Любовь Овсянникова - Шаги по земле

• Название: Шаги по земле
• Автор: Любовь Овсянникова
• Издательство: YAM Young Authors’ Masterpieces Publishing
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-3-65956-934-0

Воспоминания о детстве, которое прошло в украинском селе. Размышления о пути, пройденном в науке, и о творческом пути в литературе. Рассказ об отце-фронтовике и о маме, о счастливом браке, о друзьях и подругах — вообще о ценностях, без которых человек не может жить.

Книга интересна деталями той эпохи, которая составила стержень ХХ века, написана в искреннем, доверительном тоне, живым образным языком.

---

— Похоже, мы рано пришли, — сказал папа. — Подождем?

— Дя, — поддержала я разговор, сидя у него на руках.

Но время шло, а магазин не открывался. Около него уже собралось много людей, начинало проявляться нетерпение, потом тревога. Наконец кто-то обратил внимание, что магазин заперт изнутри, и, не раздумывая, побежал в сельсовет. Оттуда пришел начальственный человек в сопровождении участкового милиционера. Они вскрыли магазин и нашли там повесившегося продавца Пышного. Как только стало известно столь печальное обстоятельство, папа заслонил мою спину ладонью, прижал к себе и поспешил прочь, чтобы я не увидела мертвеца.

Причиной самоубийства посчитали растрату. Видимо, Пышный допустил ее не по халатности, а намеренно и испугался предстоящей ревизии, о которой его уведомили накануне. Однако скоро стало известно, что растрата оказалась не столь значительной, чтобы расставаться с жизнью. И следствие начало искать другую причину. Оказалось, к растрате Пышного привела любовь, а к самоубийству — коварство возлюбленной. Он дарил ей дорогие подарки, она их принимала, а когда позвал замуж — отказала.

— Еще раз подтвердилась истина, что отчаяние души от чего-то одного не возникает, — сказала тогда мама, когда они с папой, как всегда, за ужином обсуждали сельские новости.

Память сохранила еще одну сценку, произошедшую сразу же, как мы с папой возвращались домой. А может, в другой день? Опять он шел по главной улице села, нес меня на руках. И вот во дворе одной солдатской вдовы послышался шум, крики. Что такое? Папа остановился около их калитки, прислушался, не нужна ли помощь. Ведь женщина жила одна с двумя взрослыми детьми: дочерью, работавшей модисткой в местном ателье, и сыном. Но сын служил срочную службу в армии, и вдовий дом остался без защитника.

Вдруг из дому, закрывая голову руками и пригибаясь, выбежала эта модистка, дочь вдовы, а за ней — сама вдова с качалкой, которой охаживала дочку.

— Ах ты негодная! — кричала бедная мать. — Ты зачем его морочила? Зачем принимала подарки! Бесстыдница! Как теперь людям в глаза смотреть? Уезжай отсюда, от позора!

— И уеду, уеду! — выкрикивала модистка, убегая по грядкам за огород, где дальше шел колхозный сад и не было людей.

Конечно, со временем они помирились, но девушка из села уехала. Иногда она приезжала к матери в гости — вызывающе красивая, в безукоризненного пошива платьях, с накрашенными губами. Даже помню ее зимние пальто, сшитые по моде, чудно сидящие на точеной фигурке. В таком позже фотографировалась молодая Людмила Гурченко.

11. Радости и печали

Много диковинного случалось в наших краях, великого и мелкого, касающегося всего народа и жизни отдельного человека. Люди работали, с вдохновением поднимали страну и созидали ее, но более значительно то, что они не черствели сердцем и не уставали удивляться, по-молодому живо реагировали на неожиданные явления. И сердца их были открыты друг другу.

Однажды, когда я гуляла во дворе, над нашим домом возник сильный гул, причем нарастающий, и рядом метнулась густая пикирующая тень, проехалась по земле, словно сметая с нее все, приглаживая, приплюскивая. Стало страшно, я невольно присела, прижалась к земле и посмотрела на небо — там неслось что-то серое, огромное и явно неживое. А вокруг уже стоял крик: «Самолет! Кукурузник!» — и публика бежала на толоку через нашу усадьбу, по стежке, что шла вдоль вишневой межи. Когда вокруг люди, то и горе не беда, можно заплакать и плач твой будет услышан. На мой рев из дома выскочил папа.

Ему звук, напугавший меня, не был в новинку, он на него даже внимания не обратил. Я же не знала, как сказать о нем, только показывала на небо и повторяла: «Там — „уууу“» — и округляла глаза, изображая удивление и страх.

Минута — и папа во всем разобрался. Посадив меня на плечи, он побежал, пересекая огород, далее по толоке к приземлившейся за чертой села огромной машине, похожей на бабочку, — самолету. Ее уже окружили сельчане, взрослые и дети с сияющими глазами — смотрят с полным поглощением, забыв оживленно обмениваться впечатлениями, не замечая остальных. Несущийся по большаку грузовик затормозил, его водитель, на ходу прилаживая картуз на топорщащиеся волосы, спешит и себе присоединиться, увидеть редкое событие. Даже птицы встревожились — летают вокруг собравшихся людей стайками, чирикают, а где-то в отдалении сидит главный птичий «наблюдатель», бдящая ворона, и угрожающе кричит своим скрипящим, словно ржавым, голосом.

Между тем мотор самолета смолк, и в тишине с шуршанием отодвинулась дверца кабины, выпуская на волю пилота. Он спрыгнул на землю, странно одетый, похожий на новогоднего медвежонка, — комбинезон, шлем. Не реагируя на собравшихся, начал осматривать машину, словно искал поломку и пытался ее устранить. Сколько это продолжалось?

Папа носил меня вокруг самолета со словами:

— Я на фронте и не такие видел, а ты посмотри, посмотри, — и объяснял: — Это крылья. Видишь?

— Вижу, — соглашалась я. — А почему они не машут?

— Самолет опирается ими о воздух.

— Опира-ается… — в моем голосе чувствуются нотки бабушек, которые меня нянчили. — Тогда конечно.

Пилот устранил недостаток, все починил и только тогда весело оглядел толпу.

— Ну что, покатать кого-нибудь? — спросил с озорной насмешливостью.

Желающих не нашлось, дети начали прятаться за взрослых — маленькие стеснялись, а старшие, которые помнили войну, не рискнули — самолет-то, видишь ли, барахлил.

— Что же вы за казаки такие, что боитесь?

— Мы не казаки, — послышался писклявый мальчишеский голос.

— А кто же?

— Мы партизаны нашей советской армии освободителей.

— Ну как знаете, товарищи партизаны, — сказал пилот с усмешкой и полез обратно в кабину.

Неуверенно разогнавшись по толоке, самолет грузно поднялся в небо и улетел. Мы смотрели вслед, про себя просили высшие силы, чтобы ему ничто не помешало. Кто-то махал рукой, старушки вытирали глаза кончиком подвязанных под подбородком косынок.

— Скоро будут такие самолеты, что не смогут сесть на землю без твердого покрытия, — говорит папа, ведя меня домой.

Опасность миновала, поэтому я слезла с папиных плеч и шагала рядом, чувствуя гордую причастность к небу, воздуху, необъятным просторам своей страны. Да и пацаны, заявившие, что они партизаны советской армии освободителей, придали мне отваги — с ними не пропадешь.

Ближе к осени после этого события, радостного невиданными обещаниями, пропитанного надежным грядущим, окутанным светом не просто солнечным, а сотканным из более сверкающих лучей, случилось другое — полностью ему противоположное.

Прохладным сумеречным рассветом, сокращая путь огородами, к нам прибежала тетя Нюра, новая жена дяди Гриши Трясака, папиного кума.

Похоронив первую жену на заречном хуторке и оставшись вдовцом с двумя подростками, папин кум женился на ее младшей сестре, полагая, что родная тетка будет милостива к сиротам. Но скоро у нее родилась дочь Людмила и сироты перестали быть племянниками, а превратились в ненавистных пасынков. Мои родители осуждали и дядю Гришу и тетю Нюру, но кумовство поддерживали, тем более что Трясаки стали еще и соседями — выстроили новый дом недалеко от нас.

И вот эта преемственная кума, обезумевшая от тревоги, явилась к нам с дочкой на руках, крича, что с нею происходит что-то неладное. Симптомов я не помню, но девочку положили у нас в зале на кушетку, освободили от повивала, развернули и собирались бежать за врачом, как тут она вздохнула в последний раз и замерла навсегда. Младенческое. Теперь-то известно, что это не отдельная болезнь, а судорожная реакция на резкое повышение температуры при простуде, реже она случается от других причин. А в те годы даже врачи не знали происхождения этого грозного явления и с его симптомами посылали больных к бабкам, которые их «заговаривали». Чаще всего это срабатывало, и вера в бабок-шептух держалась прочно.

На смерть Люды ее мать среагировала истерикой. Я помню, что она, почувствовав нехватку воздуха, метнулась на улицу, повернула за угол, выбежала в торец дома и упала с остановившимся сердцем. Ее долго не удавалось привести в чувство. Мама обтирала лицо и шею влажным полотенцем, била по щекам, дула на нее, а папа делал искусственное дыхание — широко разводил руки, а потом скрещивал и с силой прижимал к груди. Эти манипуляции, интенсивные и энергичные, умелые, множество раз применяемые папой на войне, не помогали, тетя Нюра не дышала.

— Ну не может же быть, чтобы они обе умерли одновременно, — шептала мама.

— Откачаем, не сомневайся, — отвечал папа. — Заведем машину.

И попытался восстановить ее дыхание по-другому — он набирал в легкие побольше воздуха и выдыхал ей в рот, а через мгновение сильно нажимал на грудь. Это длилось долго и казалось безрезультатным, но папа не останавливался. Наконец, тетя Нюра всхлипнула и задышала, а скоро и открыла глаза. Папа оживил ее.