Владимир Демьянов - Геометрия и "Марсельеза"

• Название: Геометрия и "Марсельеза"
• Автор: Владимир Демьянов
• Издательство: «Знание»
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1979
• ISBN: 1618

Марат сравнивал его с послушной тягловой лошадью; жирондистка Ролан — с каменотесом и медведем; для роялистов он был извергом, убийцей короля; Наполеон считал его простодушным, бескорыстным ученым, человеком, неспособным убить даже курицу. Все эти оценки относятся к Гаспару Монжу — одному из классиков естествознания, математику, механику, химику, металлургу, машиноведу, создателю начертательной геометрии. И активному деятелю Великой) французской революции 1789–1794 гг., чем и объясняются столь противоречивые оценки его личности.

Книга рассказывает о его жизни и творчестве и предназначена для широкого круга читателей.

---

Людовик XVI «упорядочил» это дело» издав эдикт: каждый кандидат на офицерский чин должен представить доказательства, что четыре поколения его предков были дворянами. Поэтому знаменитые впоследствии военачальники Клебер и Журдан вынуждены были покинуть армию, а Гош, Ней, Ожеро, Бернадот и другие — оставаться в сержантах.

Да и по собственному, более раннему, опыту Монж знал, что двери военных училищ открыты лишь для дворян и что очень тяжел путь к знаниям для выходцев из третьего сословия. Сам он все же пробился ценой неимоверного труда и послушания: иначе разве сделали бы его хотя бы репетитором? Ведь профессорские кафедры занимают, как правило, люди духовного сословия…

А сколько в народе умов толковых, но непросвещенных, сколько талантов нерасцветших?

И по мере того как росла и укреплялась у него любовь к знаниям и свободе, все более ослабевала его религиозность. Произведения великих просветителей и растущее понимание суровых реальностей жизни капля за каплей вымывали из Монжа «доброго католика» и «доброго подданного короля». Становление его как ученого и гражданина было и становлением атеиста. Полный разрыв с религией, ненависть к мракобесию и тирании, которые всегда идут рука об руку, — таково было выражение свободы совести ученого в канун революции.

Монж свято верил в прогресс и всем своим пылким сердцем тянулся к тем переменам, которые предвещали энциклопедисты. Человек политически еще незрелый, он доверчиво слушал высказывания своего друга, последнего из энциклопедистов, тоже по-своему наивного мыслителя, Кондорсе и искренне верил, что очень скоро будет ликвидировано социальное неравенство, установится справедливое правление и технический прогресс приведет к решительному улучшению жизни всех и к процветанию родины.

И потому Гаспар Монж восторженно воспринял революцию, падение Бастилии 14 июля 1789 года, а вместе с нею и феодально-абсолютистского строя. Историки свидетельствуют, что за сутки до этого события Лавуазье подвозил защитникам Бастилии порох. А Монж ликовал по поводу взятия этой крепости-тюрьмы восставшим народом.

Великий математик рукоплескал каждому шагу революции, особенно принятию Национальным собранием Декларации прав человека и гражданина. Этот замечательный документ был смертным приговором абсолютизму с его вопиющим сословным неравенством, манифестом революции.

Единственные причины «общественных бедствий и разложения правительств», как прямо указывалось в Декларации, — в забвении «естественных, неотчуждаемых и священных» прав человека. Это было выражением внутренних убеждений Монжа. А его мечту, лелеемую с детства, отражали гордые, прекрасные слова: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». И так как все граждане равны перед законом, то они «должны быть одинаково допущены ко всем званиям, местам и общественным должностям, по своим способностям и без иных различий, кроме существующих в их добродетели и талантах».

Будучи твердо уверенным, что революция его непременно призовет, Монж внимательно следил за ходом событий. А события развивались в нарастающем темпе.

Уже на третий день после падения Бастилии из Франции бежали принц Конде с домочадцами, граф д’Артуа и вся верхушка аристократии. За ними покатились ярые приверженцы феодального строя.

«Мы вернемся через три месяца», — заявляли они, полные надменной самоуверенности.

Вполне можно было ожидать, что скоро сбежит и король, чтобы незамедлительно возвратиться вместе с армией душителей революции, карателей восставшего народа. И потому Монж от души приветствовал поход народных масс на Версаль, решительные действия, в результате которых королю с семьей пришлось переехать в Париж по требованию народа.

«Наше положение ужасно, — жаловалась потом Мария-Антуанетта, — Мы должны бежать во что бы то ни стало».

Было ясно, что король не смирился с потерей своей неограниченной власти. Восемь месяцев он готовился к побегу, чтобы с помощью чужеземного войска вернуть себе эту власть. Но так называемое «бегство в Варенн» окончилось скандальным провалом. Короля и королеву опознали и насильственно вернули в Париж. От трона Людовика XVI еще не отрешили, но жил он с той поры в своем королевстве уже как пленник.

«Лучшее средство оказать нам теперь услугу — это напасть на нас», — писала Мария-Антуанетта своему фавориту графу Ферзену, побуждая его призвать иностранные державы к решительным действиям. Людовик XVI тоже не дремал: он торопил австрийское и прусское правительства начать войну. И даже выдавал военные тайны своей страны, лицемерно разыгрывая при этом роль «конституционного короля».

Двор активно готовил нашествие иностранцев, он жаждал войны. Ее желали и фейяны — политическая организация крупной буржуазии, стремившейся ограничить революцию принятием конституции при сохранении монархии. Генералы Лафайет и Дюмурье торопили войну, рассчитывая, что она приведет к созданию сильной армии, которую можно будет бросить на Париж и усмирить восставший народ.

Хотели войны и жирондисты (партия, представлявшая торгово-промышленную буржуазию), чтобы ослабить королевскую власть и тем самым укрепить власть своего, жирондистского, министерства. Вое хотели войны (кроме Робеспьера, Марата и их сторонников-якобинцев), и все ее получили. Па инициативе короля и жирондистов, хотя цели они преследовали разные, Франция 20 апреля 1792 года объявила Австрии войну, «которая неизбежна, которая нужна». И началась она, как и следовало ожидать, поражениями Франции. Причина тому — полная неготовность к боевым действиям и, что страшнее всего, предательство. Ужасающая цепь заговоров и предательств — и на фронте, и в Париже, и в провинциях.

Бывший министр иностранных дел сообщал австрийцам военные планы. Королева информировала австрийского агента о содержании секретных совещаний. Граф Ферзей, в свою очередь, сообщал ей маршруты и сроки продвижения прусских, австрийских, эмигрантских частей. Лафайет бросил свои войска и прибыл в Законодательное собрание, чтобы пригрозить ему шпагой. Он уже готов поднять контрреволюционный мятеж…

Народ ничего, разумеется, не знал, но он почувствовал гнусный обман. Он понял, что двор стал центром, к которому тянутся все нити заговоров и предательств.

Эту столь напряженную, даже грозную обстановку в столице увидел Монж, возвратившись из последней своей поездки, которая длилась несколько месяцев. С началом революции инспекционные поездки Монжа в главнейшие порты страны, где он наблюдал за открытием и началом работы вновь создаваемых морских школ, не прекратились. В 1790 и 1791 годах он в Париже почти что не был и видел своими глазами, как после взятия Бастилии по всем городам Франции прокатилась волна восстаний, как вслед за городским людом поднялись на борьбу с феодализмом и крестьяне — начали громить замки сеньоров, сжигать дворянские поместья, делить землю.

Возвратившись в Париж, ученый уже предчувствовал новый взрыв народного гнева. И взрыв вскоре произошел, причем вызвали его, сами того не подозревая, король и интервенты, издав пресловутый манифест герцога Брауншвейгского.

Перед началом карательных действий герцога, который двинулся на Париж во главе огромной армии интервентов, Людовик XVI набросал проект манифеста для устрашения революционеров и тайно переслал его за границу. Эмигранты, а им со стороны всегда виднее, нашли тон манифеста слишком мягким и как могли «усилили» его. В этом манифесте было собрано все, в чем венценосцы обвиняли революцию. В нем возвещалось, что вступившие в союз государи решили положить конец анархии, восстановить престол и алтари, что жители Парижа, если они осмелятся защищаться, будут расстреляны, а дома их разрушены, что если королю не будет возвращена свобода, то все военные и гражданские власти будут судимы военным судом, что, наконец, если дворец Тюильри подвергнется какому-нибудь осквернению, то монархи прибегнут к примерному отмщению и предадут Париж военной экзекуции и полному разрушению.

Этот страшный манифест должен был повергнуть революционеров в трепет. Но уже прозвучал в Париже грозный призыв «Отечество в опасности!», уже возвестили об этом колокола. И угрозы тиранов, которые шли спасать тиранию, посеяли среди защитников революции не страх, а ненависть, не растерянность, а готовность к борьбе.

Французскому народу навязывали короля силой, угрожая жестокой расправой в случае неповиновения. И это переполнило чашу терпения народа — он восстал. Узнав о содержании манифеста 3 августа, парижские секции * начали открытую подготовку к восстанию, решительно заявив, что если король не будет низложен, то в ночь с 9 на 10 августа восстание начнется.

* В 1790 году Учредительное собрание приняло закон о делении Парижа на сорок восемь секций. Наиболее активно участвовали в политической жизни столицы и народном движении секции, возглавляемые демократически настроенными комиссарами и с преобладанием ремесленно-рабочего населения. Среди них — секции Моконсей, Кенз-Вен, Гобеленов.