Элиза Ожешко - Господа Помпалинские. Хам

• Название: Господа Помпалинские. Хам
• Автор: Элиза Ожешко
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

В книгу польской писательницы Э.Ожешко вошли известный роман «Господа Помпалинские» и повесть «Хам».

Роман посвящен изображению польской шляхты после восстания 1863 года.

Повесть рассказывает о жизни крестьян Неманского края 80-х годов XIX века.

---

— Отдай уголь! — сказала она. — Отдай, я самоварчик поставлю, и будем пить чай!

Но мальчик упирался, не отдавая горшка с угольями, и она шлепнула его по спине. Октавиан заревел. Тогда Павел сказал сурово:

— За что бьешь? Давай его сюда!

По тому, как Франка хлопотала, ставя самовар и заваривая чай, было ясно, что только сейчас она окончательно почувствовала себя здесь хозяйкой. Потом они втроем пили чай, заедая ржаным хлебом. Малыш повеселел, Франка словоохотливо и уже совсем смело расспрашивала обо всех деревенских знакомых, а Павел отвечал ей все мягче и ласковее. К нему постепенно возвращалось душевное равновесие. Когда наконец Октавиан заснул и был уложен в постель, а Франка примолкла и стала зевать, Павел встал и сказал:

— Ну, Франка, теперь давай вместе помолимся.

Она посмотрела на него с недоумением, а он продолжал:

— Да, да. До сих пор ты без бога жила и черта тешила. И я виноват, что с самого начала не уговаривал тебя молиться и господу богу угождать. Ну, да теперь ты, может, уже не воротишься на ту дорогу, что в ад ведет. Образумишься, и все будет хорошо… В святой книжке написано, что Сион возлюбил пресвятую деву Марию. Может, и ты ее полюбишь, и она тебя убережет от зла. Становись на колени, повторяй за мной…

Он и сам опустился на колени и, когда, оглянувшись, убедился, что Франка сделала то же самое, начал:

— Во имя отца и сына…

Медленно и внятно он прочел «Отче наш», «Верую» и «Радуйся, благодатная», все время прислушиваясь, повторяет ли за ним Франка каждое слово. Когда она пропускала что-нибудь, он, оглядываясь, говорил:

— Повтори!

Дочитав последнюю молитву, он, не поднимаясь с колен, взял со стола молитвенник Франки, раскрыл его на странице, заложенной самой большой поздравительной открыткой, и начал читать медленно и раздельно:

— «Молитва о пре-о-до-лении всяких гре-хо-вных страстей».

Так он прочел эту довольно короткую молитву, одни слова произнося легко, другие — с запинками. А прочитав, набожно поцеловал изображенного на открытке купидона с венком из роз, опять заложил страницу, и, перекрестясь, тяжело поднялся. Лицо его было ясно и словно излучало какой-то мягкий внутренний свет. Во взгляде, которым он окинул Франку, сияло счастье. Казалось, молитва, вознесенная вместе с этой женщиной, совершенно очистила ее в его глазах. И он впервые со времени ее возвращения обнял Франку, прижал ее голову к груди и целовал так долго и горячо, так жадно, как истомленный, мучимый жаждой человек пьет ключевую воду.

— Ох, Франка, как же я тебя люблю! Господь поможет тебе жить честно… вижу, что ты сама этого хочешь! Милая ты моя, бедная, как я тебя люблю!

На другое утро, вскоре после восхода солнца, он закутал Октавиана в рваный платок Франки, взял его на руки и вышел в сени. Раньше чем выйти во двор, он с минуту стоял перед дверью в нерешительности, как человек, переживающий какую-то душевную борьбу. Ему, видимо, было тяжело появиться перед соседями с этим ребенком на руках. Лакейское отродье, принесенное в его дом откуда-то с конца света! Срам! Но он хотел показать людям, что помирился с женой и принял ее ребенка, как своего. Этим он заткнет им рты и даст понять, что ни ее, ни ребенка обижать не позволит.

В последнюю минуту ему изменило мужество. Он некоторое время стоял у двери, не решаясь выйти. Наконец прошептал:

— Этим я бога отблагодарю… за ее обращение… за спасение ее грешной души.

И вышел. Постоял у дверей, потом прошел через двор и остановился на улице у ворот. Утро было солнечное, теплое, с крыш падали алмазные капли. На деревьях неистово чирикали воробьи, по широкому полю бежали дорожки зеленых всходов. Мимо ворот то и дело проходили люди — кто с веслом, кто с топором или лопатой — и, увидев Павла с малышом на руках, кивали головой и говорили: «Здорово», или: «Слава Иисусу». Из мужчин никто не обратил внимания на Октавиана. Иные думали, вероятно, что это кто-нибудь из ребятишек Ульяны, другие спешили на работу и были поглощены своими делами и заботами. Но вот по улице прошли две женщины. Одна только широко раскрыла глаза и рот, глянула на Павла и прошла мимо. Другая остановилась, постояла, покачала головой и наконец спросила:

— Чей же это?

— Мой, — с усмешкой ответил Павел.

Женщина захихикала — смущенно и вместе с тем злорадно:

— А когда же это вам бог дал?

— Когда бы ни дал, а вот видите — дал!

Он поцеловал в голову Октавиана, который был очень занят всем, что видел вокруг, и спокойно сидел у него на руках. Женщина торопливо отошла и, завернув в соседний двор, скрылась в хате Козлюков. Из хаты донесся до Павла оживленный разговор, и через несколько минут во двор вышла Ульяна с самым младшим ребенком на руках, окруженная тремя старшими. Вышла, остановилась. Из-за ее юбки выглядывали румяные, круглощекие рожицы и русые головки детей. Стоя босиком в росистой траве, на ярком солнце, Ульяна в своей короткой юбке и белой рубахе, окруженная детьми, казалась олицетворением здоровья, плодородия, молодости и спокойной красоты. Молча и серьезно, хотя и с любопытством, смотрела она издали на брата. На пороге появилась и статная фигура Филиппа, а из-за его плеча высовывалось безусое лицо плутовски усмехавшегося Данилки.

Увидев сестру, Павел медленно направился к ней, остановился за шаг и сказал спокойно:

— Франка вернулась…

Ульяна кивнула головой. Она еще вчера узнала эту новость от Данилки, которому всегда все было известно. Но того, что Франка приехала с ребенком, не знал даже Данилко. Сейчас Ульяна обо всем догадалась и смотрела на Октавиана молча, с явным недоброжелательством и пренебрежением. Филипп тоже не говорил, ничего, но вдруг, словно не выдержав, громко плюнул. А Данилко, укрываясь за спиной брата, силился сдержать смех.

Лоб Павла снова собрался в глубокие складки. Переведя взгляд на Октавиана, он сказал:

— Он-то ни в чем не виноват… Божье творенье…

— Так-то оно так… — начала было Ульяна.

Октавиан указал пальцем на пролетевшего воробья и что-то залепетал.

Взгляд Ульяны немного смягчился, а Павел после минутного молчания сказал неопределенно:

— Известное дело… Сирота!

— Да ведь…

Она запнулась и потрогала пальцами плечико и грудь малыша.

— Экой маленький и худенький, кожа да косточки… Сколько ему?

— Год и восемь месяцев.

— Да ну? — удивилась Ульяна и бросила взгляд на одного из своих малышей. — Ведь вот моему год и три месяца, а смотри, какой!

Ее румяное лицо просияло от гордого удовлетворения. Но затем она с жалостью посмотрела на «сироту». Зато Филипп отозвался с порога:

— Эх, деверь, деверь, на что тебе этот байстрюк? Неужто не стыдно будет людям в глаза смотреть?

Павел сверкнул глазами.

— Чего мне стыдиться? Греха надо стыдиться, а несчастного сироту пожалеть — тут никакого стыда нет. Я бога благодарю за него… При ребенке ей дом милее станет, легче будет грех отгонять… и честно жить.

— Как же! — Филипп фыркнул презрительно и насмешливо. — Чтоб злым людям так хорошо на свете было, как она честной станет. Не будет этого никогда!

В эту минуту через низенький плетень, разделявший оба двора, перескочила Франка и с громким смехом подбежала к разговаривавшим. Лицо ее было все так же болезненно-желто, но сегодня она гладко причесалась, ее черные волосы лоснились на солнце, как шелк, и отливали синевой. Свой заношенный кафтан она подпоясала пестрым домотканым кушаком, «дзягой», и даже в этой одежде фигура ее оставалась стройной и грациозной. Подбежав, она сразу повисла у Ульяны на шее и стала ее целовать в щеки, лоб и губы. С Филиппом поздоровалась за руку, а Данилку легонько хлопнула по плечу и щеке.

— Ну, здравствуйте! Здравствуйте, мои милые, золотые мои! Давно я вас не видала! А у тебя. Ульянка, за это время уже двое ребят родилось!.. Данилко-то как вырос! Настоящий мужчина!.. Ну вот видите, воротилась я, и Павелко такой добрый, что мне худого слова не сказал! Ох, какой же он добрый! Другого такого на целом свете не сыщешь!.. А я хату прибрала, печь растопила и побежала к вам, дорогие мои, — повидаться!

Она опять кинулась целовать Ульяну и детей, беспрерывно вертелась, болтала, хохотала. Казалось, она так любит их всех, что душу им готова отдать. И в эту минуту она действительно испытывала к ним искреннюю нежность. Она успокоилась, снова влюбилась в Павла и чувствовала себя счастливой. При этом — ни тени стыда! Когда после всего, что произошло, она вернулась к Павлу в дом да еще с ребенком, ей было стыдно смотреть Павлу в глаза. Но только одному Павлу. Да и этот стыд уже испарился без следа.

Ульяна остолбенела от удивления, Филипп прятал под усами презрительную усмешку. Павел, сохраняя свою всегдашнюю степенность, подошел к Франке:

— Возьми ребенка и ступай домой. Подои корову, обед сготовь, да поживее — мне сегодня в город надо ехать.