Амритрай - Современная индийская новелла

• Название: Современная индийская новелла
• Автор: Амритрай
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Сборник составлен из рассказов прозаиков, пишущих на основных языках огромной страны; это картины жизни разных ее краев: Пенджаба, который зовут житницей Индии, золотого Бенгала с его шумной шестимиллионной Калькуттой и лоскутным покрывалом рисовых полей, просторного Тамилнада и маленькой, чистенькой Кералы — самого южного из индийских штатов, где мысом Канья Кумари кончается земля.

Каждая из литератур, представленных в сборнике, обладает традицией весьма почтенной продолжительности. Острота социальной направленности — характерная черта современной индийской прозы, не обходящей ни один из мучительных вопросов времени.

---

— Нет. Просто у меня слезы льются из глаз.

— Почему?

— Не знаю.

— Нараяни! Поскорее сажайте розу.

Я вернулся к себе.

В камере было грязно, все перевернуто вверх дном. Я подмел, застелил постель, расставил вещи по местам и присел на ступеньки. Взгляд мой был прикован к стене.

Вот над ней взметнулась вверх ветка. Через некоторое время другая. Я быстро подбежал к стене и крикнул:

— Нараяни!

За стеной было тихо. Я позвал снова.

— Ну, что? Зачем вы пришли опять?

— Нараяни, — спросил я, — а много у вас там женщин?

Она засмеялась.

— Много. И все старые грымзы.

— Сколько?

— Восемьдесят семь.

— А розы есть у вас во дворе?

— Нет, — ответила Нараяни. — Ничего у нас нет. Где вы?

— Я здесь, здесь.

— Завтра я переброшу вам мешочек с толченой баджрой[83]. Попробуйте ее съесть с пальмовым сахаром.

— О, я это очень люблю.

— Ну если не понравится, можете выбросить.

После недолгой паузы спросила:

— А как вы выглядите?

— Лицо светлое, круглое, волосы редкие. Я даже слегка лысоват.

— А глаза?

— Маленькие. Как у слона.

— Ну-у, у слона-то довольно большие…

— Нараяни, — поинтересовался я, — а вы не видели в стене какой-нибудь дырки?

— Я видела только цементное пятно. Намылили бы вы там хорошенько шею этому охраннику, который замазал дырку. Того беднягу били плетьми. Наши женщины считали здесь каждый удар.

— Он получил тридцать шесть ударов. Мужчины тоже считали, — ответил я ей.

На следующий день мешочек с баджрой перелетел через степу. Жареный чилли и соль тоже. Я отправил ей таким же образом бутылку маринада и банку консервированных бананов.

Нараяни спросила:

— А можно я угощу других женщин?

— Конечно, конечно! Угостите всех!

— Вы… вы любите меня? — спросила она вдруг с надеждой.

— И вы еще спрашиваете?

— Здесь, — сказала Нараяни, — много хорошеньких женщин. А я не очень.

— Я тоже не очень.

— Как бы мне хотелось поглядеть на вас!

Наконец, настала грозовая ночь. Гремел гром, сверкала молния. Дождь лавиной обрушился на крышу. «О дождь! Не вырывай с корнем деревьев. Не пугай бедных женщин за стеной. Рассейтесь, тучи», — шептал я, сидя в одиночестве в своей камере той страшной ночью.

На рассвете пришел, как всегда, охранник, выключил свет, отомкнул мою дверь. Я вышел. Мир вокруг казался старательно вымытым, благоухающим свежестью.

Такие дождливые ночи могут быть и потом. Но бежать сейчас я уже не хотел. Постепенно я вообще забыл о приготовленных гвоздях.

Соленая рыба, жареная печенка, яйца, хлеб перелетали с одной стороны на другую и обратно. Дни и ночи проходили незаметно.

— Скоро нас поведут в больницу, — сказала однажды Нараяни. — Вы могли бы прийти туда тоже? Хотя бы издали я посмотрю на вас. — Она немного помолчала и снова спросила: — А как вы узнаете меня? У меня темная родинка на правой щеке.

— А я приду с розой. Я не ношу шапку. Немного лысоват. В больнице у меня знакомый санитар, мой ДРУГ.

— Завтра я скажу вам точно, когда мы сможем встретиться в больнице.

Настала ночь, потом снова утро. Снова появился охранник, и потушили свет. Открылась дверь, я вышел. Как только заметил, что сухой сучок перелетел через стену, тотчас бросился туда. Нараяни сказала:

— В четверг в одиннадцать часов я буду в больнице. Родимое пятно на правой щеке. Не забудьте!

— А у меня в правой руке — роза!

— Я помню.

Понедельник, вторник. В среду в полдень, помывшись под краном, я в раздумье сидел на своей койке. Неожиданно появился Брат Тюремщик и сел рядом со мной.

— Я давно не видел вас в вашей обычной одежде, — сказал он и, развернув сверток, выложил свежевыстиранные дхоти и рубашку.

В этот момент я заметил, как сухая ветка перелетела через стену.

— Оденьте, я хочу посмотреть, как вы выглядите в своей одежде.

Я натянул рубашку и дхоти.

— Чудесно! — воскликнул он и добавил: — Можете идти, мистер Башир. — Вы — свободны!

Я остолбенел. В глазах у меня потемнело, уши словно заложило. Не в силах ничего понять, я растерянно спросил:

— Почему я должен быть свободен? — И тут же осознал глупость своего вопроса.

Брат Тюремщик рассмеялся.

— Я получил распоряжение освободить вас. И с этого самого момента вы — свободный человек. Можете идти!

Свободный человек! А хочу ли я теперь выйти на свободу?

— Вам следует получить деньги на проезд. Что-нибудь возьмете с собой?

Он скатал постель. Под ней лежали рукописи некоторых моих рассказов. Сложив листки пополам, засунул их мне в карман. Потом взял меня за руку и вывел из камеры. Я постоял немного в цветнике, любуясь в последний раз своими розами. Еще одна сухая веточка перелетела через степу. Но Брат Тюремщик уже замкнул двери моей камеры.

И я вышел из тюрьмы. Массивные железные ворота с лязгом захлопнулись за мной. Я стоял на людной улице, с недоумением рассматривая красную розу, непонятно как оказавшуюся у меня в руке.

Перевод В. Макаренко

Понкуннам Варки Родная душа

Когда дело касалось буйволов, папаша Осеф сразу же забывал обо всем. «Свихнувшийся буйволятник» — называли его крестьяне. Но на Каннана дивились все. Каннан — в нем вся жизнь Осефа. Серого цвета, крепкий, приземистый, с толстыми, загнутыми вверх рогами, глазами навыкате и величественным горбом, покрытым упругой кожей в складках, будто нанесенных вихрем, он и ходил как-то особенно — гордо, уверенно, словно сознавая свое превосходство. Каннан, казалось, понимал все, что говорил ему или даже думал Осеф.

Осеф никогда не касался Каннана кнутом. Он только поднимал его. Как и другие крестьяне, он не позволял себе кричать на буйвола. Разговаривал с ним как с другом. Каннан всегда был первым среди буйволов. Когда кончали вспахивать одну полосу поля, его не надо было заставлять двигаться к следующей. Он сам знал, как и что следовало делать. Случалось даже, что буйвол собирался было уже двинуться дальше, на другую полосу, а Осеф просил его остановиться.

— Хей, погоди маленько. Дай возьму пан[84]. Уж и во рту пересохло.

Услышав приказ хозяина, буйвол покорно останавливался. Пожевав пан, Осеф говорил: «Хум!» — и Каннан снова приступал к работе. Переходя с одного поля на другое, он осторожно переступал через гребень на краю борозды. Нигде вдоль этого гребня не ступало его копыто. Он знал: достаточно было одного шага, чтобы разрушить его.

Каннана, который все понимал с одного слова, не было нужды привязывать. После пахоты ему позволялось свободно пастись. Отпуская его, Осеф только напутствовал: «Хей, иди поищи, чем набить брюхо. Только смотри не польстись на бананы». И Каннан никогда не трогал банановых посадок или молодых кокосовых пальм, выращиваемых с такой заботой и таким трудом. Сломать их, он зная, было большей провинностью, чем боднуть или поднять на рога тех, кто за ними ухаживал. После работы Каннана тщательно отмывали от покрывавшей его пыли и грязи. Осеф неукоснительно следил за этим. Во время мытья Осеф всегда разговаривал с буйволом:

— Подними-ка правую ногу… Чего ты трясешь головой? Гляди у меня… Ты же знаешь, что будет, если заденешь меня рогами! Стой спокойно, не двигайся…

Но особое удовольствие Каннан получал не от слов и даже не от того, что его мыли. Он радовался, когда Осеф был с ним, и как мог выражал ему свою любовь. Не многим удавалось так привязать к себе животных. В деревне говорили: «Возьми самого захудалого буйвола, отдай его Осефу на выучку — и через некоторое время ты его не узнаешь». Осеф относился к буйволу как к товарищу. Большую часть дня он проводил с Каннаном, следя, чтобы тому вволю было и питья и еды. Если речь заходила о плохом кормлении скота, Осеф горячился: «Берегите скот, мы должны беречь скот, — все говорят. А если у тебя одно-единственное рисовое поле? Ну? Как тут содержать скот? Не собственной же бородой?»

Только после того, как Каннан накормлен и напоен, Осеф сам приступал к еде. Он был глубоко убежден, что если в стойле голод, то и всему дому недалеко до беды. Стебли тапиоки, которые шли на корм Каннану, Осеф предварительно мелко нарезал. Или, к примеру, колючие листья ананасового куста. Он выдирал все колючки, хорошенько измельчал листья и уж тогда давал их своему буйволу.

«Хей, Каннан!» — кричал Осеф, когда буйвол входил во двор. И, услыхав его голос, верный буйвол радостно мычал. Он поднимал голову и, полузакрыв глаза от предвкушаемого удовольствия, ждал, пока Осеф подойдет к нему. Охапка свежей травы или пригоршня банановой кожуры — эти немудреные деликатесы всегда были у хозяина. Каннан ел прямо из его рук, а Осеф ласково поглаживал буйволиную шею. Потом буйвол начинал лизать своего хозяина, с удовольствием стирая языком застывший соленый пот.