Геннадий Головин - Покой и воля

• Название: Покой и воля
• Автор: Геннадий Головин
• Издательство: Издательство "Пресса"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

---

Она согласилась, хотя не в состоянии была скрыть панически-тихого ужаса, засветившегося во глубине синих глаз, и крупной дрожи в руках.

Инструктаж — как и чем кормить, во что пеленать, во сколько гулять, какую соску совать и что говорить при этом, какое выражение лица иметь во время кормежки и что именно петь в каждом конкретном случае — инструктаж продолжался весь вечер накануне. Жена попробовала продолжить его и на рассвете, перед уходом, уже после того, как чуть не рыдая от предстоящей разлуки, она собственноручно накормила полусонного принца.

— Слышь? Да проснись же! — принялась она расталкивать сестренку. — Подгузники на столе. В бутылочке с красной соской — гречка, а с желтенькой — кефир. Не перепутай! Сестра вдруг свирепо замычала.

— Я все поняла, — сказала она леденящим душу голосом, не открывая, впрочем, глаза. — Подгузники перед кормежкой взбалтывать, обязательно подогреть. Гулять одевать красную сосочку, а какать — в зелененькую, не перепутать. В случае, будет кричать, связать две пеленки, лучше всего байковые, и повеситься. У-у-уйди! Укушу!

— Все-все-все! — очень кротко согласилась жена. — Мы уже ушли. Целую, милая! Ты знаешь, ты такая милая, но все же не перепутай: с красной соской… — тут сестрица отворила глаза, глянула, и мы с дружным топотом стада, несущегося к водопою в засушливое лето, бросились из дома! Конечно же, в лес надо ходить, напрочь отрешившись от всех, в том числе домашних, забот.

Собирать грибы второпях, — все равно, что второпях слушать музыку.

— Ой! — вскрикивала время от времени жена. — Как он там?

— Догладывает твою сестрицу.

— Тебе смешно, а вдруг у него опять — живот?! А вдруг она все перепутает? Господи! Я же не сказала ей, что сахара в водичку нужно самую малость! Она же, дура, бухнет! Все! Запор обеспечен.

— Ты же сама приготовила водичку.

— Мда? Как интересно… — и тут же, без перехода: — Ох ты, миленький! Ох ты, хорошенький! Ну, иди-иди, красавчик! — Переживания о вероломно брошенном сыне ничуть не мешали ей щелкать польские один за другим.

Польские — это были ее грибы.

Я, сколько бы ни старался, никогда не мог набрать, даже и на хорошем месторождении, половину того, что она набирала. Я их плохо видел.

У каждого человека своя острота зрения, единственно ему присущий угол, под которым он зрит землю, очень индивидуальная способность воспринимать цвета. Вот почему вы стоите рядом с человеком, вдвоем смотрите на растущий гриб, но он его — не видит, а вы его — видите. Или, конечно, наоборот.

И не убивайтесь, ради Христа, если вдруг обнаружите на «вашем месте» грибника-конкурента. Ваш-то гриб, не сомневайтесь, ляжет только в вашу корзину. Вы найдете друг друга…

…как нашли мы друг друга с тем Белым во время той нашей вылазки.

Он до сих пор снится мне. Я вспоминать его буду до самой своей преклонной старости. Такой гриб попадается грибнику лишь один раз в жизни. Не чаще.

…Он рос у самого края тропинки. Тропка в этом месте сворачивала, и вот на этом свороте, у самого края рос тот Гриб. Всем грибам гриб.

Он рос на самом краю, клянусь! Небрежно полуприкрывшись еловой веткой, он вышел прямо под ноги. Два-три-четыре десятка человек прошли в тот выходной по тропинке, жадно шаря глазами по земле, но ни один из тех грибников не увидел его!

Ну, нельзя было его не заметить! А все — словно ослепли. Ибо это был мой гриб, и найти его мог и должен был только я.

Вначале мой взгляд, рассеянно и уже утомленно идущий по земле, услышал как бы толчок, как бы стук чего-то постороннего, попавшего в полосу зрения — то была грязноватая, цвета старого сала, несомненно грибная белизна, глянувшая мне в глаза из-под хмурой еловой зелени. Взгляд мой мгновенно заострился и тотчас же пригас, испытав разочарование: из-под еловой ветви глядел комель молодой березки. Глаза вновь принялись веерно шарить вокруг. Однако некоторое раздражение, беспокойство тупой занозой осталось во мне: что-то там было не так.

Я вновь вернулся взглядом под елочку и, взволновавшись, сразу же понял, что именно там было «не так». Никакой березки в том ельнике и в помине не было.

«Неужели все-таки гриб?» — и сердце мое скакануло в груди.

Белизна, мелькнувшая мне, была, повторяю, несомненно грибной белизной, я не мог обмануться, но чересчур уж толстым, непомерно огромным было то, что белело из-под ветки, чтобы и в самом деле оказаться грибом. Таких грибов не бывает, знал я, но все же сделал быстрый шаг, чуть пригнулся, и мощный колокольный гуд неимоверной охотничьей удачи проник всего меня, как если бы я вдруг оказался внутри огромного торжествующе воскликнувшего колокола.

Я увидел невысоко от земли неглубокую, с трудом выеденную улиткой каверну, формой и размером с небольшую фасолину, увидел в рыжевато-серой патине светящееся тело гриба и мгновенно понял: это белый гриб. Какой-то чудовищно огромный, совершенно неимоверный Белый Гриб. Жена шла за мной шагах в пяти.

Очень небрежно я спросил ее, заслонив дорогу:

— Тебе такой грибочек нравится?

— Где?? — Она мгновенно взяла стойку.

Я показал.

— А! А-а-а!! — Это был вопль смертельно раненного восторгом, восхищением, завистью человека.

— Дай мне его срезать, а? — просила она умоляюще, вся аж слегка колотясь от возбуждения.

С очень лживым равнодушием (дескать, мне такие грибы не в новинку) я пожал плечами: — Пожалуйста. Только пониже бери! Много не оставляй!

— Только бы не червивенький! Только бы не червивенький! — заклинала она, стоя перед грибом на коленях, — Смотри!! И она показала мне срез, сияющий ослепительной жирной белизной, без единой червоточины!

Она поднялась с земли, держа его в руках, как небольшого младенца.

Пальцы ее рук едва сходились, обхватывая ножку.

— Что же это такое? Разве такое может быть?

Что угодно вы можете говорить о счастье, но в ту минуту мы были именно счастливы.

После такого Гриба нельзя было оставаться в лесу.

После такого Гриба искать грибы было нелепо. Мы пошли домой.

Я — с двумя нашими корзинками — шествовал впереди. Жена, прижимая к груди Гриб, как драгоценный переходящий кубок, — чуть позади.

Навстречу нам то и дело попадались дачники, недавно лишь пробудившиеся, только-только собравшиеся по грибы.

И — ах! — какое же это было восхитительно-низменное наслаждение смотреть, как на их заспанных лицах, едва они взглядывают на то, что несет жена, начинают быстро-быстро перелистываться самые разнообразные мимические знаки: недоуменное удивление, настороженность, неверие, обиженное восхищение, ревность и яркая зависть, трудно смешанная с почтением к нам.

В том Грибе весу оказалось девятьсот граммов. Это не считая того огромного куска комеля, который жена оставила в земле, второпях, вслепую, дрожащими руками срезая гриб. Мы сфотографировали соседского мальчонку с этим чудо-юдищем (что нам никто на слово не поверит, мы это сразу догадались…), ну, а затем употребили по назначению.

Больше мне никогда не найти такой гриб.

Когда я опять оказываюсь в лесу, меня словно бы за шиворот кто-то берет и приводит на ту самую тропочку.

Я брожу по окрестным елочкам и чувствую почему-то ужасную грусть при этом. Никогда, никогда больше не найти мне такой гриб!

Лишь однажды — через год — попался мне на той грибнице один беленький — крепенький, толстенький, граммов на двести. В любом другом месте найденный, он бы мне одну только радость доставил. Но там… там я испытал только лишь разочарование.

Неблагодарный, я даже иногда думаю: «Лучше бы ты и вовсе не попадался мне!»

Точно так же, неблагодарный, я вспоминаю иной раз о временах, которые описываю, со странной, несомненно кощунственной, ядовито-едкой досадой — особенно в нынешние дни: — Уж лучше бы и не было тех зим и лет, полных Покоя, Трудов, Воли, Счастья!

Я вспоминаю себя в какой-то летний августовский день сидящим на знойной, густо-медово-рыжей от солнца террасе, босиком, в драных портах, в расхристанной до пупа рубахе — полуразрушенно и блаженно развалившемся на расхлябанном диване, таким удовлетворенно, таким добротно усталым, что глаза мои то и дело дремотно слипаются, и мне требуется долгое многосложное побуждение, чтобы даже пошевелить рукой: стряхнуть пепел с сигареты, серо-голубой дым с которой источается тоже лениво: неспешно и нехотя, как бы по принуждению медленно распадаясь на сизые тончающие волоконца, плавно уплывающие в сторону окна, настежь распахнутого в сад, где недвижно и как бы ожидающе стоит солнечно-пестрое, словно бы до голубых краев налитое, лениво густеющее величавое вещество августовского жаркого полудня, в которое, помню, я вступил, едва лишь выйдя из зябкой темени сарая, где с утра горбатился над машинкой, — вступил, как в душно перегретую плотную воду, — с веселием и удовольствием сразу же ощутив босыми хладными ногами ярую наждачную раскаленность бетонной дорожки, ведущей от сарая к крыльцу, и прежде чем подняться на крыльцо, помню, я еще несколько, всласть, помедлил, стоя под тяжким напористым солнцетоком, как стоят под дождем, и слышал и слушал, как меня всего проникает свирепая нежная рыжая тяжесть солнца, обрушенная на землю с тихо-голубеньких, словно бы белесо припорошенных зноем небес.