Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

• Название: Рассказы писателей Каталонии
• Автор: Пере Калдерс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Антология знакомит читателя с творчеством нескольких поколений писателей Каталонии — исторической области Испании, обладающей богатейшими культурными традициями. Среди авторов сборника старейшие писатели (Л. Вильялонга, С. Эсприу, П. Калдерс) и молодые литераторы, в рассказах которых отражен сегодняшний день Каталонии.

Составитель Хуан Рамон Масоливер.

---

По микрофону объявляют, что запись начинается. Вот оно. Руки перебирают бумаги в последний раз. Пора.

— Ваше решение, господин управляющий, меня не огорчает. Я сумею распорядиться вновь обретенной свободой.

Готово. Кончил. Я произнес «распридиться»? Надеюсь, что нет. Но возможно, что да.

— Большое спасибо. Вы свободны. Мы вас вызовем, когда понадобится голос вашего тембра.

Я не смог ничего ответить, ни о чем спросить. С микрофоном не поговоришь. Направился к двери. Знал, что хочу сказать. Мне необходимо было, чтобы у меня получилось. И все-таки провал меня не удивил. Беда моя в том, что меня никогда ничто не удивляет. Как будто бы я все уже знал заранее. Дверь-то, наверное, обита пробкой.

Ну и что? Вы что же, хотели бы, чтоб я бился об стены головой, умоляя оформить меня хотя бы на почасовую работу?

Проворство рук

Мы были в Лондоне, Марта и я, сидели за чайным столом с чашками и scones[70] в руках.

Нас пригласила Мария Сечковская. Отец ее, полковник, был в роли главы стола, хоть и безмолвствовал; из-за Иви и ее нареченного все говорили по-английски, а по-английски полковник предпочитает молчать.

Он вступает в разговор лишь тогда, когда ему кажется уместным вспомнить то, что действительно его занимает: мир его молодости, времена, когда он изучал архитектуру в Санкт-Петербурге. Тогда он повествует о дамах, что вышивали сутажом, в чистейших традициях рококо, сидя в белых и раззолоченных гостиных, за окнами которых чернели леса, пронизанные шумным буйством ветра, или молочно белела нескончаемая полоса зари, светившейся за речным берегом.

Он повествует так упоенно, что невольно забываешь об его участии в заговоре, цель которого состояла в расторжении всяческих связей меж его народом и той самой Россией, о которой он рассказывает. Ибо он — самый настоящий польский полковник, один из тех полковников, которые (быть может, вы об этом помните) создали независимую Польшу и привели ее — с весьма жизнерадостной бессознательностью — к катастрофе. Он небольшого роста и нервный, как подобает хорошему наезднику; и действительно, служил он в кавалерии. Так что можно сказать, он на все двести процентов поляк и на все двести процентов польский полковник; и, соответственно, тем горше было для него поражение, когда немецкие танки смели отважных конников Рыдз-Смиглого[71]. Но об этом он никогда не рассказывает. Рассказывает о своих студенческих годах, проведенных в Санкт-Петербурге.

Не помню, по какому поводу, в тот день он повел речь об одном своем знакомце, у которого был большой усадебный дом среди леса, неподалеку от Балтийского моря: огромное семейство, множество слуг и множество лошадей. Все мы читали достаточно романов Толстого или графини де Сегюр[72](nee[73] Ростопчина), чтобы с легкостью вообразить себе ситуацию. Вкратце история, им рассказанная, была такова:

У владельца усадьбы был дядюшка, офицер-отставник; сей дядюшка сначала закалился духом в одной из этих ужасных малых войн где-то на краю света, а затем смягчился за долгие годы гарнизонной службы, ибо имел склонность услаждаться звуками балалайки вперемежку с возлияниями водкой; он-то и посеял в этом семействе зернышко спиритизма, коим был обязан одному чувствительному немцу, инженеру-путейцу.

Зернышко пышно взошло. Домашние сеансы имели место почти каждодневно, и частенько в них участвовал кто-нибудь из новообращенных, какой-нибудь аристократ, приехавший из города. Всеобщее увлечение чуть не нарушило доброй гармонии дома: барыня воспылала было ревностью к своей горничной, потому что та оказалась более сильным медиумом.

Но в целом все достигли успехов, и немалых. Дом посещали самые избранные духи: Юлиан Отступник, Рамзес III, Тамерлан… Как-то раз им удалось собрать в гостиной всех лжедмитриев. В конце концов духи настолько облюбовали усадьбу, что у них вошло в привычку собираться там. Эктоплазмических[74] видений там было хоть отбавляй. Нередко кто-то из членов семьи, входя, например, в столовую, сообщал: «Я только что повстречал в коридоре низенькую коренастую эктоплазму, напомнившую мне генерала Минина».

Лишь один человек во всем доме (а, считая прислугу, там было около сотни обитателей обоего пола и всех возрастов) не видел духов. Не видел и не верил в них. То была семидесятилетняя барышня, самая младшая из двоюродных бабок нынешнего владельца дома. В свое время, поняв, что девичество ее неисцелимо, она несколько переусердствовала по части чтения. С тех пор ей было присуще нечто вроде вольнодумства, приправленного капелькой иронии в духе восемнадцатого века, каковое она и проявляла сухо и безапелляционно.

Впрочем, она была глуха как пень, что полностью исключало возможность вести с ней связную беседу. Родичи ее полагали, что по этой-то причине, из-за ее глухоты, спиритизм «не давался ей». В первый раз, когда в ее присутствии упомянули об «астральном теле», она выкрикнула свое вечное «Как вы сказали?» с той повелительностью и бесцеремонностью, которые свойственны глухим, когда они пытаются восстановить в мире сем справедливость, заставляя остальных ощутить в какой-то мере, сколь тяжко бремя глухоты. Самые красноречивые члены семейства разъяснили ей все наилучшим манером. Но от этого было мало проку: она сокрушила все аргументы смешком и совершенно безапелляционным восклицанием: «Чепуха!» Случай был безнадежный. Право, похоже было, что она намеренно выводит из себя всех рьяных приверженцев спиритизма, желая возвыситься в общем мнении.

Сущее чудо, что как-то раз ее уговорили посидеть на одном из сеансов. Дабы все прошло как можно благополучнее, был вызван домашний дух, управитель, умерший всего несколько месяцев назад и при жизни неизменно отличавшийся крайним подобострастием. Собственно, речь шла не о том, чтобы испытать его, — по опыту все уже знали: дух управителя — из разряда тех, с которыми все идет как по маслу и у которых можно даже выпросить какой-нибудь эффектный номер сверх обычной программы. Вся семья собралась в гостиной, погруженной, как и подобало, в полутьму. Дух немедленно ответил на вызов, и столик начал крутиться.

Хозяин и хозяйка дома с самыми настоятельными интонациями объяснили верному слуге, в чем дело. Не мог бы он стать видимым, чтобы убедить престарелую барышню? Они еще говорили, а около стола уже возник смутный силуэт, и даже можно было, пожалуй, разглядеть белизну стоячего крахмального воротничка, какие носил управитель.

— Видите? — осведомился хозяин дома тем странным голосом, который получается, когда пытаются кричать шепотом.

Престарелая барышня не ответила.

— Видите? — повторила старшая дочь хозяев.

— Ничего не вижу, и вы тоже ничего не видите. Если хотите, чтобы стало что-то видно, нужно открыть окна или зажечь свет.

Но тут столик быстро завертелся, передавая послание: «Скептицизм почтенной дамы мешает принять форму. Прошу растопить в тазике воску».

С духами не спорят. В одно мгновение хозяин дома поставил на огонь фарфоровую тарелочку с росписью по мотивам Буше, а на тарелочку положил свечку, вынутую из подсвечника. Когда воск…

Но полковник Сечковский рассказывал свою историю совсем другим тоном. В противном случае со мною ничего бы не произошло, что там ни говори Марта. Нет, полковник говорил убежденно, почти страстно.

В какой-то миг несколько капель воска, упавших на каминную решетку, вспыхнули: крохотные желтые огоньки высветили напряженные лица собравшихся и насмешливую улыбку престарелой тетушки — и пронизали где-то в области желудка туманную фигуру призрака, который молча ждал. Восковая палочка постепенно расплывалась. Когда свеча растаяла полностью, хозяин дома кончиком мундштука вытащил фитиль, плававший в растопленном воске, и, обернув руку носовым платком, чтоб не обжечься, перенес тарелку на столик.

Призрак слегка наклонился, и круглое белое пятно воска замутилось. Минута-другая прошла в безмолвном ожидании. Затем эктоплазма размылась.

Немного разочарованный, хозяин дома велел отдернуть занавески, объявив, что сеанс окончен.

И тут, при слабом свете, проникавшем в окно, на столике, около тарелки с застывшим воском, был обнаружен странный предмет: нечто вроде перчатки из тончайшей прозрачной восковой пленки, в очертаниях которой присутствующие узнали короткопалую и грубоватую руку покойного управителя.

— Я видел эту перчатку собственными глазами, — сказал полковник. — Она хранилась под стеклянным колпаком, очень уж хрупкая штука. Пальцы слепка были согнуты, так что вынуть из него руку было возможно лишь одним способом — посредством дематериализации.

— Я полагаю, — сказал Ларри, нареченный Иви, — у вас были все основания верить вашему другу на слово, и я не хотел бы показаться неучтивым, но мы, англичане, привыкли проявлять легковерие исключительно по отношению к отечественным призракам. А вы не думаете, что эта перчатка была делом рук какого-то искусного умельца?