Андреа Грилль - Полезное с прекрасным

• Название: Полезное с прекрасным
• Автор: Андреа Грилль
• Издательство: «Симпозиум»
• Жанр: Проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-89091-470-5

Андреа Грилль (р. 1975) — современная австрийская писательница, лингвист, биолог. Публикуется с 2005 г., лауреат нескольких литературных премий.

Одним из результатов разносторонней научной эрудиции автора стало терпко-ароматное литературное произведение «Полезное с прекрасным» (2010) — плутовской роман и своеобразный краткий путеводитель по всевозможным видам и сортам кофе.

Двое приятелей — служитель собора и безработный — наперекор начавшемуся в 2008 г. экономическому кризису блестяще претворяют в жизнь инновационные принципы современной «креативной индустрии». Получаемый при этом продукт — «копи лювак» — самый дорогой в мире кофе.

---

Издатели выражают признательность Обществу «Литерар-Механа» (Вена), Министерству образования, искусства и культуры и Министерству европейских и иностранных дел Австрийской республики за содействие изданию этой книги.

Андреа Грилль Полезное с прекрасным

Посвящается Урсуле

Вожусь, хлопочу, грею воду в кофейнике и ставлю на поднос две чашечки аугартеновского фарфора, их существование очевидно, как очевидно, должно быть, и то, что я жива и еще мыслю.

Ингеборг Бахман

Кофе, кофейное дерево — представитель семейства мареновых, в которое входят также крестовник (цинерария), ясменник, жерардия, а кроме того — южноамериканская психотрия, которую в смеси с молотой корой лианы, произрастающей в бассейне Амазонки, употребляют как галлюциноген, открывающий доступ в иные реальности.

Для приготовления кофейного напитка используют семена растений, относящихся к двум самым распространенным и популярным видам (их проще разводить на плантациях): coffea arabica и coffea canephora. Прочие виды — свыше ста — не имеют промышленного значения, многим видам грозит вымирание.

1. Coffea arabica

Первый культивированный вид кофейного дерева. Известен как «аравийский кофе». Деревья достигают пятиметровой высоты, но для удобства сбора урожая на плантациях выращивают деревья высотой до двух метров. Через два-четыре года после посадки на деревьях появляются белые цветы с сильным ароматом, напоминающим жасмин. Ягоды цветом и видом похожи на вишню.

Как много сулил апрель, его начало, его мягкие губы, его цветы и зазеленевшие деревья. А теперь на дворе август, месяц, похожий на воскресный день, который все обещает, если у тебя тоска, но ничего он не исполнит, не сдержит, — держится только жара, несусветная. На веревках для белья кое-где висят высохшие дождевые червяки — искали влагу, поналезли к мокрым носкам и прочим тряпкам, да и засохли. Земля потрескалась. Сушь. На всем континенте засуха. И у соседей не лучше, в стране, которой он навязался в приемыши. Он никогда там не бывал. И теперь о засухе в той стране прочитал в газете, брошенной на лавке кем-нибудь из тех работяг, что рано поутру едут к началу смены на свою фабрику. Они-то шиш чего дадут. Ладно, подождем. Сегодня день, видно, паршивый. Народ в поезде уткнулся в газеты, ну вот и прочитают там, что в Румынии тоже засуха, как во всей Европе, что в Румынии горят леса. Он встает, проходит в конец вагона, пошатываясь, — тут довольно резкий поворот, — хватается за спинки сидений.

Схватился вот и зацепил кого-то за волосы, длиннющие, такие длиннющие, что как будто сами по себе лежат на спинке сиденья, а голова и весь человек — он рядом. Сразу и не сообразишь, чьи волосы. Парень зыркнул сердито, тряхнул головой, волосы на другое плечо перебросил.

Он опять увидел за окном женщину, которую видит каждый день: желтый платочек, яркий, на убранном поле вокруг какие-то торчки, и прозрачные пластиковые штуковины над салатными грядками, вроде куполов. Хорошо бы спросить ее, чем она вообще в жизни занимается, когда не работает в поле. И не найдется ли у нее времени… Всякий раз он из окна поезда видит ее здесь, на городской окраине, в поле, среди грядок.

Пора за работу. Он вытаскивает из кармана пачку листков и топает вперед по проходу, поезд идет медленно и ровно. На листках написано, что сам-то он из Румынии, что у него трое по лавкам, а домик смыло с лица земли во время наводнения. Тыльной стороной руки он вытирает пот со лба, сегодня припекает еще сильней, чем всю эту неделю. Пассажиры сидят развалившись, разморенные, тупые, равнодушные. Запросто он мог бы не трястись в электричке, а выйти прямо сейчас, пересесть и поехать в обратном направлении.

Первый свой листок он кладет перед какой-то молодой женщиной. Кладет аккуратно и почтительно, на бабенку не глазеет. Просто подсовывает листок на маленький столик, под которым на стенке ящик для мусора. Женщина делает вид, будто ничего не заметила, ну прямо ничего она не видит кроме мобильника, который у нее на коленях, все тычет и тычет большим пальцем в какую-то кнопку, одну и ту же, играет, что ли? Но он-то знает, что сейчас ее интересует только его бумажка. Текст он своей рукой написал, и подписался своим румынским именем, Раду, ага, собственноручно. Вот такое у него прозвание здесь, в поезде.

«Мое имя Фердинанд. Но все зовут меня Фиат», — сказал он Финценсу. В апреле, тогда они впервые разговорились. А через четыре дня он перебрался жить к Финценсу.

— Фиат?

— Ага. Фиат.

— Как автомобиль?

— Как автомобиль. Родители вообразили, будто бы у меня есть что-то общее с машиной. А «Мерседес» тоже, кстати, имя. Я уж привык.

— Могу называть тебя Фердинандом, как тебя на самом деле зовут.

— Не, зови лучше Фиатом.

Они тогда сели — поговорить, познакомиться — на красной скамейке, как раз напротив часов, которые торчат посреди тротуара, как цветок на длинном стебле, словно кто-то нарочно посадил его рядом с липками. Было без двадцати час. На столик падали с липы мелкие веточки и высохшие прошлогодние шарики семян.

Вообще-то они впервые встретились в оссуарии, в хранилище костных останков, что позади кафедрального собора, в шестиугольном помещении, где штабелями громоздятся многие тысячи черепов. Финценс часто проводит там свой обеденный перерыв. Он работает в соборе. А Фиат забрел в тот день просто как турист. Одна женщина — очаровательная, просто обворожительная — посоветовала Фиату посмотреть местный оссуарий. И он решил сходить, чтобы потом было что рассказать даме — что все там, в оссуарии, очень ему понравилось. Когда Финценс заговорил с ним, Фиат-Фердинанд стоял, ошарашено уставившись на череп, на котором была написана его собственная фамилия.

— У вас тут кто-нибудь есть? — спросил Финценс, неправильно поняв взгляд вдруг заблестевших глаз Фиата, — тот думал-то о женщине, посоветовавшей сходить сюда. Фиат машинально кивнул и показал на череп, который лежал перед ним. Анна Нойперт — гласила веселенькая надпись на лбу, в которой все буквы были разного цвета. Рядом примостилась Роза Энгль, над буквой «Э» красовался желтенький цветочек.

— Моя бабушка, — сообщил Финценс, указывая на череп Розы Энгль. И они разговорились.

Оказывается, разрисовывать черепа покойников — давняя традиция в этом городе. Так пояснил Финценс, хотя Фиат не спрашивал. Есть специально обученные художники, они рисуют на черепах кудрявые веточки винограда и разноцветные буквы. Черепа предварительно отмывают и отбеливают хлоркой. А почему возник этот обычай, объясняется просто: негде хранить останки умерших. На кладбище нет места. Оно находится на склоне холма, что сразу за кафедральным собором; здесь, на окраине города, со всех сторон кладбище обступили виноградники. Кости через несколько лет выкапывают из могил, и на освободившемся клочке земли хоронят новых покойников. Здешнее собрание черепов — потрясающая достопримечательность, ему нет равных. Вот что рассказал Финценс в тот день, когда они познакомились.

Внешне, да и внутренне, приятели были совершенно непохожи друг на друга.

Финценс Энгль родился на свет в болгарском селе Бырдарски-Геран, неподалеку от порта Оряхово. Но жили там не болгары, а выходцы из румынского Баната, немцы, национальное меньшинство, к которому принадлежала и семья Финценса. Дело давнее — немцы перебрались в другие места или перемерли, а кто-то и прижился в Болгарии, выучил язык. Финценс говорит по-немецки настолько свободно, что, если не знать, так и не догадаешься, что это не его родной язык. Вообще же он знает четыре языка: немецкий, болгарский, румынский и английский, и на всех говорит отчетливо и ясно, слышишь как будто даже запятые и прочие дефисы, можно подумать, Финценс не просто разговаривает, а дает интервью некоему невидимке, умнику, на которого надо произвести впечатление каждым словом, а то и слогом. Эту страстишку — выражаться со всей возможной тщательностью, он унаследовал от деда, говорит Финценс.

В отличие от Фиата, у Финценса есть работа, настоящая, серьезная работа. Он хранитель тишины в городском соборе. «Тише! Тише! Попрошу соблюдать тишину!» — рявкает он примерно каждые пять минут. И еще: «Просьба ничего не фотографировать! Ничего не снимать!» На каждые пять призывов к тишине — одно предупреждение насчет фото- и видеосъемки. Поорав, он опускает микрофон и торжественно вышагивает по храму, проверяя исполнение своих распоряжений. Проверяет тишину.

Обеспечение тишины — один из самых непростых видов трудовой деятельности, — возразил Финценс, когда Фиат заметил однажды, мол, милое дело зарабатывать таким вот способом.