:

- Об имени своём, Аграфена, печись, а ты на зов, ровно собака, кидаешься… Кто окликнул? Уж не тот ли холоп, что сбежал от меня и к князю в службу поступил?

Нагнулся, снизу вверх заглянул Аграфене в лицо, ища ответа. Покраснела Аграфена, смолчала.

* * *

Отлили Игнаша с Сергуней лафет. По-иноземному пушечный станок так именуется, а Богдан и иные русские мастера его по-своему называют - ложем.

Игнаша с Сергуней на тот лафет и формовку делали сами, и литьё варили. Не обычным он получился, узорочьем всяким замысловатым разукрашен. Старые мастера только головами одобрительно покачивали.