Любовь Овсянникова - Шаги по земле

• Название: Шаги по земле
• Автор: Любовь Овсянникова
• Издательство: YAM Young Authors’ Masterpieces Publishing
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-3-65956-934-0

Воспоминания о детстве, которое прошло в украинском селе. Размышления о пути, пройденном в науке, и о творческом пути в литературе. Рассказ об отце-фронтовике и о маме, о счастливом браке, о друзьях и подругах — вообще о ценностях, без которых человек не может жить.

Книга интересна деталями той эпохи, которая составила стержень ХХ века, написана в искреннем, доверительном тоне, живым образным языком.

---

Вижу, дело серьезное, даже улыбка у меня пропала. Думаю, кто же может подтвердить? Называю ряд фамилий. Хорошо, радуется следователь. А куда я дела свои школьные тетрадки? У меня — растерянность: никуда, дома на чердаке лежат, наверное.

Слово по слову, достигли взаимного доверия. И тут он вынимает из стола стопку тонких школьных тетрадок, показывает.

— Ваши?

— Мои, — отвечаю с внутренней дрожью и полным непониманием, как и почему они у него оказались. Становится страшно, но никаких догадок нет. — Это сочинения по русской литературе, но почему у них такой вид?

— Не видели их такими?

— Измятыми и в пятнах обветрившейся крови? — размышляю я вслух. — Нет, в таком виде не видела, — делаю акцент на слова «в таком».

— Они были найдены в Крыму, на месте преступления. Ограблен магазин, убит сторож. Вашими тетрадками брали труп за руки-ноги, чтобы отнести в кусты. Кто мог это сделать?

Ну не я же! И вообще я в шоке. Прикидываю о тех, кто мне дорог, — нет, никто из них не мог, ведь следователь спрашивал о прошлом лете, а тогда все мои родные и близкие были по своим обычным местам.

— Ничего не приходит в голову, не знаю.

— А фамилия Гапоненко вам ни о чем не говорит?

Я даже подпрыгнула: ну конечно! Все сразу обрело ясность.

— Говорит, — и дальше я рассказываю без наводящих вопросов: — Их большой дом на две квартиры стоит около нашей одноэтажной школы. В одной квартире живут хозяева с единственным сыном, а другую сдают учительнице русского языка и литературы Голубь Галине Андреевне. Когда я окончила школу, Галина Андреевна попросила отдать ей тетради с сочинениями, сказала, что будет использовать их на своих уроках.

— И вы отдали?

— Конечно. А что в этом плохого? Думаю, и она не видела плохо в том, чтобы отдать мои сочинения сыну своих квартирных хозяев.

— Он младше вас?

— Младше, на несколько лет, не знаю точно. В школе мы запоминали старших товарищей, а младших почти не замечали. Но как же так случилось? — я подумала, что задала риторический вопрос, но следователь на него ответил.

— Он был во Львове, сдавал вступительные экзамены, но не прошел по конкурсу. В числе таких же неудачников, сбившихся в стайку, поехал в Крым — подсластить себе горькую пилюлю и отдохнуть. Ну а там деньги быстро закончились, пришлось добывать. И вот…

— Даже не верится, — шепчу я. — Он мне казался тихим и послушным ребенком, правда, учился слабенько.

— Подпишите протокол и давайте пропуск.

— Меня еще будут беспокоить по этому вопросу?

— Думаю, нет, — следователь улыбнулся, вышел из-за стола и повел меня к двери, на ходу протягивая подписанное разрешение на выход. — Удачи вам! Будьте счастливы!

Юра, стоя у входа в здание, изнервничался. Но инцидент был исчерпан.

8. Преподаватели

Говоря о преподавателях, не могу не вспомнить Валерия Лазаревича Великина, озарявшего небеса второго года моей учебы в университете. Он читал «Вариационное исчисление», но не этим запомнился на все годы, а удивительной, совершенной красотой, природной элегантностью, грациозностью. Как ни присматривались мы к нему, так и не нашли хотя бы одной черты с упреком, что-то нарушающей во внешней гармонии. На него, когда он вел себя как человек, страшно было смотреть, ибо он воспринимался как драгоценное изваяние, как чудо, место которому на пьедестале, а не среди работающих людей. Мы все бесконечно любили его за эту радостную для нас внешность, наглядеться не могли, и уважали за редкие качества блестящего ученого и педагога: его воспитание поражало, ум призывал к точности суждений, сдержанность усмиряла. А он к тому же был почти юн, холост и очень смущался от нашего обожания, краснел, покрывался испариной, становясь строже, и дистанцировался от нас еще старательнее. Да и необыкновенно прекрасная внешность его ему не была интересна, он на нее не обращал внимания — он этим преимуществом не пользовался.

Сейчас это известный ученый, отец талантливой дочери и все еще любимый вузовский преподаватель.

Павел Христофорович Деркач — всеобщий любимец, требовательный преподаватель, хохотун и шутник, два года читал гидродинамику. В историю факультета вписан тем, что в одно время был его деканом, и тем, что организовал на факультете специальность «гидроаэродинамика». И это при том, что он прошел войну, был ранен.

Ковтуненко Вячеслав Михайлович — тоже из когорты тех, кто добывал Победу. У него было серьезное ранение, в результате которого одна рука не действовала. Читал у нас газовую динамику — блестяще, артистично, доходчиво! Мы гордились его заслугами: доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического Труда, заместитель Главного Конструктора КБ «Южное», Главный Конструктор КБ-3 (спутники серии «Космос»), с 1977 года — Главный Конструктор КБ им. Лавочкина (Москва) по Дальнему Космосу.

В эту сессию и второй, и третий экзамен я сдала на «отлично». А на последнем экзамене, от которого и не ждала ничего хорошего, случилось вот что.

Мой одноклассник Василий Садовой завалил летнюю сессию первого курса, то есть прошлого года, не сдал задолженность и осенью, в начале этого учебного года, когда разрешают ликвидировать «хвосты», и вынужден был оформить академический отпуск. Неизвестно, где он провел год, пока я училась на втором курсе, но вот в наступившую летнюю сессию ему снова дали шанс избавиться от грехов годичной давности. Один из экзаменов, а именно матанализ, он пришел сдавать вместе с нами. Только мы сдавали полный курс, а он — первую половину.

Не знаю, случайно ли он зашел в аудиторию, когда там была я, но именно так и получилось. Он взял билет и сел впереди меня.

— Выручай! — шепнул полуобернувшись, не смущаясь. — Я вообще ничего не знаю, — и подсунул свой билет, чтобы я его прочитала.

Сработала студенческая солидарность — как и на вступительных экзаменах, я помогла Василию решить задачу и набросала ответы на теоретические вопросы. Только успела отдать шпаргалку, как почувствовала толчок в спину. Обернулась — там сидела Лидия Трофимовна, наша ассистент. Видимо, она заметила, чем я занималась, посчитала это благородным делом и решила подстраховать меня.

— Идите отвечать ко мне, не ходите к Крицкой, — прошептала она.

Но, как назло, в это время Светлана Станиславовна позвала меня отвечать. Делать было нечего. Не стоит описывать эту сцену, она была безобразной. От ненависти ко мне, от раздражения, что я знаю материал, от желания размазать меня за терпение и выдержку она потеряла человеческий облик, провоцировала меня на неправильные ответы, врала, грубила. «Нет, неправильно!» — кричала она, услышав мой ответ на очередной вопрос, которым стремилась сбить меня с толку. Но я смотрела на Лидию Трофимовну, а та кивком головы давала понять, что ответ был без ошибок, и полненькими губами показывала — терпи. И я продолжала отвечать то же самое, но перефразировав для убедительности. «Вы что, считаете меня дурой?» — верещала Крицкая. На глазах у парня, которому я помогла, она окунала меня в грязь, оскорбляла в изощренных иносказаниях. И снова я смотрела на Бойко — а она кивала, что я веду себя правильно, подбадривала мимикой, мол, так и продолжай, только не молчи. Я отвечала, снова повторяя сказанное в иных выражениях. Наконец, после шестого или седьмого раза Крицкая сдалась: «Как трудно из вас вытаскивать правильные ответы»! Она опять поставила мне тройку. С ее стороны это было неприкрытой, циничной гнусностью. Но тем более выпукло блистала моя моральная победа над ее ничтожностью.

После меня она позвала отвечать Василия, в пять минут поставила тройку, чему он несказанно обрадовался, и отпустила. Неужели, действительно, она считала, что у меня с ним одинаковые знания? Но, увы, я не смогла спасти его — остальные «хвосты» он не сдал, и был отчислен из университета.

9. Снова каникулы!

И вот мои вторые летние каникулы! Проходили они по старому сценарию, с той только разницей, что прерывать их мне уже не надо было. Два месяца в моем распоряжении! И дома!

Я завидовала сама себе, что родилась в селе, что наша улица — крайняя, что наша усадьба открыта огородом в стихию пространств. И глаз ни обо что не спотыкается. Бок о бок со мной всегда жила бескрайность, матушка-степь во всей своей сохранившейся неподдельности, где еще остались скифские курганы, где тревожащими сердце воронками была прописана недавняя история отцов. Дыши — вот твоя Родина! Трудно мне было бы жить даже в толчее сельских улиц. Дети вообще любят свободу, они отовсюду бежали сюда, на толоку и дальше через абрикосовые, шелковичные и ореховые посадки — в неведомые края. Мысль совершеннее глаза, и, разогнавшись, она может расширить любые пространства, взлететь вверх, нестись вдоль земли, но для этого глазу надо видеть и ширь, и высь, чтобы на их основе ваять образы еще более разгульные, размашистые, еще более привольные. Русская душа под стать нашим холмам и косогорам, неохватно властвующим вокруг, — иначе и быть не может. Не понимают этого только убожества с тараканьей кровью, восхваляющие чужое, грезящие перенаселенными щелями и трещинами окраинной Европы.