Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

• Название: Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
• Автор: Александр Бородыня
• Издательство: Терра
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01928-3

В сборник современного российского писателя Александра Бородыни включены три криминальные истории: роман о подростке, втянутом в чужую страшную игру «Цепной щенок», роман о старом уголовнике «Вирус „G“» и повесть о преступлении на туристическом лайнере «Самолет над квадратным озером».

---

— Маруся! — протягивая руку, сказала она.

— Казанец Петр Викторович, — пожимая эту руку, сказал капитан.

— Олесь!

— Приятно! Петр!

— На судне произошла кража.

— Это ЧП.

— В душе четвертого класса женщина нашла мужской взрезанный труп.

— Ну это совсем уже неприятно.

— Он потерялся. Его унес кто-то и спрятал.

— Придется, значит, поискать… — Улыбка капитана сделалась еще шире. — Да знаю я, знаю все. Ничем вы меня не удивите. — Его добродушный тон поразил поэта, лишив всякого желания продолжать разговор. — Обычное дело. Вы же видите, это туристическое мероприятие, а не морская ходка. Мы живем в некотором смысле не по законам флота, а по законам карнавала.

— А откуда вы знаете? — жестко спросила Маруся.

— Директора маршрута, шута горохового, видели?

— Конечно… Даже играли с ним в покер.

— Ну так это вор.

— Вор? — не удержался Олесь.

— Фармазон. Я с ним пятый рейс хожу. Каждый раз мы их по приходе в Архангельск сдаем милиции обоих, и каждый раз они возвращаются. И, знаете, ничего нельзя сделать. Они проходят медкомиссию, они невменяемые, видите ли, клептоманы-мистики. И с работы их из туристического агентства не увольняют, а что? Рекламаций нет. Жалоб никаких, — он помассировал рукой шею. — Нужно будет в этот раз жалобу самому написать.

— А труп?

— Труп — другое дело. Если труп, то это серьезно. Эти никого убить не могут. Они по-человечески и украсть ничего не могут, только в карты хорошо играют, шельмы.

— Они свинью на палубе зарезали! — зачем-то сказала Маруся.

— Вполне может быть. У них каждую ходку именины сердца. Любят отметить шикарно. Приглашали вас?

— Пригласили.

— И меня пригласили. Пойдете?

— Нет.

— И я не пойду.

Рюмочки в глубине открытого сейфа колыхались и очень тихо звенели. Переводя взгляд с предмета на предмет в каюте, Олесь остановил свое внимание на стенном зеркале. В зеркале отражался капитан. Поза капитана в другом ракурсе показалась поэту какой-то неестественной.

— А что делать-то будем теперь? — спросила Маруся.

— В общем ничего страшного, — сказал капитан. — Вы, девушка, помогите мне галстук завязать. Видите ли, радикулит страшнейший, сам не могу, с утра пытаюсь, ничего не выходит. Пора в отставку, да вот никак не могу решиться… А вы, молодой человек, если не в труд, ботинки мне помогите завязать. Извините, но другого выхода у нас с вами теперь нет. Не могу же я к кэгэбешнику босиком через все судно идти.

Пока Маруся, встав за спиной у Петра Викторовича, осторожными красивыми движениями завязывала галстук, а Олесь, опустившись на корточки, завязывал на ногах капитана ботинки, Казанец рассказал, что на корабле вообще-то милиции нет и не было, только мелкая сошка из КГБ обычно крутится, такая, в общем, мелкая, что к ней, действительно, и босиком было бы можно. Но как раз в этот рейс вместо обычного контролера пошел полковник по фамилии Шуман. Имя-отчество сразу и не припомнишь. Кого-то пасет, а за компанию и вторую ставку на этот рейс взял. Такая шишка без галстука и без ботинок капитана серьезно не воспримет.

На лестнице Маруся взяла поэта за ухо и сказала:

— Иди один, я тебя в баре подожду. Сил больше у меня никаких. С детства КГБ не перевариваю.

Желание плюнуть и тоже отправиться в бар в Олесе пресек молодой дежурный офицер, по приказу Петра Викторовича составивший им компанию. Когда Маруся развернулась и ушла в распахнутые двери навстречу огромному окну, мягким креслам, коктейлям и приятной музыке, офицер, поправив свои длинные светлые волосы, взял поэта вежливо за локоть.

14

«Сволочь я, сволочь, — думала Маруся, размякнув в кресле и закрыв глаза. — Нужно было вместе идти. — Тяжелый, на сей раз вовсе не молочный, коктейль в стакане оттягивал ее руку, но она все не ставила и не ставила его на стол. — Теперь обидится. А, наплевать, пусть обижается, сколько хочет… Поэт не должен обижаться на свою женщину. — Она чуть приоткрыла глаза. Звучала мягкая музыка, за окном лежала огромная черная пустыня. — Господи помилуй, как хорошо! — Она сделала большой глоток и легко, без внутреннего стона, лихо двумя перстами перекрестилась. — Помилуй мя!»

— Простите, сестра! — тотчас раздалось рядом, и в соседнее кресло опустился знакомый коротышка. — Мы, кажется, сегодня трапезничали вместе?

— Обедали!

— Всегда красивое слово слаще. Ну пусть по-вашему, обедали.

Он был уже не в рясе, а в темно-коричневом, довольно-таки неопрятного вида костюмчике.

— Я имел неосторожность услышать часть вашего разговора на лестнице, — продолжал он. — Насколько я сообразил, ваш приятель пошел к Шуману. Если вы хотите получить от этого мерзавца какую-то помощь, то я должен предостеречь.

— Не надо, — попросила Маруся. — Не надо меня ни от чего предостерегать. Не могли бы вы мне сделать одолжение?

— Пожалуйста, любое.

— Отсядьте от моего столика.

— Конечно, конечно, ежели не в масть пришелся, но я хочу сказать, коли вы уже обратились к Шуману, я обязан, как честный человек, предупредить о грядущих последствиях сего поступка.

Маруся залпом допила стакан. Ей показалось, что луна белым огромным шаром вкатилась сквозь стекло прямо в глаза, и это было достаточно приятно.

— И не стыдно вам, отец Микола, к девушке клеитесь, как подросток! — сказала она, переигрывая пьяную. — Сан, мне казалось, он обязывает. Разве не так?

— Сан! Естественно, так!.. Но Шуман!..

— Что вы заладили «Шуман, Шуман». Это тот что ли, дылда здоровый в костюмчике, что за нашим столом сидел? Симпатичный мужик, только он какой-то немножко дебильный.

— Я его ненавижу! — сказал отец Микола. — Ненавижу!

В окно смотреть надоело, и Маруся попыталась нащупать в густой толпе, переполняющей бар, троих «афганцев». Не нашла, невозможно было уследить ни за одним человеком, никто почти не сидел на месте со своим коктейлем, к тому же все время менялось освещение. Оно было в прямой связи с музыкой. Чем нежнее мелодия, тем больше накатывал мрак и красный свет. Маруся, сосредоточившись на бармене, выбралась из кресла и заказала еще одну порцию. Только миг она поколебалась:

«Не взять ли чего-нибудь холодного, молочного? Может быть, хватит уже алкоголя?»

Бармен в своем углублении (стойка вдавалась округлой темною нишей в стену) двигался как в замедленном кадре. Белыми волнами поднимались и опускались его руки. Пригубив новый ледяной стакан, Маруся хотела найти другое кресло за другим столиком, не нашла свободного и вернулась в свое.

— Шуман — это исчадье!.. Это не человек!.. Это даже не божья тварь!.. — продолжал отец Микола. Его невозможно было унять, и Маруся смирилась. В сущности ей было все равно, что будет, музыка, проповедь, лекция или злобная исповедь. А святому отцу до зарезу требовался слушатель. — Здесь, в святых местах., Здесь, в северной колыбельке христианского слова, разгуливает и творит свои злодеяния такой... Такой!.. Здесь погибали монахи. Здесь рушились монастыри, пылали приходы и осквернялись могилки… Думаете, кончилось? Нет, не кончилось. Пока Шуман ходит здесь, всегда остается возможность возврата. Я вам говорю: будут, будут снова монахов казнить на Большом Соловецком. Точно!..

Он даже не переводил дыхания. Он не требовал каких-то ответов, и можно было его слушать вовсе не перебивая. Но Маруся все-таки один раз спросила:

— Вам-то он лично что сделал, святой отец? Вы-то лично его за что так невзлюбили?

От подобного вопроса Микола даже на миг онемел. Он выплеснул на Марусю бурный, полный ярких эпитетов рассказ о борьбе дьявола в человеческом обличье, сгустка черного дыма, истекшего на место человеческой души, и простого служителя культа, скромного и богобоязненного. Скромный служитель культа, провернув какую-то не очень законную коммерческую операцию, изготовил полулегально огромный тираж цветных богословских пособий, а Шуман уничтожил тираж.

— Ладно бы сожгли, это благородно, — быстрым-быстрым шепотом рассказывал батюшка. — В море бросили. Ладно бы в штиль, можно было б сетью попробовать, просушили бы слово Божье. Слово Божье, оно и с морской солью будет слово Божье. Но ведь весь самосвал с обрыва в четыре балла Белого моря, все разнесло. К иллюминаторам картинки приклеиваются снаружи…

— Да, я видела, — соврала Маруся, она очень хорошо представила себе красиво напечатанного святого, заглядывающего снаружи в каюту сквозь зеленое толстое стекло. — Очень неприятная история получилась. И Олесь тоже, кажется, видел…

Сцепив вдруг челюсти, религиозный фанатик сказал совершенно уже другим голосом:

— Признаюсь тебе, сестра. Хочу убить его. И убью.

— Шумана?

— Его! Черный дым в человеческой оболочке. Сие, мне видится, вовсе не грех. Грех человека умертвить, но умертвить воплощение зла — это чудо и цель.